Конечно она вспоминала и чувствовала свою вину перед пацанами, но и через свои обидки переступить не могла, потому сама не звонила, а Михины звонки (он честно пытался вызвонить хоть кого-нибудь из них) они сбрасывали. И концерт на филфаке было не отменить: слишком поздно, аванс ещё в мае потратили. Поэтому с музыкой надо было спешить.
Музыка, собственно, и сплела всё вокруг себя: они писали новые аранжировки для её песен, занимались любовью, и почти две недели не выходили из дому – только изредка за едой, а когда возвращались, то снова садились за инструмент, и снова секс, нет, не прерывал, а лишь дополнял звучание нот звучанием тел. И ей нравилось, что делал с музыкой этот мальчик из сна. Ей нравилось, что он делал с ней…
Ей нравилось всё. Ровно до того момента, когда на сцене университетского клуба, с первыми аккордами новой, такой классной музыки, она вдруг остро почувствовала, что ей не хватает Рыжего и Румына за спиной. Она невольно даже метнулась взглядом по залу – вы где, пацаны?! Но свет уже окончательно погас, все лица исчезли, оставив её одну. И она втаптывала свой неожиданный страх в сцену, носилась по ней, терзая все пять струн своей бас-гитары, словно могла помочь ей та безумная беготня, которой раньше никогда на сцене не страдала. Так и продёргалась до самых бисов, которых было целых два, ведь это всё-таки филфак. Первый бис был привычный, её протестующая «Мама…» уже давно стала визитной карточкой, и, видимо, вычерпала Златка до дна этой песней всю боль, что плескалась в ней, потому как второй бис получился нежданно лиричным, во всяком случае, «Марию и Иосифа Виссарионовича» она ещё ни разу так пронзительно не пела. А новая музыка помогала ей своим прозрачно-лёгким объёмным звучанием, сменившим кварто-квинтовый круг, столь любимый Ромкой…
* * *
Утихали последние аплодисменты, уже включили свет в зале, зрители оживлённо валили в фойе, где были накрыты столы и дипломированные филологи могли обмыть синие, в массе своей, корочки дипломов, а на предпоследнем ряду, недалеко от выхода из зала, разгорался ожесточённый философский спор. Спорили левак Данилов с либералом Данилиным. Их сосед по комнате в общаге молодой единоросс Игнатов (а эта троица редко когда расставалась) больше помалкивал, ибо знал, что будет наскакивать маленький чернявый круглолицый троцкист Данилов на огромного, не столько в росте, сколько в весе, рыжего ультра-правого либерала Данилина ровно до тех пор, пока в спор не вступит кто-нибудь третий. После этого, Данилов с Данилиным, несмотря на диаметрально противоположные убеждения, как правило, забывали разногласия и дружно набрасывались на третьего. Причём, тема разговора никакого значения не имела, ведь на филфаке даже пустой трёп быстро приобретает глубокий философский смысл.
– Говорю тебе, жирный, «Архиблэк» переродился в лучшую сторону! – яростно доказывал левак Данилов. – Да ты только послушай, какой ритм жёсткий у них стал: дыщ-дыщ-ды-дыщ-дыщ… – неумело пытался он повторить губами ударные.
– Да срать я хотел на этот ритм, – добродушно отбивался либерал Данилин. – Живые барабаны никакая электроника не заменит, а уж неистовость Рыжего – и подавно.
– Пфф… нашёл, кого привести в пример! – троцкист Данилов никогда не сдавался. – Да твой неистовый Рыжий – самоучка, он же постоянно мажет мимо нот, но делает это так быстро, что мало кто замечает. Да девиз таких, как он – «Mei teneo amain factum illa attonitus»16, – презрительно произнёс он по латыни. – Если уж о ком и жалеть, так не о нём, а о Румыне, вот этот чувак никогда не лажал!
– Ха-ха! Нашёл о ком сожалеть, – не уступил вечно правый Данилин, – ну и что особенного в том, что он никогда не лажает? Слишком пафосный он в музыке на мой вкус, слишком правильный. Кстати, девиз для твоего Румына даже придумывать не надо, – бросил он, раздосадованный тем, что его оппонент первым перешёл на латынь: – «Mei teneo factum arpeggio»17, – язвительно передразнил он.
И они ещё долго могли бы перемывать косточки бывшему составу «Архиблэка», если бы в разговор не встрял-таки единоросс Игнатов:
– Чуваки, хватит трепаться, пойдёмте за столы, уже давно пора накатить!
Спорщики моментально согласились, тем более, что зал уже почти опустел, лишь на последнем ряду, недалеко от них сидела ещё парочка незнакомых студентов.
– Ребята, а вы кто? Что-то не узнаю… – близоруко щурясь, дружелюбно спросил их толстяк Данилин.
– Строители… – нехотя буркнул один из них и, отворачиваясь, ещё ниже надвинул на глаза бейсболку.
– Совсем у наших масонов крышу сорвало, – понимающе шепнул либералу Данилину троцкист Данилов, – даже на выпускном шифруются…
Но тут расслабившийся в предвкушении праздника единоросс Игнатов неосторожно бросил:
– А по мне, так самый крутой в «Архиблэке» сейчас даже не Златка, а этот, белый, как его… Миха, вот! – вспомнил он, ещё не понимая, что только что обеспечил себе промывку мозгов на весь вечер.
– Кто-кто, крутой?! – тут же забыв о масонах, удивлённо спросил Данилов.
– Кнопкодав круче нашей Златки? – изумлённо переспросил Данилин.
– Чувак, да ты ваще в музыке не шаришь! – хмыкнув, заявил один из них.
– Да он корж юзает, не видел, что ли? Да на таком аппаратусе даже ты играть смог бы не хуже его, – категорично вписался другой. – Попробовал бы он пятиструнный бас, на котором Златка по струнам скачет как подорванная, словно это и не бас-гитара вовсе, посмотрел бы я тогда на него.
– Да где он был, когда Златка первый раз своей «Мамой…» всех раком поставила?! – не давали они сказать Игнатову ни слова.
– Да ты видел, как она по сцене носится, жилы для нас рвёт, а у этого сноба на лице скука вселенская и табло светится: «Quisnam es illa populus?»18.
– Всё-всё-всё!!! – не выдержав латыни, взмолился Игнатов, вскочил и сбежал.
– Место там получше выбирай! – хором крикнули ему в спину довольные победой Данилов с Данилиным и не спеша отправились следом, продолжая свой разговор.
* * *
– Ну что, самоучка, огребли по самое не балуй? – хмыкнул один из «масонов» с последнего ряда, и так как в опустевшем зале больше никого не оставалось, смело закинул ноги на спинку впереди стоящего кресла. – Слыхал, как ботаны разухарились? Всем сёстрам по серьгам нахлестали…
Румын и Рыжий – а это были они – хоть и явились на концерт тайно, в надвинутых на глаза бейсболках, усевшись на последнем ряду лишь после того как выключили свет в зале, пришли всё же с добрыми намерениями (показав на входе свои студенческие билеты строительного института, в которые в суматохе выпускного вечера даже никто не стал всматриваться). Идея Ромкина была – дать отыграть Златке пару песен и только потом появиться за кулисами, дабы почувствовала, каково это одной, чтобы увидела, как рассыпается всё и оценила их протянутую, как всегда бескорыстно, братскую руку. А у Златки ничего не рассыпалось, более того, зазвучал со сцены «Архиблэк» настолько по-новому, что остались сидеть обескураженные пацаны на своём ряду до самого конца.
Сашке изначально не очень нравился этот замысел друга, он до последнего ждал Златкиного звонка, один день даже несколько часов ошивался возле подъезда её родительской квартиры, надеясь как бы случайно встретиться и разрулить их дурацкую ссору с Румыном. Но не дождался. И случайно не встретился. И сам не позвонил, хотя злился на себя и Ромку, который вытребовал с него слово, что не будет он звонить ей первым.
– Ну в чём-то они и правы, – бесстрастно ответил Рыжий, – на барабанах я и впрямь самоучка… Мимо нот, конечно, уже редко лажаю, но такую ударную партию, – кивнул он в сторону сцены, – придумать не смог… Да и вообще, Ромыч, – повернулся он к другу, решительно сдвинув на затылок бейсболку, – надо признать, что без нас наш «Архиблэк» зазвучал намного лучше!
Ромка взвился было, всем своим существом протестуя против такой крамолы, даже ноги скинул со спинки кресла, собираясь вскочить от возмущения, но осёкся, так и остался сидеть.
– Звук хороший… – нехотя согласился он, – объёмный… Твой мутант расстарался на славу… Зато мы, как мудаки, припёрлись, хотя нас никто тут не ждал, – мрачно добавил Ромка.
– Насчёт мудаков спорить не буду, – поднимаясь, тихо сказал Сашка, – а вот насчёт «никто не ждал», ты, брат, не прав. Ждала она нас… Может ещё даже на первом бисе ждала… А у нас ведь собственная гордость… – с трудом сдерживаясь, нарезал слова Рыжий. – Нам же мало быть мудаками… Нет, нам обязательно надо быть редкостными мудаками! – и уже не сдерживаясь, громко выругался.
* * *
Отец позвонил, как и обещал, ровно через две недели. Было одиннадцать часов утра, Златка с Михой ещё валялись в постели, но спросонья разглядев замигавшую на мобильном телефоне надпись «Папчка», она спешно смахнула вместе с простынёй, которой укрывалась, все остатки своего сна, и довольно бодро отвечала, дабы избежать насмешек отца, который лишь в выходные дни позволял себе просыпаться на час позже обычных семи утра.
