Папа пришел раньше, чем обычно, – то есть раньше, чем мы ложимся спать, – с двумя букетами красных тюльпанов и одной корзинкой в виде сердца, утыканной розами без ножек. Нам с Ленкой он подарил по букету, а маме – корзинку. Мама посмотрела на корзинку, почему-то заплакала и ушла в спальню. Папа ушел за ней. Время шло, а они не выходили. Мы с Ленкой поняли, что ужина сегодня нам никто не приготовит, и полезли в холодильник искать пельмени. Пельменей не нашли, но нашли яйца. Пожарили яичницу. На всех. Папа вышел, съел, сказал спасибо, а ещё сказал, что у мамы – зимняя депрессия, и надо быть к ней внимательнее. Мы сказали, что постараемся, переложили мамину порцию со сковородки на тарелку и отнесли ей в спальню. Она сказала, что есть не будет, и её порцию можно выбросить. Вот и как тут проявлять внимание, если она даже не ценит наш труд и заботу?! Мы вернулись с тарелкой на кухню и принялись убирать со стола. Долго спорили – кому мыть сковороду. Сбросились на чи-чи-ко. Выпало мне. Какая невезуха! Я хотела припахать на это дело папу, типа, я не умею, но он как повис на телефоне, так и висел до полуночи. При этом он ещё умудрялся смотреть телек, перескакивая с канала на канал, как бешеный кузнечик.
Мама вообще в последнее время какая-то странная. Всю работу по дому забросила. Вчера мы оказались без бумаги для принтера, а как назло нужно было напечатать два реферата: один – мне, другой – Ленке. Хорошо, что папа ещё с работы выехать не успел, захватил пачку. Вот уже два раза мы с Ленкой уходили в школу голодные, потому что в холодильнике ничего подходящего к завтраку не было. Сегодня я взяла из ящика последние чистые носки, и мне теперь даже неудобно напомнить маме об этом. На завтра носки придется взять у Ленки, а у неё нога на два размера меньше, и я не знаю, как я в них влезу. И что особенно показательно: мама перестала пилить нас с Ленкой за бардак в шкафах и ящиках, а она пилила нас за это с самого рождения! Я сегодня даже шкаф специально не закрывала, чтобы она смогла заметить царящий там хаос. Но она десять раз прошла мимо без комментариев. Это тревожит. Но больше всего меня беспокоит, чтобы она не забыла найти мне другую школу до конца учебного года как обещала. Думаю, надо поговорить на эту тему с папой. Если к весне мама не выйдет из депрессии, пусть он включается в поиски. Ещё два года в этой гимназии я не протяну. Даже если папа будет платить мне в день по пятьсот рублей. У меня тоже наступит депрессия. Всесезонная. Но на домашнее обучение я теперь не согласна. Не хочу оказаться на месте Сони.
Вот уже одиннадцать часов, а никто не идет загонять нас с Ленкой по постелям. А ведь у меня завтра контрольная работа по математике, а я ещё даже не почистила зубы и не собрала учебники. Я реально беспокоюсь за маму!
До конца учебного года, за вычетом весенних каникул, выходных и праздников, осталось СЕМЬДЕСЯТ дней. Это так много!
Полина Григорьевна с котом
Люций, я пришла! Припозднилась, извини! Сейчас накормлю. У нас сегодня был ДВВ. День всех влюбленных. И кто этот вредноносный праздник нам импортировал? Жили себе без него, и всё было тихо-мирно. Девочки мальчиков поздравляли с двадцать третьим февраля, а мальчики девочек – с восьмым марта. Иногда влюблялись. Но поодиночке, не всем скопом. А теперь? Как с цепи сорвались. Первоклассники целуются как взрослые – в губы, не соблюдая никаких санитарных норм. В десятом классе две Барби обнаружили на парте одну валентинку и спорили, кому она предназначена, до полного повреждения голосовых связок и макияжа. А предназначалась она, как выяснилось, третьей. У меня Кулакова ушла с уроков, психанула на надпись на открытке. В каждом женском туалете сопли и слезы. Закроются в кабинке и рыдают. А те, кому в кабинку нужно по делу, не могут туда попасть. Стучат и кричат. Совсем озверели!
Марику Липкину, – помнишь, я тебе о нём рассказывала, ну, который против «Тараса Бульбы» протестовал, – сзади на пиджак прицепили сердце с подписью: «От Кончиты Вурст». Марик, он такой субтильный, манерный, и когда смеётся, рот кокетливо ладошкой прикрывает. Ну вот. Марик позвонил папе. Папа Липкин ворвался в школу, сбив с ног охранника, и обвинил педколлектив в насаждении нетолерантности. Хорошо, что это было уже после уроков, и дети в основном ушли домой. А у нас как раз проходил педсовет. Папа Липкин потребовал от нас выявить Кончиту. Маргарита стала ему объяснять, что если мы начнём дознавательство, это может усугубить неприятие Марика классом. В это время в кабинет врывается отряд полиции, охранник, оказывается, вызвал. Думал, что Липкин – маньяк. Папу Липкина повязали. И ты представляешь, когда его выводили из школы, ворота уже облепили фотографы и репортеры. Не пойму, они по пятам за ним ходят, что ли? В общем, наша школа теперь по всем каналам засветилась. На одних Липкина изображают как жертву режима, а на других – как хулигана и психопата. Я, честно сказать, ко второй версии склоняюсь.
Весь педсостав в шоке. Что делать? Стали ждать, когда разойдутся от ворот эти злыдни. Они не расходятся. А мы никогда с прессой не сталкивались, как вести себя – не знаем. Тут я вспомнила про папу Шишкиной. Он же у неё крутой пиар-технолог. Маргарита сказала: «Звони срочно». Я позвонила, поставила на громкую связь, Маргарита объяснила ситуацию. Папа Шишкин послушал и сказал: «Не расходитесь, с прессой не общайтесь, я выезжаю». Сидим. Обсуждаем. Все на нервах. У всех ведь планы рушатся. Одна Кох спокойная, как удав. Эсэмэски строчит, улыбается во весь рот. Маргарита ей говорит: «Нина Рудольфовна, может, вы уже уберёте свой телефон? У нас идёт педсовет, на минуточку». А Кох дерзко ей так выдаёт: «Да? А я думала, у нас сейчас – антракт между двумя эпизодами „Иствикских ведьм“». Ну, ты можешь представить, как у всех челюсти отпали. Так обозвать своих старших коллег! Ну, мы тоже не лыком шиты. «Нина Рудольфовна, – говорю я ей. – Надеюсь, в вашем телефоне есть автоматический корректор ошибок. А то ваш друг по переписке может половину текстов не понять». – «Мой друг по переписке, – отвечает, – знает, что у меня с детства дислексия. Его это ПРИКАЛЫВАЕТ». Прикалывает! «Это он, – вставила наша зауч Антонина, – весь спортзал сердцами замусорил?» – «А вам, Антонина Александровна, что, завидно?» – «Мне не завидно, – отрезала Антонина. – Я только надеюсь, что у вас достанет серого вещества, чтобы не заводить романов со старшеклассником. А то наша школа станет постоянным объектом внимания жёлтой прессы и Департамента образования». А Кох: «Не волнуйтесь, это совершенно совершеннолетний». Тут Маргарита заволновалась: «Нина Рудольфовна, вы что, хотите сказать, что для украшательства спортзала на территорию нашей школы проник посторонний?» – «Нет, конечно. Он просто нанял пару обезьян для развески». Ну, понимаешь, все заинтригованы, но виду не подают. Все же оскорблены.
Я не знаю, чем бы эта грызня закончилась, но тут появился папа Шишкин. Выслушал нас ещё раз, сказал, что можно всю ситуацию развернуть в пользу школы, и велел вызвать охранника и «скорую помощь». Охраннику велел говорить «скорой», что стукнулся затылком, голова болит и в глазах двоится. Пока «скорая» будет забирать охранника, рекомендовал нам выходить всем скопом и быстрым шагом уходить. Если к кому пристанут репортеры, говорить, что Липкин-старший ворвался на педсовет и требовал найти ему Кончиту Вурст. Своих имён и фамилий репортерам не называть. Так мы и сделали. Всё прошло, как по нотам. Дошлый папаша у Шишкиной, как сказала бы моя бабушка Дуня. Дочь не в него.
Но электричку-то свою я пропустила. Пошла к Катюше время скоротать. Она сидела за работой, текст правила. Слава Богу, Гоши дома не было. Сказала, что поехал в Питер, с детьми повидаться. Пошли мы с нею на кухню чаю попить. Сидит, как в воду опущенная, в глаза не смотрит, мнётся. Я спрашиваю: «Что случилось? Гоша решил в семью вернуться?» – «Нет, – говорит, – что ты, его жена сама выгнала и назад не пустит». – «Прозрела, значит, – говорю, – поняла его никчемность… жаль, что с таким опозданием. Теперь вот двоих детей одна воспитывает. А ты подобрала такое сокровище». Она не отвечает. Помолчала, помолчала, а потом и выпалила: «Мам, дай нам взаймы тысячу долларов, на пару месяцев». Я чуть чаем не подавилась. «Милая, где же я их возьму?» – «Ну, у тебя же счет есть в долларах, ты сама говорила». Я ей: «Но счет-то срочный, если я его сейчас закрою, у меня проценты пропадут, а мне к лету обязательно нужно окна сменить, а то меня скоро ветром в доме сдует. Окна-то хлипкие, деревянные, советских времен… А на что, – спрашиваю, – вам деньги? И почему именно в долларах?» А она мне: «Гоше гонорар перед Новым годом не выплатили, он на поездку в Таиланд денег занимал, теперь отдать нужно срочно». Чудесно! Пошиковали взаймы. Привезли мне оттуда вонючих палочек и бабочку сушеную под стеклом. А теперь я должна отказаться от окон, чтобы они долг закрыли. «И когда же, – любопытствую, – Гоше гонорар выплатить обещают?» – «Гонорар выплатили вчера, но доллар подорожал, денег не хватает». Тут меня такая злость взяла! Я всё высказала, что я думаю про этого Гошу. Свалился на нашу голову, альфонс-стрекозёл. Сказала, что достаточно того, что я жильё ему предоставила да ещё коммунальные расходы оплачиваю. И что роман свой он на оплаченном мной электричестве написал. И что собираюсь вернуться в свою квартиру вместе с тобой. А Катюша мне: «Но у Гоши аллергия на кошек». А я ей: «А у меня – на электрички и ранний подъем. Раз тебе этот Гоша так дорог – отправляйтесь жить на дачу!» Она надулась и замолчала. Вот и поговорили. Я оделась и дверью хлопнула. Ехала и переживала, что так резко отреагировала. Но ведь надо же лечить их время от времени. А то совсем на шею сядут…
