Вероятно, Лена не может меня слышать, или не хочет. Во всяком случае, она не поворачивается. Да и я ее отсюда не слышу.
Смешно. Мне подумалось, что вся суть наших отношений сейчас воплотилась в цельную картинку, как паззл.
Я потихоньку крадусь к ней. Возникает простая надежда, что сейчас вот так подойду к ней, схвачу, и все закончится. Я герой дня, Лена жива и…
– Мы привели человека, которого ты просила. Он поднялся к тебе. Он будет с тобой говорить. – Провякали в рупор.
Привели, как же.
Лена быстро разворачивается. Сердце чуть не вылетает: она делает это так резко, вот-вот бы и упала! Но надо признаться, так уверенно, и так просто, до ангельского просто! Будто бы она гимнастка и всегда это делала. Я не могу понять своих чувств, но у меня изнутри тянется за нее гордость. Такое впечатление, что сейчас любой ее поступок, лишь бы не направленный в пропасть, вызовет у меня гордость, уважение, любовь.
Но одета она как всегда ненормально, даже для эмо: красно-зеленая арафатка на шее, розовая футболка, выглядывающая из под короткой земляной курточки до отказа увешанной значками; все те же узенькие джинсы синего цвета со свежими заплатками, ярко-розовый ремень с огромными заклепками, и черно-белые клетчатые «вэнсы» вместо нормальной человеческой обуви. Видимо, так Лена представляет себе наряд покойника. Господи…
– Лена… Леночка… – нет сил говорить. Слова даются с трудом, голос дрожит, сердце бьется, как никогда раньше: еще чуть-чуть и вылетит из груди, как в мультиках.
– Спасибо что пришел. Не подходи ближе. Не надо волноваться, все равно я сегодня умру. Не хочу, что бы тебе потом было плохо.
Плохо? Не хочешь? Устроила это все и теперь хочешь, чтобы не было плохо? Да я раньше тебя сдохну!
– Лен, – я пытаюсь успокоиться, – слезь с этой чертовой… оттуда. Давай нормально поговорим. Я не собираюсь тебя уговаривать, просто хочу поговорить.
– Я тоже хочу. Давай так. – Она по-детски улыбается. Будто это игра такая.
Ветер, тем временем, налетая порывами, меняет прически на ее милой головке. Я понимаю, что у меня открыт рот, и говорить я, в сущности, не могу.
– Ну… Господи, ну давай.
– Ты первый – она снова улыбается.
Я собираюсь с силами, глубоко дышу, и думаю над тем, что я хочу сказать.
Но из моего рта выходит ничего, кроме этого:
– Я тебя люблю. И всегда любил. Не оставляй меня одного. Пожалуйста. Неужели я тебе не дорог? Неужели ты не помнишь нашу дружбу? Я же был хорошим другом, правда? Ну давай… давай, что бы все было хорошо, что бы все как раньше! Я не буду запрещать тебе гулять с твоими подругами! Обещаю! Клянусь! Ну, хочешь, я с вами буду гулять, хочешь я буду эмо? Я буду рад этому, лишь бы ты была жива; все будет хорошо, я сам раньше думал об этом. Мы с тобой похожи, давай вместе что-то делать, только не оставляй меня здесь! – я пускаюсь рыдать. Все эти слова ничего, НИЧЕРТА ОНИ НЕ ЗНАЧАТ! Это все ложь. Я никогда не буду этого делать. Я конченный алкаш и начинающий псих. Я уже давно не справляюсь с эмоциями, не могу держать себя в руках. Люди для меня стали идиотами, все окружающее бесит – пустая картинка; я устал от всего, от всего абсолютно. Я ведь не ей вру, я вру сам себе! Я понимаю ее! Мне тоже херово! Просто НЕ НАДО УБИВАТЬ СЕБЯ! Жить ведь лучше… всегда лучше. – Прости. Прости меня, это ложь. Я просто хочу, чтобы ты слезла с этой чертовой крыши и жила! Мне надо совсем немного – чтобы ты просто жила.
– Не плачь, дура… – она улыбается. – А помнишь, ты говорил про мечты? Ты делил их на разные виды, говорил, что есть Лучшая Мечта. Помнишь?
– Помню – я плачу навзрыд.
– У меня нет мечты. Ни маленькой, ни даже самой крохотной. Вообще никакой!
– Лена…
– А еще ты говорил, что если мечты нет, человек рано или поздно умрет. Сейчас со мной это происходит. Последнее время я не жила, мне незачем жить. Я больше никогда не построю свою Лучшую Мечту. Не строится она. Понимаешь?
– Лена, это все слова, я же могу ошибаться! Не обязательно все завязано на мечте! Ты нашла кого слушать! – я бешено глотаю воздух, кажется, что душно – Просто живи, мы с тобой все выясним! Мы столько сделаем, мы все… мы все поймем!
– Нет, все и так понятно. Не думай, что ты виноват, не правда. Все бы произошло и без твоих слов. И не говори что это просто слова. Ты говоришь то, что не могут сказать другие. Не смей винить себя. Если я не умру сейчас, то умру в ближайшее время от наркотиков, которые попробовала. Но они мне не нравятся. Не хочу умереть наркоманкой. – Лена потупила взгляд. – Знаешь, я долго думала, как это сделать. И решила вот так. Пусть не очень красиво, но зато меня хотя бы запомнят, – снова улыбка, – и крышка гроба будет закрыта, мать не подпустят к моему трупу. Это самый лучший вариант. Я решилась неделю назад. Не стала оставлять тебе всяких записок, а захотела сказать все в лицо. Я даже в комнате убралась: выбросила ненужные вещи и оставила записку маме, чтобы тебя не винила, она это любит. Все будет правильно.
Я все это слушаю и ничего не могу с собой поделать. Я беспомощен, я не могу взять под контроль разговор. Ощущаю себя каким-то старым, мне ужасно жить. Господи, что это?
– И не вини себя в том, что сегодня не спасешь меня. Ты не можешь этого сделать, я все равно умру. Я все понимаю. Я обречена. Да, я обречена. Я тебе это и хотела сказать: не вини себя в моей смерти, не вини в том, что не спас меня. Вот. Вроде все сказала…
– А твоя мама? Как без тебя… – я говорю не своим голосом. Что-то во мне сломалось. Я больше не чувствую себя как раньше. Во мне много боли и… удивления – да-да, удивления!
– Мама… Это заставит ее хоть что-то делать в своей скучной жизни.
Она развернулась. Еще мгновение и ее не будет. Оттолкнется, и через секунд десять я услышу глухой звук ударяющегося тела об асфальт. От нее ничего не останется. От меня тоже ничего не останется. Что я буду делать после того как она прыгнет? Я буду виноват во всем, в любом случае.
И я теперь безумный. Я ору нечеловеческим воплем.
В момент, когда Лена оборачивается на мой вопль, я вмиг подлетел к ней, за какие-то доли секунд, хватаю за одежду – я даже не понимаю, за что берусь – и грубым рывком стаскиваю с порожка на крышу – она ударяется.
Потом я подлетаю к ней, лежачей, и принимаюсь теребить, хвататься за шею, душить. Все происходило настолько быстро, что я не понимал, зачем это делаю. Будто наблюдаю со стороны. Потом я обнимаю ее со всей силы, и не могу понять, что творю.
Когда поднялись манекены из МЧС, все было кончено: я сидел на коленях, держал ее в руках, рыдая так, как, наверное, никогда не рыдал в своей жизни. Она была такая маленькая, такая хрупкая в объятиях, не хотелось отдавать ее никому и никогда.
Я рыдал, постоянно повторял одно и тоже: «Леночка, маленькая моя», «Леночка, родная моя», «Я никому тебя не отдам», «Никому не отдам». Наверное, фразы никто не мог разобрать из-за истерики.
Немного успокоившись, я разомкнул объятия, из носа у Леночки текла кровь, и, кажется, была разбита губа. Она смотрела на меня как испуганный и побитый котенок, которого кто-то выгнал из дома. А я подобрал.
Часть вторая
Пиксельный Путник
1
Я играю.
Все в ту же игру, в которой застрял две недели назад. Не знаю, в чем дело. Тупо ее не понимаю.
За окнами темно. Не получается разглядеть соседние дома, деревья, а о существовании неба впору забыть. Тьма. Полная, густая.
Странно, фонари вдоль улиц должны светить? Не вижу ни одного. Вообще ничего нет. Как будто вместо окон навешаны черные полотна, скрывающие меня от окружающего мира.
Совершенно не уютно.
Свет в комнате принимается рябить. Сначала редко, почти неуловимо, но дальше – с большими промежутками, устраивая танец света и тьмы. Тени предметов в период света отпечатываются в голове, в темноте я продолжаю их видеть.
В голове рождается свистопляска образов. В периоды темноты они двигаются, пересекаются, уменьшаются и увеличиваются; тени вещей словно в дурном театре, устраивают представление, не стыдясь сумбурности, не страшась, что примут за цирковых артистов.
В какой-то момент танец пропадает. Света больше нет. Понадобилось мгновение, чтобы он погас окончательно.
Но телевизор работает, как и все, подключенное к источнику бесперебойного питания. Пять минут – именно столько он продержится. А после, все, что не погасло – погаснет и станет настолько темно, что черные полотна сольются с комнатой и эта подступающая тьма сожрет меня.
Она уже берется высасывать из меня все хорошее что осталось, подобно дементорам.
Очень страшно, не знаю что делать. От работающего телевизора только хуже. Кажется, экран тусклым светом оголяет все дурное и скверное, темную сторону вещей.
И эти окна! Почему же в них ничего не видно?!
Я тихонечко встаю, медленно-медленно, стараясь не создавать лишнего шума, крадусь в спальню. Сейчас лягу, усну, дождусь, когда взойдет солнце, и комната наполнится светом. Запрусь в комнате, укроюсь одеялом с головой, отвернусь к стеночке и высуну нос, чтобы дышать. И так пробуду до утра. Главное только уснуть.
