«Да мы, – отвечаю, – тоже ведь не сидим сложа руки. Книжки ей читаем. Сказки». – «Ну, одно дело – самим. А там методисты. Их ведь специально обучают. Семь лет-то эти самые решающие. Что заложим, то и будет. А при заводе у нас и садик имеется, и лагерь…»
«И лагерь, значит?» – переспрашиваю.
А сама думаю: ох, и дура ты, Евдокия. И язык твой поганый – нашла, где рот разевать… Это ж приноравливаются они… А про болезнь узнают – вовсе не отобьешься…
Перекрестилась мысленно и говорю: «Правда ваша, Зоя Ивановна. Где уж нам уму-разуму выучить… Поговорю с Антониной, только пусть уж поправится сперва. Женщина она рассудительная: к хорошему всегда прислушивается. К доброму делу чего ж не склониться?..»
Тут она обрадовалась, под локоть меня подхватывает. «Пойдемте, – зовет, – в бухгалтерию – с деньгами все оформим. Главное-то, – радуется, – решили. Ну, где ее справка?»
«Да дома, – напугалась, – оставила. Не сообразила как-то». – «Ну ладно, – соглашается. – Тогда другой раз выпишем. А сейчас из месткомовских выделю. К завтрашнему дню и оформлю».
Назад иду, а глазам черно. И не помню, как добрела до дома. Полежала, в кухню выхожу. Все как есть рассказала: про операцию, и про лагерь с детсадом, и про этого… Жениха. «Так что, – заключаю, – надеяться не на что. Теперь уж только на чудо. Вот и молитесь, – говорю. – Ко мне Господь не прислушивается. Может, хоть к вам снизойдет».
«Так я, – Гликерия оправдывается, – уж и так всякую ночь…»
Ариадна с места встала. Сама белая: «Вот же оно – чудо. Господь сам нам указывает…»
Глянула на нее: «Чего, блаженная, городишь! Совсем умом повредилась? Язык твой без костей».
«Николая-то чем пугали? Не женится – никогда комнату не получит. Они ведь что думают: от ребенка она избавилась. А про болезнь и не знают…»
«Ну?» – Гликерия стоит, моргает.
«Так выхода ж у него другого нету, если хочет комнату получить. Одна ему дорога – на Антонине жениться. А как женится…»
«Так, – кулаки сжала. – Дальше-то понятно. Давай-ка другое думай. А упрется? Не знаю, мол, откуда ребенок…»
«А мы, – Гликерия туда же, – свидетели. Приходил, мол. Оставался на цельную ночь».
Подумала-подумала.
«Нет, – говорю. – Не выйдет у нас. Как глянет на нее – догадается. Она ведь какая стала… Краше в гроб кладут».
«Так пусть себе и догадывается, – Гликерия ободрилась, на Ариадну глядит. – Ему же и лучше». – «Правильно, – Ариадна кивает. – Тем более ему выгодно. Умрет – целиком комната достанется». – «Как это, – изумляюсь. – А Софья? Она-то, слава богу, прописанная». – «Ну какая разница? Жить-то ведь с нами будет. Не с ним».
«Ох, – решиться не могу, – а докопаются? Операция-то – другая?» – «А мы, – Гликерия и тут не растерялась, – справку им не покажем». – «А деньги? Ни копейки без справки не выпишут». – «Ну что ж, – Ариадна спину выпрямила, – значит, как-нибудь без денег…»
Евдокия в окошко перекрестилась.
– Чудо, говоришь?.. Да-а, умная ты… Видать, не зря учили в гимназиях. Я бы не дошла…
– И правда, – Гликерия шепчет, – чудо лицезреем… Сподобил Господь перед смертью.
Ариадна голову опустила, печалится.
– Обманывать придется… Грех на душу берем.
– А нам, – Евдокия отвечает, – выбирать не из чего. Какое чудо дадено – на том и спасибо. Почитай, соломинка протянутая. Наше дело – хвататься. Лишь бы вышло у нас. Хоть эту спасти… А грех – пусть на меня ляжет. Так и так душа погублена. Детьми моими.* * *
Глаза открыла. Темно вокруг. Не поймешь: не то ночь, не то вечер… Все во мне перепуталось. И не различаю.
Евдокия заглядывает. «Не спишь?» – зовет. «Тошно мне, Евдокия Тимофевна». – «Ох… – Одеяло сдвинула. – На все Божий промысел. И на тоску, и на печаль…»
На краешек села. «Разговор у меня к тебе. Уж и не знаю, с чего начать».
«Да разве ж, – говорю, – не понимаю… Трудно вам одним. И постирать, и сготовить, и по магазинам. Я уж подняться стараюсь, да слабая. Прямо все ходуном. Вы уж, – прошу, – потерпите маленько».
А она глаза вытерла и отвечает: «Бог с тобой… Кто ж тебя попрекает? Я о другом. В жизни ведь всяко может быть… Взять операции эти… Хорошо, если удачно, а случись чего, дочерь-то твоя – одна. Ни бабки родной, ни хоть отчима – перед законом…» – «Что-то не пойму», – отвечаю. «Так, – в пол смотрит, – замуж бы тебе. Вот хоть за этого, за Николая. И Зоя твоя советует. Говорит, квартиру дадут…»
«Хоро-ошая, – головой качаю, – из меня невеста… С тряпками этими подкладными. И смех и грех…» – «Я ей про дело, – рассердилась, – а она вона про что… Вторая Гликерия прямо… Господи, прости!»
«И когда ж, – голову к стене отворачиваю, – запланировали?» – «А чем скорей, тем лучше. Чего тянуть? Вон и Зоя твоя торопит». – «Да не о себе я. Николаю-то как объяснять? И не объяснишь, поди… Про немочи эти».
А сама думаю: на коленях перед ним ползала, молила о дочери… Как жить-то с этим будем, если оба помним.
«А уж это, – обещает, – на себя возьмем. Растолкуем как-нибудь. А нет – Соломона призовем: объяснит». – «Устала я. – В стену отвернулась. – Делайте как знаете…»
Евдокия из комнаты вышла – дверь за собой притворила. Другие на кухне ждут.
– Ну как? – Ариадна замирает. – Поговорила?
– Поговорила. Только сил моих нету, чтобы всю правду ей раскрыть. Язык не повернулся. Только и сумела, что про эту женитьбу.
– А она?
– Согласная вроде.
– Ну, – Гликерия вздыхает, – и слава богу. И пусть поболеет в спокое… Шоколаду-то снова не купили. Ох, просила…
– Да какой, – Евдокия изворачивается, – больным шоколад… Кашу едва принимает. И Соломон не велел.
– Когда это? – Ариадна удивляется. – Что-то я не припомню такого…
– А как же? Сам сказал: диетическое питание.
– Ну так, – Гликерия говорит, – вон он и есть – шоколад.
– Дава-ай! – руки в боки уперла. – Вали-и на него как на мертвого. И тут Соломон, и там Соломон – яко ангел вездесущий. Без Соломона шагу не ступишь. Так и кланяешься в его сторону…
– Шоколад, – Гликерия на Ариадну поглядывает, – и сил прибавляет. Вон в войну-то – американцы… Плитки толстые, хрусткие…
– Все-е, – рукой отмахнулась, – теперь-то не собьешь тебя… Не про мужиков, так про еду хоть порадоваться… А шоколад этот – от бесов.
– Да какие бесы! Шоколад-то и в пост можно…
– А это, – отвечает, – тем, у кого что ни день, то мясо. А другим, вроде нас, и рыба – разговение.
– Болящим, – Ариадна выступает, – ни мяса, ни рыбы не возбраняется.
– Тьфу, – с места встала. – Христос-то и от хлебов отрекся… А! Делайте по-своему. Хоть все зараз спустите – и зубы на полку.
– Святые, – Ариадна говорит, – о дне завтрашнем не помышляли. Будет день, будет и пища.
– Ага, – головой крутит. – Куда конь с копытом, туда и рак с клешней. Святые-то на пенсии наши не жили. Вон им – то хлеба подарят, то золотой поднесут…
– Все, – Ариадна встала. – Сил моих нет безумные речи слушать. Ждите. Сейчас я.
Принесла. На стол положила. Евдокия коробочку раскрыла.
– Ох, – прямо выдохнула, – вон она – красота… Это сколько ж, например, стоить может?..
– Камни хорошие, чистые. На свадьбу мне подарены – отец сам выбирал. На старые деньги, может быть, и две тысячи…
– Ну так уж?..
– Отец, – Ариадна обижается, – во всем знал толк. Серьги эти заранее заказывал. Старинные. Гордился: царский подарок…
Евдокия на камни любуется.
– От ведь! Пожила-а ты в родительском-то доме. То в заграницу направят, то серьги алмазные поднесут. Другие-то гроши ломаные считали… А мы, – коробочку бархатную прикрыла, – у Соломона спросим. Должо́н знать. Еврей.
– Да откуда?.. – Гликерия за него заступается. – Всю ведь жизнь по больницам.
– Ну, – Евдокия смягчилась, – пусть советчика найдет. Нас-то, ежели что, облапошат.
Зойка, сучка драная, пристала: сходи да сходи.
«И художества, – грозит, – свои брось!»
Послать бы куда подальше, думаю, к богу в рай… А потом и соображаю: Зоя-то возле начальства крутится. Мирным путем надо. «Ладно, – вежливо говорю, – схожу». – «А пойдешь, – как банный лист липнет, – так не с пустыми руками. Гостинец хоть купи».
В цех вернулся, а самому тошно. Как вспомню ее, как в ногах у меня ползала, прямо хоть в петлю. Что ж я, думаю, сделал с нею, до чего довел?.. Может, и не бегала она. Бабы и сами ушлые, дознались. И гостинец еще этот… Вот чего нести? Мужику так взял бы бутылку, а бабе? Сладкого взять, что ли, пирожных каких-нибудь…
К Василию решил подойти. Он у нас мужик бывалый, опытный – трое детей.
«К Антонине, – щурится, – собрался? Долго собираешься… Четвертая неделя пошла».
Ишь, думаю, и этот недели считает…
«Сучок ведь, – говорит, – ты, Колька. Баба через тебя под нож легла, а ты – гости-инец…» – «Да чего, – злюсь, – через меня-то? Я, – говорю, – и ни при чем». – «Тьфу, – в пол плюнул. – Вон дочери у меня подрастают. Как подумаю про вас, кобелей, – так бы всех и удавил».
Мужики стоят – прислушиваются.
