Теперь Диман. Диман – это мой ученик. Высокий, лысый и внешне угрюмый – типичный браток из девяностых, если бы не худоба. Его взяли в отдел после Московской средней школы милиции. Я уже два года тогда работал, и меня «усилили» им на суточном дежурстве. Я с видом знатока объяснял Диману, как кого допрашивать, эдакий опытный наставник. Хотя сейчас, с высоты прожитых лет, думаю: ну какой я тогда был знаток, какой из меня наставник? Два года в ментовке – не срок. И тем не менее. Я часто говорил: Диман – мой ученик. Особенно когда мы находились в обществе молодых и глупых девонек, студенток юрфака, присланных в наш отдел на практику. Сначала мы что-то рассказывали им в кабинете, а потом предлагали перейти в учебный класс. Учебным классом являлась двухкомнатная квартира Димана, в которой он жил один. Учебными тренажёрами – пиво «Балтика» и два дивана.
Вольцев – тоже замечательный персонаж. У меня в друзьях вообще нет серых личностей. Вольцев до всех нас служил в этом отделе, но мы с ним уже познакомились как с адвокатом. Отдел манил адвоката Вольцева, как проститутка измученного своей некомпетентностью в половых вопросах девственника. И дело здесь не в ностальгии, отнюдь. Именно у следователей защитник может найти непрекращающийся приток подзащитных, у знакомых следователей.
Мне порекомендовал его кто-то из «стариков», и мы подружились. Я подгонял ему какого-нибудь клиента «пожирнее», а Сергей Иванович (так звали Вольцева) выписывал мне премию. При этом никаких нарушений закона с моей стороны не было. Он делал свою работу, я – свою. Работал Сергей Иванович с юморком, с огоньком работал, забавно.
Кирнём с ним вечером, например, а утром я ему названиваю.
– Сергей Иванович, напоминаю, что завтра, в полчетвёртого, мы с тобой едем в СИЗО.
– Вы угрожаете мне арестом? В чём дело? – Юморя, Вольцев часто любит переходить на «вы».
– Будем знакомить твоего клиента с делом. В пятнадцать тридцать.
– Какого клиента?
– Спиридонова.
– А разве он ещё не на свободе?
Или так, например.
– Сергей Иванович, я вам нашёл клиента.
– Кто такой?
– Мальчик. Студент. Не судим. Привлекается за угон автомобиля. Мама – директор ресторана «Центральный».
– Да? Мне почему-то уже кажется, что он невиновен…
…Как только я уехал в Москву, жизнь у парней стала меняться не пойми в какую сторону.
Диман ушёл работать в СИЗО, а потом стал курировать пару автобусных маршрутов.
Вольцев сдружился с водкой и «одноруким бандитом», проиграл почти все накопления, продал авто и запил. Говорят, что адвокатская консультация вызывала его на работу телеграммой.
А Валера отмочил финт похлеще моего диджейства. Он устроился работать риелтором.
…Мы сидим в заведении под названием «Седьмое небо». Это скромное заведение. На полках стоят батареи из пивных и водочных бутылок. Закусон – по минимуму. При таком раскладе отправиться на седьмое небо – не проблема.
– Позавчера, – доводит до меня Валера, – встретил Катю.
– Какую, – спрашиваю, – Катю?
– Подругу Ирины твоей.
– А-а-а… Ну и что она, Катя?
– Говорит, что ты алименты не платишь, бросил их и выгнал…
– Как интересно. И что ты ей сказал на это?
– А что я ещё скажу? Я откуда что знаю?
– Валера! – Я смотрю на своего друга внимательно. – Ты что, думаешь, я действительно так мог поступить?
Диман изумлён не меньше моего.
– Ты, – уточняет он, – ебанулся? Или уже пьян?
Вольцев поправляет у горла свитер:
– Валери! Мы же знаем Андрэ сто лет! Это в высшей степени порядочный человек! Это…
Он драматически потрясает вытянутыми перед собой ладонями.
– Да отстаньте вы от меня! – мычит покрасневший вдруг Валера. – Ничего я не знаю!
Валера, конечно, тормозил. Это бывало. Но чтобы вот так…
– М-да, – произношу я.
Мы посидели два с половиной часа и попрощались. Я решил не садиться в троллейбус. Отправился пешком. К чёрту эти унылые троллейбусы, жижа грязная на полу. К чёрту, мать их фашистскую.
Центр города, поздний вечер, улицы пустынны. Тамбовцы бухают дома. Или отдыхают от алкоголя. Прохожу одну остановку, другую. Вижу постамент и водружённый на него танк. Стоит здесь с сороковых годов, кажется. Место нашего первого свидания с Ириной. А где ещё мог назначить свидание такой идиот, как я?
Грустно и погано на душе. Снег неторопливо падает на землю, снежинки выписывают художественные пируэты в воздухе, но их красивое круженье никак не гармонирует со мной, мрачным и потерянным.
Я иду, и в голове моей звучат эти странные Валерины слова. Я не знаю, я ничего не знаю.
Вот, оказывается, какие обо мне здесь ходят слухи. Вот он я, оказывается, какой. Друг, весёлый парень, Андрюха Ветров. Бросил бедную и несчастную женщину. Вышвырнул на улицу вместе с ребёнком. И алименты не хочу платить.
Дохожу до городского сада. Карусели замерли, деревья облысели. Площадку узнаю танцевальную, и мрачная картинка проясняет воспоминание солнцем. Прыг-скок. И снова за тучу.
…Сентябрь, день, следующий за именинами Димана. Мы сидим на этой площадке, светло, кленовые листья разных цветов под ногами нашими и вокруг нас. Я в пальто своём сижу, том самом, из секонд-хенда. Перед нами великолепный вид на реку Цна.
Бедный Диман томился тогда весь день, перебрав накануне. Он неоднократно заглядывал в мой кабинет и требовал, чтобы мы подошли к начальнику, отпросились под какой-нибудь легендой, сели где-то и опохмелились.
– Диман, – объяснил я, – выйти надо часа в четыре. Чтобы уже не возвращаться.
Диман кивал своей большой бритой головой, уходил и через какое-то время возвращался:
– Ещё не шестнадцать ноль-ноль?
…Когда мы явились к начальнику, он всё понял сразу.
– Сергей Петрович! – бодро доложил я. – Нам с Димой нужно допросить кое-кого…
– Хватит, – урчит Сергей Петрович, – хватит…
Приземистый, толстый и лысый, через каждое слово «ёб твою мать», он сидит за столом, изучая газету «Спид-Инфо», курит и взирает на нас с усмешкой. Он в курсе всех событий. Стучат ему отовсюду. Он владеет всей информацией о каждом члене коллектива. И по поводу вчерашнего вечера Сергей Петрович тоже наверняка в курсе.
– Идите, ёб вашу мать, допросите. А тебе, – тычет он пальцем в Димана, – я приказываю выпить две бутылки пива «Балтика»! Номер девять!.. Ди-и-имка…
Приказ Сергея Петровича не был выполнен. И я, и Диман, взирая на реку, пили джин-тоник из баночек.
…Бывай, танцплощадка. Спускаюсь по каменной лестнице вниз и выхожу на Набережную. В Тамбове три красивых и длинных улицы: Советская, Интернациональная, Набережная. Есть и другие красивые, но они короче.
В белую шапку одевает мою голову снег. Бедовую мою голову.
Даже Валера, дружок мой, с которым море всего выпито, сотни мест преступлений осмотрено, не исключает, что я подлец.
Не знаю, я ничего не знаю…
А может быть, это правда?
Всё-таки интересное это ощущение – по херу. Особенно в любви. Сначала ты стараешься, она старается. Потом ты стараешься, а она свою линию гнёт. Ты терпишь, она наезжает и прёт танком. Тебя всё достало, а она опять прёт. А потом раз – и по херу. Как будто грузчик ты и шкаф на другой этаж допёр. Всё! Больше тащить не надо. Вытер пот со лба, получил бабки и побежал на выход.
Часы показывают двадцать три ноль-ноль. В доме все спят. Все, кроме Леры.
– Ты бросил меня одну и ушёл…
– Что значит бросил? Ты разве одна здесь?
– Все разошлись спать по своим комнатам, я осталась одна…
Нина спит рядом, повернувшись лицом к стенке.
Пытаюсь перевести разговор в другое русло, шутить пытаюсь, но не получается. Не получается ни хуя. Лера взрывается в очередной раз. Мы лежим на диване, и я не знаю уже, куда с этого дивана деться. На пол бы, да неохота идти в другие комнаты, искать матрас и одеяло.
– Я развожусь с тобой! Мы совершенно разные! Тебе нужна такая же, как ты! В космосе!
Мудрое замечание, мудрое. Возможно, Лера и права. Мне нужна такая же, как я, – в космосе. Художница. Актриса. Музыкантша. Писательница, например. А может, и не права. В том смысле, что не все так называемые творческие – в космосе. Вот Пол Маккартни, к примеру. Очень, читал я, хладнокровный бизнесмен.
Или в другом не права Лера, кардинально не права. В том, что мне вообще кто-то нужен. Сколько у меня их было? Лера, Ирина. И до них ведь другие были, и любовь с ними была. Но не вышло. Ничего не вышло. Меня бросали, я уходил. Не создан я, видимо, для союзов.
Лера продолжает жужжать, я зажмуриваю глаза, а уши заткнуть нечем.
– Говори тише, ты слишком громко говоришь.
– Я не говорю громко! Не ври!
«Развод», «суд», «как только вернёмся…» – такие я слышу слова.
Но нет у меня никакой реакции. Совесть меня не мучает, страха потерять Леру тоже нет. Раздавлено всё. Моими коленями на ровной тротуарной плитке раздавлено.
Когда поезд трогается и плывёт вокзал, начинает играть «Прощание славянки». В поезде № 31 всегда так. Мартынюк рассказывал, что в каком-то составе из Ёбурга в Москву – тоже.
