– Ща услышит, – Петя поднял из куста обломок кирпича и с силой запустил его в окно администрации.
В заспанной тишине визгливо зазвенело стекло. Ребята скрылись во дворах. Без доли опасности быть пойманными, Егор и Петя ветром неслись по улицам, без устали летели через проулки, будто неведомая сила напоила их души живой водой. Сытые восторгом жизни, они хотели объять утреннее небо, дать движение стылому городу, и все бежали и бежали, пока, оборвавшись дыханием, не остановились в узком переулке, где-то между заводом и железной дорогой.
– Мы – раньше, – смеясь и сбивчиво дыша, посмотрел на часы Егор.
– Слушай, – Петя разогнулся от отдышки, – а чего у этой матери одни выродки? Сама она, что ли, того?..
– Чего того? Чтоб здорового родить, здоровой надо быть. А ты нашего брата видел? Дух тощий, как скелет, душа – тряпка.
Петя замолчал, обдумывая хлынувший на его неподготовленный ум поток. Егор осмотрелся и заметил вдалеке подходящих из другого переулка Витю и еще кого-то высокого и по походке взрослого человека.
– Скажите прямо, Андрей Николаевич, вы не поддерживаете протест?
Андрей Николаевич, лет пятидесяти, крепкий, с широким суровым лицом в грубых складках, в изношенной робе инженера-путейца, хмурился на ребят, слушал внимательно. Зычно, по-мужичьи усмехнулся:
– Как вам сказать? Мы же с вами не с голоду умираем! Что это, ребятки, сытый бунт? В России этого не поймут. Не власти – ваши же не поймут. А поймут, что вы подрываете стабильность… Протестовать хорошо, когда бардак. Тогда, пожалуйста – и свобода слова вам, и собраний… В девяносто первом, в толпе заводчан я стоял рядом с твоим, Егор, отцом, когда тот палил из ружбайки по окнам горсовета.
– Первый раз слышу об этом! – удивился Егор.
– Во батя твой молоток! – громко, чуть растягивая звуки, хохотнул Петя.
– Тогда его даже не задержали, – с чувством сказал Андрей Николаевич. – Не до него было. Такое творилось, святых выноси. Потом только в девяносто восьмом половниками и кастрюлями на площади погремели, да и все. Потом учителя голодовали группами, шахтеры стучали касками, но так, по мелочам уже…
– Теперь понятно, кто из вас придумал искупать начальников, – ухнул Петя.
– Так это… вы?.. – тихо проговорил Андрей Николаевич.
Повисло молчание.
– Сейчас это уже неважно, – сказал упрямо Витя. – Вопрос в том, за нас или за них вы?
– Сложно решать. Теперь все иначе. Вы сыты, развал Союза вам не грозит. Вам власть надоела. Вы, ребятки, мир хотите переделать мирным путем. Одна проблемка – еще никому никогда…
– Потому мы не перестреляли этих клоунов прямо там, в кабинетах, где эта сволочь грызет бюджет и водку жрет, – озлобленно, преобразившись во что-то темное, с надрывом заговорил Витя. – Это просто не может оставаться как есть. Просто – не может! Я не могу обещать безопасности. Я сам боюсь. Не столько бездарей в высоких кабинетах, сколько русской толпы. Дури в ней – никем не меряно! Вот Петя. Сразу видно – в два дня бы перевешал на столбах все начальство в городе.
– Легко, – ухмыльнулся Петя.
– На третий день он возьмет власть в свои руки, начнет раздавать команды и строить новую жизнь. А на четвертый день наш новоявленный станет такой же мразью, как и те, что болтаются в петле…
– Ты че? – отшатнулся, и сразу подался вперед Петя.
– Как бы он ни правил, – поднял руку Витя. – Какие бы конституции он ни писал, хорошим царем он не станет. Хороших царей не бывает.
– А вы, конечно, хотите в России жить без царя? – с любопытством ухмыльнулся Андрей Николаевич. – Новенькое что-то…
– Одно могу обещать точно – будет очень тяжело. Очень. Мы себе даже не представляем как тяжело. Попробуйте-ка уверить себя, что можно без власти!
Андрей Николаевич сразу не ответил, а потом с большим вниманием посмотрел на него.
– Но сами они себе очень нужны. Они ни от чего не откажутся. Никакая эта ваша демократия им не нужна. Им и так хорошо. И они вас клыками за эту демократию рвать будут.
– Знаете, ведь страшно не на выборах провалиться, не сдохнуть на баррикадах, – зазвенел тонкий голос Егора. – Страшно – запятнать совесть. Риск здесь – не проиграть. Риск – оскотиниться.
Больше из них никто не сказал ни слова. Переглядывались, молчали выразительно, но не говорили. Так и шли рассветными дворами, переулками, пока не разбрелись в стороны.
Марина Захаровна проехала стоянку, припарковалась у входа в клуб, отключила от зарядки планшетный компьютер, взяла смартфон, портфель с документами, оглядела себя в зеркало и уверенно направилась к дверям. На ступеньках ее догнал первый заместитель председателя:
– Марина Захаровна, все готовы. Еще звонили от Валерия Валерьяновича – приказ об избрании вас председателем молодежного совета при администрации готов. Избраны единогласно, – заулыбался усердно.
– Спасибо, Евгений. Папа передал вам документы, – она протянула ему папку. – Надо собрать подписи, все оформить… Займитесь… А то меня в университете экзаменами замучили… Юрий Петрович здесь?
– Конечно. Ждем вас.
Душный зал был забит студентами, старшеклассниками и группой каких-то одинаковых, измученных жарой, молодых людей солидного вида в светло-серых костюмах, занявших целиком второй и третий ряды. Первые кресла неизменно наполнили начальники отделов и дородные депутаты в легких светлых рубашках с короткими рукавами.
Выбивая дробь из досок пола, в зал вошла Марина Захаровна. Первые три ряда синхронно повернулись к ней и облегченно вздохнули. Марина Захаровна стрельнула глазами двум девушкам. Те стали раздавать в зале печатные листовки. Глава подал ей руку и расплылся в улыбке. Но тут же болезненно вздрогнул от натяжения плохо зажившего шрама, который алой полосой пересекал его левую щеку.
В строгой тишине на трибуну мерным шагом поднялась полная женщина, лет за пятьдесят, с крупным распомаженным лицом, полным выражения достоинства в себе.
– Дорогие ребята, – весомым, статным голосом начала она. – Сегодня перед вами выступят лидеры нашего партийного отделения. Все вы недавно проявили должную активность, вступили в молодежный совет и сегодня на открытом голосовании вам предстоит избрать нового главу Молодежного совета. Как вы, наверное, знаете, прежний глава добровольно покинул ряды совета по решению президиума совета… – она внимательно оглядела зал, будто высматривая кого-то.
Мест не хватало, жались по стенам. В конце зала, у входа, прислонившись к дверному косяку, Витя обернулся к Саше:
– Так ты, оказывается, еще и добровольно…
– Я – всегда добровольно, – прищурившись, Саша осматривал зал. – Особенно когда папа-ректор рискует местом. Зато и выбирали меня закрыто, а не поднятыми вверх ручками. Во нагнали… Смотри, Вить, вон какая, с медицинского. Видишь, вторая от окна? – он кивнул в сторону девушки с длинными волнистыми волосами в синем платье.
– А губа у вас не дура, товарищ Троцкий. Почему и нет? Раз приперлись…
На трибуну легко, несмотря на комплекцию и возраст, поднялся глава города. Весь его вид говорил о его крупной должности – шарообразная голова с короткой стрижкой, мощная золотая оправа, черные усы, свободный пиджак, широкий галстук в полоску.
– Дорогие ребята! В этот ответственный момент вся наша вера, все наши надежды устремлены на вас – будущее нашей страны… – он поднял глаза куда-то вперед, поверх голов, будто смотрел вдаль, и до конца выступления не сводил взгляда с линии, где задняя стена зала сходилась с потолком. Говорил убежденно, как говорил уже много лет, еще с первых комсомольских заседаний, где блистал без секундного сомнения, что делает все правильно и полезно.
– Красотуля, – Витя, с улыбкой до ушей, пробрался и наклонился к сидящей недалеко школьнице в трехцветном – под флаг – завязанном на шее платке, с надписью белой краской «МЫ» во всю спину красной футболки. – Как вы оцениваете шансы правящей партии на предстоящих выборах?
Девушка повернулась к нему, и раскрасневшись, смеясь уткнулась в ладони.
– М-да! – кисло хмыкнул Витя.
Через два ряда сидели три студентки в сплошь черной одежде с громадными металлическими украшениями: гроздьями железных серег в ушах, на бровях и в носу, очерненными волосами и богато разрисованными смоляного цвета косметикой лицами.
– Яхонтовые мои… в смысле, смородиновые… Поделитесь кулинарным секретом, – направился к ним Саша, – ботаников в очках какой диоптрии вы предпочитаете на обед по вторникам и четвергам?
По ряду, склонившись и цепляя сидящих, к Вите пробирался пухлый человек лет тридцати пяти в лощеном светло-сером костюме, с двойным подбородком и зачесом на рано лысеющей голове.
