Руки тоже сказали: «Мы хватать-загребать умеем и сами себя обеспечим», – и пропали за дюнами.
Живот сказал: «Набью себя хлебом, нальюсь чистой водой», – и отправился на поиски еды и питья.
Спина сказала: «Отсяду подальше, поклонюсь кому-нибудь, глядишь – подберут», – и, как другие, исчезла в барханах.
Сказали ноги: «Мы танцевать хотим!», – и убежали, сверкнув пятками…
Облетела душа пустыню, но не нашла пристанища. Вернулась, а нет тела человека на месте, только шесть следов ведут в разные стороны. Поняла душа, что случилось, полетела по первому следу и нашла голову. Плакала голова и кричала, что песок запорошил все отверстия ее. Сказала душа голове: «Вернись, помоги человеку думать полезно для жизни, и он высоко тебя понесет». И обратно покатилась голова.
Полетела душа по второму следу и нашла шею. Занемела от усталости, согнулась шея. Сказала ей душа: «Вернись, помоги человеку высоко голову нести, и он не согнет тебя без надобности». И обратно поползла шея.
Полетела душа по третьему следу и нашла руки. Лежали они ладонями вверх, и сухой песок струился меж пальцев. Сказала душа рукам: «Вернитесь, помогите человеку трудиться, а он станет подсказывать вам, как и что делать». И обратно поспешили руки.
Полетела душа по четвертому следу и нашла живот. Худой, изможденный, стучал он ребрами друг о друга, как пустой миской о стол. Сказала душа животу: «Вернись, помоги человеку превращать пищу в силу, и, став сильнее, он никогда не оставит тебя голодным». И обратно отправился живот.
Полетела душа по пятому следу и нашла спину. Отсела спина повыше, да съехала с дюн и покоилась внизу, бесхозная. Сказала душа спине: «Вернись, помоги человеку твердо себя держать, и никому кланяться не придется». И обратно двинулась спина.
Полетела душа по шестому следу и нашла ноги. Бегали-бегали они без толку и свалились, истомленные, мозолями кверху. Сказала душа ногам: «Вернитесь, помогите человеку везде поспевать, а он станет омывать вас к ночи и даст роздых вашим подошвам». И обратно помчались ноги.
Увидела душа, что человек лежит, невредимый, там, где уснул, и залюбовалась им: ветер развевал волосы над красивой его головой, и была гордой его шея, сильны руки, подтянут живот, стройна спина и ноги крепки. Когда последним, седьмым звеном впорхнула душа в человека, поднялся он и пошел. Шел-шел и сам отыскал пристанище – оазис с чистым ручьем. «Все, что нужно для жизни, есть теперь у меня», – сказал человек. И стал жить.
– Притчу, честно говоря, придумал брат. Я ее просто вспомнила, а Дора подправила.
– У вас есть брат?
– Отец ушел от мамы к другой женщине, у них родился сын – наш с Дорой брат, но тот, что приходил ко мне, был взрослым. Он рассказывал сказки, чтобы я не сильно скучала, и… и улетал.
– То есть ваш брат был призрачным?
– Можно и так сказать.
– Его случайно не Карлсоном звали? – ляпнул Матюша со смешком и внутренне сжался: сейчас обидится! Чертов болтливый язык… Но Марина задумчиво качнула головой:
– Не Карлсоном… Я звала его просто братом. Он подарил мне акварельные краски и кисти.
– Брат купил вам краски в сказочном магазине?..
– Они были настоящие. Так-то я с двух лет рисовала карандашами. Вячеслав Николаевич сказал, что…
– Вы так часто говорите о Владимирском, будто влюблены в него, – на этот раз Матюша перебил ее и, готовый убить себя, хотел попросить прощения, но Марина вдруг рассмеялась:
– Ему шестьдесят девять! Старикан, вообще-то, крепкий, я бы влюбилась, но жена у него бессменная. Очень симпатичная женщина, держит салон красоты. Сама, между прочим, кофе заваривает для нас в студии. Я у нее в любимицах… А хотите знать, кого люблю? – Марина кокетливо поправила выбившуюся из прически прядь. – Прямо жить не могу без этого художника!
– Повезло же кому-то…
– Невероятно повезло, такой талантище! Он старше Вячеслава Николаевича лет, по крайней мере, на триста пятьдесят. Обожаю его жанровые портреты, в них так тонко выписаны интерьер и костюмы. У дам по тогдашней моде высокие лбы, они то пишут письма, то читают письма, а Сын Бога в религиозной картине беседует с Марфой и Марией совсем как простой уставший человек.
– Ян Вермеер?
– Угадали!
Матюша поддразнил:
– В Дельфте ваш «возлюбленный» имел большую семью и питейное заведение, где подпаивал негоциантов, чтобы сбыть подороже свой живописный товар.
– Он унаследовал трактир от отца, – принялась оправдывать великого голландца Марина, – а как именитый художник получил признание при жизни!
– Не спорю. Тоже люблю его «Девушку с жемчужной сережкой».
– Вы для своих лет неплохо разбираетесь в живописи…
– А вы неплохо рисуете.
– Вячеслав Николаевич говорит, что я – самородок, – согласилась она просто.
– Я слышал, что все самородки удивительно скромные…
Марина расхохоталась:
– А все книжники говорят на старомодном языке!
– Так разговаривают мои домашние и друзья, потому что мы читаем примерно одно и то же и любим подискутировать на книжные темы.
…Бродили по тропинкам парка, усыпанным шафрановыми веснушками позднего солнца, по асфальту набережной, чью жестокую твердь еще помнила Матюшина щека, по тротуару моста, с гремучим содроганием принимавшего грудью тонны катящегося железа.
Внизу на безлюдном пляже неожиданно появилась купальщица. Большая, как дюгонь, она бросилась в воду и поплыла с видимым удовольствием, словно не чаяла попасть в родную стихию и наконец-то ее обрела.
– Надя Великанова, – сообщил Матюша не без гордости. – Одноклассница, живет в доме напротив. Всегда первая открывает купальный сезон.
– Май же, не июнь, – поежилась Марина. – Вода ледяная.
– Надя остужается, – усмехнулся он. – У нее спортивный азарт и горячка неразделенной любви к Робику.
– К Роберту? Бедняга, – посочувствовала Великановой Марина. – Роберт, мне кажется, влюблен в девушку, которая живет на третьем этаже.
– Да, в Эльку. Элька тоже учится с нами.
– Она интересная. Статуэточная фигура и глаза как у серны.
На ходу скинув купальную шапочку, пловчиха вышла из реки. Расплетшийся хвост толстой косы ударил ее по спине и свесился почти до колен.
– Краса – длинная коса! – восхитилась Марина. – И фигура скульптурная.
– Девушка с веслом…
Засмеялись вроде негромко, но Великанова услышала и посмотрела вверх с таким жгучим презрением, что, будь мост деревянным, он бы загорелся.
– Могла бы позировать для Жанны д’Арк, если одеть соответствующе и посадить на коня.
Сравнение с Орлеанской девой Наде, вероятно, понравилось бы, а вот Марине – вряд ли. Если б сама Жанна д’Арк узрела рядом с собой такую соперницу, то наверняка постаралась бы уничтожить ее. Матюша млел от вспышек смеха Марины – музыки ксилофона со скрипкой, жадно ловил лицом брызги лазурных взглядов, а за солнечные искры в волосах отдал бы полцарства, веря теперь, что греческие цари клали города к ногам Елены Прекрасной.
– Я тебя потеряла! – воскликнула Федора поздно вечером, открыв дверь на звонок. – Где ты была, Марина?!
– С соседом прогулялась по парку. Знакомьтесь, Матвей, это Дора. Дора, это Матвей.
Выступив вперед, Матюша неловко поклонился:
– Мы почти знакомы.
Не ладонь ведь жать по-мужски, а целовать ручки дамам он еще не умел. Федора суховато кивнула:
– В таком случае предупреждайте хотя бы.
…Если продолжить тему художественных фигур и греческих мифов, почти бесплотный силуэт девушки, прямой струной зависший в темноватом створе двери, напоминал взлетающего Икара. Светлое всегда лучше горит в темноте.
В школе объявили консультации. Матюша еле просиживал на них, не думая об экзаменах. Журналистское самолюбие заглохло, даже гонорарный стимул перестал подстегивать. Занятия проводились в разные часы, что стало удобной причиной якобы неосведомленности: «Математика? Объявляли?! Не слышал. Простите, наверстаю…» Наверстывать нужно было по всем точным предметам. Махнув рукой, Матюша пустил подготовку на самотек.
Он смотрел в небесноглазое лицо Марины и не верил, что такая чудесная девушка соглашается проводить с ним время, которого теперь ни на что не хватало. До нее в день спокойно вмещались учеба, спорт, повтор билетов, общение с дворовой тусовкой; вечером – легкий домашний треп и, конечно, обсуждение многочисленных событий с друзьями. Перед сном Матюша расшифровывал интервью с диктофона, читал, иногда сочинял стихи. С Мариной часы ужались и, подпитанные генератором чувств, разбивали все планы с вражеской беспощадностью. Время незаметно скользило к будущему, минута за минутой оставляя позади настоящее – самое желанное настоящее, как выяснилось впоследствии. Матюша исключил тренировки, тусовку, треп, не появлялся в газете, почти ничего не делал и ничего не успевал. Любая среда, кроме общества близких, да и тех в половину обычного, превращалась в помеху к стремлению остаться наедине с девушкой, заменившей большую часть всего, чем он жил раньше. Удивляясь свойству человеческой механики думать и двигаться на грани сознания, Матюша умудрялся в чем-то участвовать, во что-то вникать, разговаривать, смеяться – действовал как собственный двойник за кругом, в котором сконцентрировался его главный смысл.
