Плечами пожал.
«Конечно, – Ариадна вступает. – Все же вас знали…» – «А что толку? – Дыхание перевел. – Да я ведь, в сущности, понимаю. И тогда понимал. А сам стою и думаю: это ж мои ученики… Неужели так никто и не встанет? Да не против , конечно, а хотя бы воздержался … Так и не встал ни один. Я ведь как думал: так и умру с этим… А теперь, – дышит тяжко, – знаю: помнят меня».
Евдокия глянула: «Чайку горячего попейте. – Блюдце ополоснула. – Першит у вас». – «И погода, – Ариадна торопится, – плохая, неустойчивая. Где ж это видано, чтобы в это время – снег?» – «Так черемуха, – Гликерия подсказывает, – черемуха расцветает. Каждый год похолодание…» Ариадна в окошко поглядела: «Конечно, похолодание… Но ведь не снег…»
«Да… – Евдокия к окошку обернулась, на снежинки любуется. – И шарфик у вас, гляжу, внатруску». – «А я, – Гликерия обрадовалась, – к осени новый тебе свяжу».
С собой справился: «До осени дожить еще надо… Да, вот еще что… Геннадий, конечно, обещал. Все, что в его возможностях, сделает. Только советует, подумать вам надо. Николай молодой, рано или поздно женится…» – «А мы, – Евдокия брови вскинула, – на что?» – «Вот, – палец поднял. – В этом все дело. Пока живы, девочка на улице не останется. А дальше?.. Поговорил я с Николаем. Человек он неплохой, но слабый. Раньше говорили: без внутреннего стержня. Что жена скажет, то и сделает… А детдомовским хоть комнаты выделяют. Плохонькие, но все-таки крыша над головой… Ей сколько? Ой-ой-ой! – Головой качает. – Нынешние дети – не мы. И в шестнадцать еще беспомощные… Я по внуку своему сужу. Двадцать шесть оболтусу, а случись что…»
«Ничего, – Евдокия глянула коротко, – у нас свой расчет… Бог даст, продержимся. Поживем».
«Ну, – встает. – Вам виднее. Так что звоните Геннадию Павловичу. Что возможно, все для вас сделает. Но главное… Николай вам не помощник. На себя рассчитывайте… Да-а, – головой качает, – запуга-али вы его… Он ведь как понял: беременная она. Какой, мол, говорит, ребенок? Ничего ж не было… Клялся…»
«Антонине, – Евдокия глаза опустила, – плохеет. Кушать совсем отказывается. Шоколад один сосет. Может, вредно ей?» – «Да нет. Пусть. Попить вот предлагайте почаще. Компот, что ли…» – «Так сварим, – Гликерия кивает. – Вон из сухофруктов. С прошлой осени остались». – «А боли начнутся, я договорюсь. Найдем медсестру. Только, – смутился, – платить ей придется. Не из поликлиники».
«Колоть-то, – Гликерия морщится, – опий?» – «Ну… В общем, наркотик». – «А много ли, – Евдокия насторожилась, – платить?» – «Не знаю… – руками развел. – Раньше пять рублей было, а теперь…» – «Может, – губами шевелит, – так бы осталось? По пятьдесят бы копеек?.. А из поликлиники если, тогда – бесплатно?»
«Из поликлиники бесплатно. Только лекарство могут не выписать. То есть выпишут, но не полный курс. А ей каждый день понадобится, а потом и по два раза». – «Господи, – Гликерия руками всплеснула, – неужели опия жалеют? Таким-то больным…»
Евдокия ее не слушает: «По рублю, значит?» В переднике порылась, вынула коробочку: «Вот. – Открыла. – Продать мы задумали. Серьги хорошие, старинные. Может, дочери вашей?..» Поглядел, руками развел. Откуда, мол, такие деньги.
«Так, – Евдокия не отступается, – хотя бы предло́жите кому. Нас-то, ежели что, обманут». Плечом пожал: «Попытаюсь…»
В руках повертел, спрятал в карман…
«А вас, – Гликерия приглашает, – Соломон Захарыч, на свадьбу – милости просим». – «Благодарю вас, – улыбнулся. – Если здоровье позволит… Да, – вспомнил, – как с датой определитесь, у Геннадия своя машина. Я ведь, – шапку надевает, – сказал ему, что вы мои родственники. Так что – породнились…»
– Соломон-то, – Евдокия рассуждает, – от умный мужик. Ишь родственники мы…
– Так, – Гликерия губы поджала, – родство-то не только по крови.
– По крови, – Евдокия рассердилась, лицом темнеет, – только и есть – кровь… Не нами сказано: враги человека – домашние его.
– Это же совсем о другом говорится… – Ариадна ее поправляет. – Кто не оставит отца или матери и вслед мене не идет…
– Вот-вот! – палец воздела. – Мене, а не бесам…
Отвернулась, в окно глядит.
Чернота. Бесы одни вьются.
Небо низкое, серое. Хоть бы уж снег пошел…
– Ох, – вздохнула. – Страшно мне. Ведь прав Соломон. Глупость, видать, делаем. А Николай – это он теперь боится. А вселится, никому не простит, не забудет: ни нам, ни Софье… Да где ж она? – вспомнила.
– А она, – Ариадна сидит гордая, – книгу читает.
– Сама, что ли? Вот умудрил Господь… Иные жизнь проживут, а все через пень колоду. А эта, видали-ка – сама…
Гликерия на Ариадну поглядывает.
– Самостоятельная. А в шестнадцать-то, ох, какая станет… И не догонишь…
– Дава-айте, – Евдокия обессилила. – Выдумывайте. Тешьте себя…
– Раньше-то, – Гликерия вспоминает, – в деревнях и рака этого вроде не было. Никто и не слыхивал про него. Туберкулезом мучались, водянкой, зубы еще болели…
– От зубов, – Ариадна укоряет, – никто не умирал.
– Не скажи! – оживилась. – Вот в деревне у нас было…
– Так рак, – Евдокия не слушает, – это ж разве болезнь? Я когда еще думала: вот облучат, например. Вроде все одинаковое, а один – раз! – и поправился, а другому только хуже. Что ж это за болезнь такая, если от человека все зависит? Не от лекарств.
– Ну как же – не болезнь? То печень поражает, то легкие… То вот – матку…
– А коли и болезнь, так сами аспиды ее и придумали. Мало им других смертей…
– Ничего, – Гликерия тесто затворяет. – Ежели что, найдем на него управу… А вдруг, – руки об тряпочку обтерла, – и правда – добрый человек… Вон Соломону-то понравился. Добрый, говорит, да слабый.
– Навидалась я их, – Евдокия сковородку на огонь ставит, – и добрых, и слабых… Вон у сына моего. Друг все ходил. За столом с нами сиживал. Тоже добрый был, а случилось – отрезало будто. Я-то не поняла сперва. Ох, решила, и его забрали, значит. Сам-то детдомовский. Кто ж ему, думаю, снесет передачу? Ну, собрала, понесла…
– Неужели приняли? – Гликерия удивляется.
– А ты не перебивай, дослушай сперва. Время проходит, встречаю его. Идет по улице… Я-то как обрадовалась… Здравствуй, зову, Володя. А он как увидал меня, шарахнулся, будто крыса…
– Ну, – Ариадна не соглашается, – видно, и был такой. Добрый-то – всегда добрый. У брата моего тоже друг был. Вместе в полку служили. Только брат офицером, а Сергей – вольноопределяющимся. Голод начался, часто к нам заходил. У отца совсем ноги отказали. И я одна с сыном. Так Сергей нам помогал: то селедки принесет, то полешко. А у самого ведь семья. Правда, детей не было, не успел жениться. А у отца рубли золотые оставались. «Возьмите, – просит, – Сергей Николаевич…» А он только усмехнется: «Оставьте это!» Исчез в двадцать первом. Видно, дознались…
– Вольноопределяющих-то, – Евдокия хмурится, – вроде щадили.
– А он, – объясняет, – офицером стал к тому времени. Экзамен успел сдать на прапорщика…
Евдокия в комнату зашла. «Кто там? – спрашиваю. – Вроде в дверь звонили…» – «Да, соседка, Надежда Карповна. Гликерию на лестнице встретила. Гликерия у нас прямо радио… Все раззвонит. Вареньица тебе принесла. Пусть, говорит, Антонина покушает. Райские яблочки. Ей родственники послали, из Краснодара…» – «А где это?» – «Так на юге, должно… Я городов-то не больно знаю. Вон. – Блюдечко держит. – Попробуй. Мы уж съели по одному».
Яблочки меленькие, сморщенные… За хвостик взяла – пожевала. Совсем вкуса не чувствую. Видно, когда свежие – вкусно…
Соломон газетку развернул. Бумажки отсчитывает. Евдокия глаз не сводит. «Ох, – жалуется, – сбилась я. Совсем глаза плохи. Больно много чего-то получается. Ты уж сам считай».
Собрал – подбил по краям. «Вот, восемьсот ровно».
Евдокия руку протянула. Замерла. «Сколько-сколько?..» – переспрашивает.
«Да я и сам не ожидал. Это все Геннадий. Пациентка у него оперировалась. И случай, в общем-то, несложный. А муж ее антикваром оказался. Вот и оценил…»
«Дай Бог здоровья, – Гликерия крестится. – Надо же, честный человек…» – «Кто? Геннадий?» – «Да нет, – напугалась, – этот-то, муж… Другой и обмануть мог». – «Нас, – усмехается, – редко обманывают. Врачей».
Евдокия приняла – Ариадне сует. «Поди, – шепчет, – спрячь». А сама суетится, на Соломона поглядывает. «Чаек пейте, – угощает. – Вон с райскими яблочками». Ариадна сидит, не уходит – прилипла к стулу. Евдокия уж и так на нее глянет, и этак…
Чаю напились, Гликерия провожать отправилась.
Ариадна вслед поглядела: «Что-то много очень…»
– Ох, много, – Евдокия вторит. – Теперь-то на все хватит – и на уколы, и незнамо на что… Повезло нам. А я-то, – сощурилась, – ведь сразу, грешным делом, сообразила, да не стала уж при Соломоне. Муж этот, думаю, как рассудил? Доктор сережки показывает…
Гликерия возвратилась, прислушивается к разговору.
