И понял я, что сегодня вечером не получится у них любви, потому как обвинят они друг друга в непредумышленной халатности, может быть, не на словах, но в душе обвинят. Как-нибудь, наверное, у них и получится, но хорошей, полновесной любви – нет, не получится. И стало мне даже неудобно перед ними за то, что вот так взял и порушил им сдуру.
– Так кто знал же, что все так… – все же нашелся доктор и развел руками.
И был прав – ну действительно, кто?
Я еще раз посмотрел в зеркало – в целом было даже интересно, потому как на такого красочного себя я еще никогда не смотрел.
– Ну вот что, – услышал я сзади. – Татьяна, усади теперь Анатолия на кушетку, нам надо проверить, нет ли у него сотрясения моз…
Я медленно повернулся на голос, и он заткнулся. Видимо, я был пугающе страшным, особенно из-за сине-фиолетового.
– Я к вам завтра приду, – нагло соврал я.
И никто мне не возразил.
А потом я медленно дошел до двери, открыл ее и вышел в коридор, и мне опять никто не возразил. А потом долго брел по коридору, который с людьми, стульями, халатами белыми все колыхался и колыхался. И опять казалось мне, что я на переправе.
И вот что, Инесса, интересно: до сих пор не могу понять, ну чего они тогда влили в меня?
Я вышел на улицу, вдохнул свежего, светлого воздуха, и мне не стало лучше. Шло время, я стоял и находил глазами машину со специальными номерами, а потом шел к ней.
Ты ждала, но во взгляде твоем отражалось беспокойство. Во всяком случае, мне показалось, что беспокойство. «За меня, – подумал я, – за лицо мое».
– Долго меня не было? – спросил я, но так, для проформы скорее, потому что в принципе мне это было неинтересно.
– Часа два, – ответила ты, и я снова попытался оценить твой взгляд. Нет, не беспокойство отражалось в нем, а что-то другое, мне еще незнакомое.
– Что с тобой? – все же спросила ты.
– Я упал, – признался я.
– А, – сказала ты.
– Я ударился…
– А, – еще раз сказала ты.
– О шкафчик…
У меня была потребность все тебе рассказать, поделиться. Но я не мог быстро. Только по частям.
– А, – сказала ты снова.
– Он был обит… Я замолчал, мне было сложно все разом.
– А, – вырвалось у тебя.
– …железом.
Теперь молчала ты. И тут я наконец расшифровал твой взгляд – досада в нем была, вот что, и еще неприязнь.
«Ко мне ли?» – спросил я себя. И подумав, ответил, пусть с обидой, но честно: «Ко мне!»
«Да и то, – заступился я за тебя перед собой, – сам вспомни, каким ты был еще два часа назад – герой. Самый что ни на есть, о каких в книжках. А какой был вчера или хотя бы позавчера, когда она к тебе доверчиво, пионеркой? А сейчас, посмотри на себя, – я посмотрел, там было зеркало в автомобиле, – вялый, трухлявый, гнилой. Да и фиолетовый совсем не твой цвет. Как такого можно любить? Нельзя такого любить. Даже уважать нельзя. Жалеть? Жалеть, может, и можно, но любить? Нет, любить нельзя!»
– Отвези меня домой, – вдруг попросила ты. Я и сам был бы рад, но я не мог.
– Не могу, – ответил я. – Руки дрожат.
Ты посмотрела на мои руки – они дрожали.
– Ладно, – сказала ты, – тогда я пошла.
– Ага, – не возразил я.
Потому что понял: не надо было брать тебя на пьянку, ведь многих по-своему замечательных людей могла ты там повстречать, и не зря ты отсутствовала в «других комнатах» большую часть вечера. Знал, что не надо было. Зачем взял? Все потому, что расчувствовался непозволительно во время вальса на полянке, а ведь всегда знал – неправильно давать волю чувствам. Особенно когда с девушками. Но вот ошибся и дал слабинку, и будешь ты теперь не ко мне приходить ранним утром.
Хотя не долго продлится это, – мелькнула все же злорадная мысль, – так как недолго твоей халяве длиться. Отпуск твой дипломный вот-вот закончится, и не до утех тебе будет по утрам – будешь ты, как все порядочные, на работу спешить. Ну, почти как все. Впрочем, – предположил я, – ты же смышленая, ты тоже сориентируешься.
А я? Что я? Я оклемаюсь и восстановлюсь, и исчезнет дрожь и неуверенность в членах, и лицо обретет былую раскраску и форму, и снова все будет как было… Только вот тебя, Инка, увы, не будет! Ну и ладно, – ответил я себе, провожая тебя в зеркало… Я же говорил, Инесса, там было зеркало в машине. «Зеркалом заднего вида» оно, кажется, называется.
Вот я и провожал в него твой удаляющийся задний вид, и вдруг почему-то мне стало весело и легко, хотя дрожь еще не отпустила, как и общая наркотическая слабость. Но легко стало, потому как вновь я оказался один и вновь никому ничего оказался не должен, и вот отойду я через полчаса от травматологической этой анестезии и поеду куда-нибудь, и кто знает, куда приведет меня московская нескончаемая, извилистая дорога. А хоть и в никуда, тоже ведь хорошо – «в никуда».
Я еще посидел немного, отдохнул, и стало мне еще веселее. А ведь и вправду, подумал я, ведь только недавно вступил я в неравный бой с криминальной силой – и победил, да еще и кобеля ужасного тоже победил. Ведь совершил почти невероятное, рискуя хрупкой своей жизнью, но справился и победил.
А вот с медициной отечественной не справился. Расслабила она меня, и взяла тепленьким, и одолела. И легко ведь одолела! Это ведь хорошо, что еще на своих двоих ушел, хоть и нетвердо, а вот если бы они на сотрясение мозга стали бы проверять – тогда бы точно кранты. Ну правда ведь смешно.
Я не помню, Инесса, рассмеялся ли я от этой мысли, но улыбнулся-то уж точно. А потом, как обещал себе, отошел немного, унял несколько дрожь и покатил на Лехином автомобиле со специальными номерами. И никто меня не остановил, хотя был я вполне пронар-команенный, или «обдолбанный», как теперь говорят.
Но чтобы спокойнее тебе жилось, Инесса, в твоем беспокойном Нью-Йорке, честно сознаюсь, что не поехал я тогда «в никуда». А поехал обыденно домой, в свою нанятую квартирку у Измайловского парка, потому что ждали меня еще два часа интеллектуальной не пройденной на сегодня потуги.
И вот, Инесса дней моих веселых, подруга верная моя, я и завершаю сей правдивый рассказ. «Зачем ты написал его?» – спросишь ты меня, пряча книгу от мужа, чтобы не узнал он тебя в моей Инке и не узнал о твоем, в общем-то, нормальном девичьем прошлом. Потому как не всем, но некоторым мужьям такое, в общем-то, нормальное девичье прошлое ихних нынешних любимых жен может прийтись и не по вкусу.
Отвечу. Для всех нас написал, для нашего общего удовольствия. Но и лично для тебя тоже, Инка. Чтобы знала ты, что не выветрилась ты до конца ветрами, не потерялась полностью во времени, ведь, в конце концов, это всего лишь угол поворота. Помнишь?
Да и еще, чтобы у всех у нас была надежда.
