Нет, ничего они не знали, эти пустые, никчемные мальчишки и девчонки, ориентированные сама знаешь только на что. И ты, Инесса, кстати, напомню тебе, была из их числа. Ты тоже ничего не понимала и тоже была ориентирована.
– Топор есть? – крикнул я в бешенстве, и все замолкли, так как все в основном уважали меня здесь и потому не сразу поняли, серьезно ли это я.
«Может, – подумали некоторые, – чудит он так весело, вот таким оригинальным, жизнерадостным образом».
Ну а потом, когда поняли, что не до жизнерадостности мне, бросились все собирать тяжелые предметы; топора в квартире, правда, не оказалось, но были скалки, унитазные тяжелые прочищалки и прочий увесистый скарб. Я сбивчиво рассказывал, не вдаваясь.
Кто-то, надеюсь, что ты, так как помню женские чуткие пальцы, спускал мне штаны и осматривал ранения, и все повторял: «Слава Богу, в бедро, слава Богу, не выше. Еще бы пять-семь сантиметров и…», а потом снова: «Слава Богу, в бедро…» Кто-то звонил в милицию, кто-то, опять помню, женские пальцы, снова чуткие, прижигал ранки духами, но я торопился. Мне очень надо было вниз, я хотел догнать и наказать чувака. За все. Но теперь уже не в одиночку. Пусть теперь трепещет он, и пусть его собачий Рекс трепещет тоже.
Мы всей толпой вывалились из подъезда, человек пятнадцать мужиков со скалками и прочим оборудованием, а за нами приблизительно столько же наших состоявшихся и еще не очень подруг. Ни чувака, ни Рекса не было, зато из кустов сбоку раздался шорох. Леха вышел, мрачный и тихий, он не покачивался и не икал. Он подошел ко всем нам, но смотрел только на меня.
– Ну ты, Толян, дал, – сказал он серьезным голосом, и в нем была даже печаль, обреченность какая-то. – Ну ты дал. Я такого и в кино не видел. Ты их поддел обоих. Ты, парень, медали заслужил. Хочешь, я похлопочу у себя там?
И тут он всем рассказал то, что видел, а видел он многое, и вот так я узнал, что же произошло на самом деле, потому как до того момента не имел я возможности вспоминать и анализировать. И никто не спросил Леху, почему не вышел он из соседних кустов раньше, так как неудобно было задавать такой по-жлобски неделикатный вопрос. Впрочем, тогда Лехино взволнованное повествование, этот рассказ очевидца с места, как говорят, событий всех пронял, и стали они обращаться со мной ну просто не по моим заслугам, особенно девушки. Да и ты, Инесса, тоже.
Чего там, везло мне в жизни на ласку, встречал я ласку в жизни. Но такую!.. Ни прежде, ни потом! Потому как героям особенная ласка полагается!
– Так где чувак? – прервал я все же Леху нетерпеливо, потому как тлел во мне покамест жгучий уголек мщения.
– Да он туда поковылял. Он далеко не отвалит. Я же говорю – поддел ты его качественно. – И Леха показал направление.
Чувака мы вскоре нашли, он не оказал никакого сопротивления, и собака его не оказала тоже, так как потрепаны они были, да и вообще в плохом состоянии оба оказались. Так что затухло во мне мщение, тут же побежденное мещанским состраданием, и сдали мы чувака с собакой в руки подъехавшей милиции, пускай они из них остатки выколачивают.
А потом я еще два часа просидел в отделении, давая показания, и Леха давал тоже, и даже менты смотрели на меня с уважением, а молодой опер – тот вообще с завистью. Потому что, объяснил он мне, если бы он сам задержал рецидивного чувака этого, то получил бы повышение, а может, и награду впридачу.
Когда мы вышли, Леха отвел меня в сторону и сказал доверительно:
– Знаешь, старик, про медаль – это я так, погорячился. Не выйдет у меня с медалью.
– Да ничего, – легко согласился я, так как в любом случае не рассчитывал, – хрен с ней, с медалью. Главное – жить будем, кажись, старик.
– Ты знаешь что, – предложил вдруг Леха, – ты возьми мою тачку. Покатайся недельку-две. Мне все равно в командировку. Ты водить умеешь?
Я пожал плечами – никчемный был вопрос.
– Возьми, возьми, – настаивал он, видимо, ему самому понравилась идея.
– А если остановят? – вдруг предположил я. – У меня ведь доверенности нет.
– Не остановят, – отмахнулся Леха.
– Как так? – не поверил я.
– Да на ней номера такие. В общем, чего мне тебе объяснять. Я же говорю, не поймешь ты этого, потому как не материалист.
На том и сошлись. Ты, Инесса, поджидала меня преданно, да и как теперь могло быть по-другому, и сели мы с тобой в машину и покатили по ночным московским улицам – живые, гордые, влюбленные, покатили к нашей квартирке у Измайловского парка, в которой, казалось, не были целую вечность. А потом еще и не спали долго, несмотря на мое тазобедренное ранение. Впрочем, оно не тревожило.
Назавтра, как и обещал Леха, меня не наградили. Зато зазвонил телефон и интеллигентный голос представился, мол, следователь он. Потом осведомился, не ноет ли рана, я спросонья хотел спросить: «какая рана?» – но тут вспомнил, что прошедшей ночью был ранен в схватке.
– Ерунда, – отмел я заботу в сторону, оценив ее все же.
– Мы не могли бы встретиться? – вежливо попросил он.
Я ответил, что рад буду всемерно помочь следствию.
– Хотите, я подъеду, если вам самому тяжело? – еще более вежливо предложил голос.
– Да нет, ни к чему. – Мне снова стало неловко от такой заботы. Не был я привычен, Инесса, видишь ли, к мужской заботе.
– Тогда, может быть, встретимся где-нибудь, где вам удобно?
Я устал здесь, Инесса, употреблять слово «вежливо», но что делать, если данное слово постоянно приходило на ум от каждой его фразы.
– На Тверском бульваре? – предложил я, чтобы заткнуть наконец-то эту его вежливость и заботу, от которых мне было как-то, повторю, неловко, потому что начинал я себя ощущать тобой, Инесса, а именно девушкой, за которой принялись ухаживать. Не знаю, как тебе обычно от такого бывает, но меня такое ощущение досаждало.
– У памятника, – уточнил он.
– На скамеечке, – зафиксировал я.
Потом мы обменялись еще несколькими полновесными фразами о времени, о росте, усах и портфеле в руке. И встретились в назначенный час, на назначенной скамейке.
Следователь оказался моего возраста. Я ожидал солидного и прожженного, ковыряющего и допытывающего, каких я пачками наблюдал в фильмах Киностудии имени Горького. А этот был простой, милый, свой, короче – со стрижеными усами, в пиджаке и с портфелем, о которых как раз и шел телефонный разговор, потому как я был и без первого, и без второго, и даже без третьего. В общем, как-то мы сразу на «ты» перешли.
– Толь, – сказал он, – чего так сидеть попусту, может, по пивку? – И открыл портфель.
Я всегда предполагал, что следователи на редкость высокоорганизованные люди. Все-то у них всегда должно быть под рукой. Вот и у него было под рукой – в портфеле.
– Давай, Вова, – легко согласился я.
– Слушай, – перевел разговор следователь после двух первых глотков, – а здорово ты его вместе с псом. Я потом видел эту псину. Ну, кобель! Такого поди ухерачь.
– Повезло, Вов, – я не кокетничал, я правда так думал. Я даже сейчас, если честно, так думаю. – Крупно подвалило. И знаешь, как раз вовремя.
– Да нет, так не везет. Так, чтобы и того, и другого. Это не случайно. Слышь, Толь, шел бы ты к нам, в органы.
– Да не возьмете вы меня, Вов, – сказал я, взвесив.
Он не стал спорить, видимо, сам понимал, как-то опустил голову печально, молчаливо. Мне даже стало неудобно, что я его законфу-зил не к месту и не ко времени.
– Да и диссертацию пишу, – поправился я, смягчая. – Уже почти написал.
– Ну да, – согласился он, – понимаю.
Мы еще посидели, отглотнули, помолчали.
День был как на подбор, да и бульвар ласкал. Чем? Да абсолютно всем – спешащими людьми, громыхающими машинами, девушками еще в коротких по-летнему юбках – мы с Володей провожали их взглядами. Я же говорю, мы с Володей понимали друг друга, и хорошо это было – встретить вот так на улице в общем-то совсем постороннего следователя и сразу понимать его. А ему – тебя.
Это вообще чудесное ощущение безделья в середине рабочего дня. Так все-таки приятно себя ощущаешь, когда все спешат вокруг, снуют, дела у всех, а ты сидишь и только наблюдаешь, и ничего тебе, кроме наблюдения твоего внимательного, не важно, потому как ты сейчас – бездельник. Может быть, ненадолго, не навсегда, но вот сейчас тебе хорошо, и от того спокойно становится на душе, раскованно, как будто нет у тебя забот и обязанностей и не принадлежишь ты никому и ничему. А от этого всегда легко и раскованно на душе. Во всяком случае, на моей.
И если ты, Инесса, так не пробовала, то выйди днем на Пятую авеню, сядь в от крытом кафе, закажи кофе, ну, если пирожное хочешь, то закажи и пирожное, хотя полнит оно, особенно в наши теперешние года. И смотри, наблюдай, провожай случайных прохожих взглядом. Они-то в пиджаках и галстуках, в бизнес-костюмчиках и бизнес-платьях по делам неотложным спешат и думают сосредоточенно прям тут же на ходу, и планируют, и просчитывают. А в офисах их ждут подчиненные, готовые рапортовать, и начальники, ждущие рапортов, и еще срочные отчеты, и назначенные совещания.
