Обычно Марк обитал на чердаке соседнего дома, где у него было лежбище, как он сам говорил, – гнездо, и слонялся в нашем дворе на Лиговке с местными пьянчугами; бегал за кошерной водкой в ближайший магазин, выпивая за чужой счёт. Впрочем, когда у него водились деньги, Марк угощал и других, не превращаясь в полного паразита. Он был рыжебородым и кареглазым – крючковатый нос и цепкий взгляд выдавали его происхождение, которого он вообще-то и не скрывал. Насколько это было возможно, Марк следил за своим внешним видом – особенно, чтобы зловонный уличный дух не отпугивал потенциальных собутыльников. С этой целью он летом мыл ноги в Неве и иногда, по назначению, пользовался одеколоном «Шипр». С чердака его периодически гнали сквернословящие дворники, разоряя лежбище, сотрудники милиции отлавливали во время рейдов, как дворняжку, отдавая на «прожарку» с последующим пребыванием в спец-приёмнике… То есть жизнь у Марка была далеко не сахар, как сказал бы Сапсан.
Так и кантовался он по жизни с похмелья до похмелья. Но пил, скажем, он весьма грамотно, никогда не шатался и не бранился, мог внимательно выслушать собеседника, за что и был любим случайными пьяницами, желающими излить душу первому встречному.
Мне не было его жаль и я никогда не желал свести с ним знакомство, но при встрече Марк всегда предусмотрительно мне кланялся, зная, что капля камень точит и каждый уважительный кивок обязательно принесёт свой плод. Меня и отца он знал уже давно и я, с некоторых пор, стал подавать ему иногда мелочь на хлеб и пиво. Однажды я разговорился с Марком от нечего делать и поинтересовался, почему он никогда не побирается на паперти Трёх Святителей, обещая ему поддержку, если местные нищие погонят его прочь. На это Марк гордо заявил, что он иудей и ему вера не позволяет стоять на паперти, а раввинами нищебродство осуждается, поэтому таких рванин, как он, среди евреев можно пересчитать по пальцам – а в основном евреи – люди богатые и успешные. «Березовский, Смоленский, Гусинский – все наши» – заметил Марк, но вовремя закрыл рот, понимая, что польза сих героев для русского народа весьма сомнительная. Но после минутного молчания его словно прорвало и он выдал мне легенду про «фигуристов». Слушать его поставленную речь было интересно и занимательно… Марк, конечно же, мог бы и попросить деньги у тёти Моти с Фонтанки на восстановление паспорта, но гордость ему этого не позволяет… В Израиль он переселяться тоже не желает, потому что это связано с большой затратой сил на социальную реабилитацию, да и потом – в кибуцах надо работать, а ему нравится пить-гулять, да и вообще, какой базар-вокзал – Питер его родной город…
…Чтобы было понятнее, сделаю небольшой экскурс в тему:
У нас в ЛГУ, на истфаке, после падения СССР, ввели курс истории религии. Помню, что на зачёте мне попался вопрос о буддизме. Я промямлил что-то о Гаутаме, который в тридцать пять лет познал истину, спас от круга перерождений индусов, поверивших в его учение. Теперь всякий верующий в него идёт в вечную нирвану, а неверующий остаётся страдать в сансаре. Тогда преподаватель, снисходительно улыбнувшись, поставил мне зачёт, но при этом спросил, может ли он мне задать вопрос, не относящийся к теме. Я охотно кивнул, тем более, что в зачётке препод уже расписался.
Скажи мне, Андрей, какая религия, на твой взгляд, истинная?
Тут, хотел я – не хотел – священнические гены взяли своё. – Ну, думаю, что Христианство Восточного обряда. Православное Христианство.
Препод снисходительно улыбнулся. – Послушай меня, преподавателя – истинная религия – это иудаизм.
Твёрдо и внимательно посмотрев в его глаза, я отрицательно покачал головой. Сразу припомнились слова отца о масонском заговоре и прочих протоколах, которым я никогда не придавал особого значения. Паранойя ни паранойя, а мысль о всемирном заговоре – вещь заразная. И я ощутил сильную потребность опровергнуть слова препода:
– Вряд ли иудаизм есть истинная религия. Иудеи же почти все отвергли мессию и продали право первородства, как Исав, за чечевичную похлёбку. Лишь святой остаток этого народа стал ядром христианства, остальные пали. И теперь христиане – Церковь Божья, Новый Израиль. – Я посмотрел на изменившееся лицо препода и примирительно кивнул головой. – Но зато иудеям какой профит! Чечевичная похлёбка за это время значительно эволюционировала – да так, что даже некоторые христиане начинают сомневаться, что евреи всё-таки продали первородство, поскольку христиане перепродать первородство за такую цену не в силах. Да самое главное, перепродавать-то некому! Разве только китайцам? – Глупо пошутив, я посмотрел на преподавателя, намекая, что мне пора идти.
Но препод странным образом воодушевился, отрицательно покачал головой и даже зажмурился от переполнивших его душу чувств. По всей видимости, после моего невнятного ответа о буддизме, он подумал, что меня можно взять голыми руками, а я вот не лыком шитый оказался. – Нет-нет, послушай. Иудеи до сих пор от Исаака, а не Исава. И вообще иудаизм – древнейшая из всех аврамиических религий. Иудеи, хранят заповеди Моисея в неповреждённом виде…
…Дальше, лениво слушая, я перестал с ним спорить, даже по конформистски кивнул, как в разговоре с Сапсаном, потому что для меня в тот момент было не принципиально навязывать свои взгляды какому-то приглашенному на кафедру преподавателю-иудею, которого я никогда больше не увижу. Кроме того, православным я себя считал исключительно в культурном отношении и оборонялся, только чтобы отстоять свою идентичность. О том, чтобы этот препод смог меня убедить в истинности иудаизма не могло быть и речи. С таким же успехом я мог бы принять ислам и крутиться с чеченами. Но в памяти этот разговор всё равно застрял.
Потом, будучи в движениях, я сталкивался с евреями ворами, которые были подчёркнуто нерелигиозны и интернациональны в духе ленинской гвардии. Однако один из них – отсидевший полжизни авторитет – как-то говорил, что уголовное «синее» право пришло в криминальную среду от евреев. Сама преступная идеология, зародившаяся в Советском Союзе, была больше приспособлена именно для евреев, потому что у них практиковалось деление человечества на две половины – иудеев и гоев. И талмудическое право предусматривало разные законы по отношению к одним и другим. Также и в начале века блатные делили мир на блатарей и фраеров. По отношению к фраерам никакие понятия не работали, их можно было грабить, обманывать и даже убивать. Об этом, в своё время, хорошо написал ещё один сын священника – троцкист Варлаам Шаламов. Блатари тоже делились на потомственных и порченных фраеров – «парчаков», в которых легко угадываются геры. «Парчаки» тоже жили по понятиям и считались блатарями, но всё же были не настоящими ворами, о чём настоящие им часто напоминали.
Тот вор, еврей, сиплым голосом травил байки о единстве талмуда и «понятийного кодекса», как бы шутя. Но в его шутке была совсем небольшая доля шутки. Я придавал этому вопросу значение, поскольку отец считал иудаизм весьма вредной и даже античеловеческой религией. Поэтому, когда выпивший Марк Раскин исповедал себя иудеем, мне захотелось поподробней у него расспросить, что же это всё-таки такое. У преподавателя, который, не мог быть искренним в силу прозелитического интереса ко мне, я всё равно не смог бы выведать некоторые тонкости; вора беспокоить такими вопросами было бы не по понятиям. А Марк и сам с радостью захочет мне угодить, чтобы приобрести ещё один источник взгрева. Однажды я увидел Раскина во дворе явно в похмельном состоянии, остановился, дал ему мелочёвочки и приступил к расспросам:
– Так значит, Марк, ты придерживаешься религии отцов своих. – Я снисходительно оглядел его с ног до головы. – И что, субботу соблюдаешь, как положено? – Я разговаривал с этим бомжом с легким чувством собственного превосходства. Для меня он был живой иллюстрацией, что страхи отца о мировом иудейском заговоре – лишь расшалившаяся паранойя. Что делать? Быть рыцарем в мире дельцов можно, только борясь с ветряными мельницами, как Дон Кихот. Впрочем, если отцу в душе было от этого легче, я был рад за него. Пусть воюет с мельницами, а я буду жить по разуму и здравому смыслу…
Но Марк, услышав, что речь идёт о религии, вдруг весь переменился, протрезвел и стал выглядеть серьёзно, выдав мне следующее: – А я не знаю, могу ли я с тобой, гоем, на эту тему раговаривать?!
Я покраснел от раздражения и хотел поставить было его на место грубым окликом, мол, знай своё место, бич, но вовремя осадил себя. Если он с уважением относится к своей вере, то я отнесусь с неуважением прежде всего к себе, позволив подавить его с помощи силы. И потом – я сам напросился на ответ, спровоцировав легкомысленным и высокомерным тоном. Марк был пятидесяти лет от роду и к тому же прошел хорошую школу выживания, поэтому он меня, сопляка, раскусил сразу. Тем более, что знал о профессии моего отца. Он вперился в меня своим колючим взглядом и съёжился, как крыса, загнанная в угол, но готовая в любой момент прыгнуть на любого врага, даже если он значительно превосходит его по силе и ловкости. Я примирительно улыбнулся:
