– Ограбили, что ли? – поинтересовался я за Николь.
– Нет, там же охрана! – откликнулась Анжела и неожиданно шмыгнула носом. – Но расстроили людей сильно, – прогнусавила она и полезла в сумочку за платком.
– Чем расстроили? – не понял я.
– Как это чем? – изумилась Анжела, аккуратно промокая покрасневшие глаза. – Представляете, вы выходите из ресторана, кушали там здоровую пищу, пили чай, потом идете к машине в хорошем настроении, а у вас на пути стоят трое молодцов, от которых, простите, воняет…
Я так ничего и не понял, но тут откуда-то сверху, перекрывая музыку, раздался зычный крик:
– Михась! Миха! Нашу водку тырят! Я их тормознул пока, но ты подходи! Их тут туча! Михась! Михась!!
Я вскочил со стула, махнул на прощание всем рукой и быстро зашагал к лифтам. Сверху донесся шум падающей мебели, предостерегающие крики и снова зычный рык Ганса:
– Михась, быстрее! Гоблины поперли! На тебе, сука!.. На еще!.. На!!
Я плюнул на приличия и побежал к лифтам со всех ног.
В ложу я пробрался с большим трудом – в дверном проеме и вокруг него стояло не меньше десятка официантов, и все они смотрели вперед, туда, где в полумраке шла невидимая мне битва темных и светлых сил.
Мне пришлось отпихнуть в сторону одного из окаменевших официантов, и тогда я смог добраться до стола, вокруг которого держал оборону Ганс. На него наскакивали сразу двое охранников, а еще один охранник лежал возле барьера и надсадным, высоким до визга голосом вызывал по рации милицию, свободной рукой прижимая кровоточащую рану на лбу.
Первым делом я забрал у пострадавшего рацию и отменил вызов, нажав на красную кнопку.
– Не слышу, «Дятел», что у вас там. Высылаем наряд или что? – раздраженно прохрипел в рации абонент.
Я нажал на кнопку «ответ»:
– У нас все нормально. Сами разобрались. Вызов отменяем, – авторитетно заявил я и, услышав облегченное «Понял», снова нажал на красную кнопку.
Ганс наконец заметил меня и встал возле стола, выставив вперед кулаки с зажатыми там вилками – по две вилки на кулак.
Охранники тоже остановились, встав ко мне вполоборота. Потом один из них, нервно поглядывая в сторону Ганса, быстро повернулся ко мне и сказал:
– Это ваш человек? Он что, сумасшедший?! Прикажите ему остановиться.
Я подошел к Гансу поближе и взглянул на его уши. Уши тряслись мелким бесом, а не крупными неровными скачками, и я с облегчением понял, что он просто серьезно расстроен. Было бы хуже, если бы это была «белая горячка» – нечто подобное в исполнении Ганса я уже однажды видел на полигоне. Но спятивший Ганс ведет себя по-другому – он не останавливается, пока не разгромит все, что видит, и не уложит наземь всех, кто стоит.
– Ганс, все нормально! – Я шагнул к нему еще ближе и осторожно потянул одну из вилок к себе.
Ганс покачал головой.
– Михась, они уперли нашу водку! Прикинь, я просыпаюсь, а эти чмошники наш стол дербанят!
Крупные капли пота покрыли всю физиономию Ганса, он начал вытираться салфетками со стола, с некоторым недоумением глядя по сторонам, и наконец позволил мне забрать у него вилки.
Я отвел Ганса к дивану и усадил там. Охранники все еще стояли в ложе, потирая кисти рук, и я сказал им:
– Все в порядке. Принесите счет.
От пола отлепился третий охранник, тяжело встал и, хромая, подошел ко мне, кривя толстые губы в злобной гримасе:
– Счет? Просто счет? Типа, три водки, два кофе и один дебош, да? Он мне голову пробил! Вы думаете, всех купили, так все можно? Да?! – Со лба снова закапала кровь, но он не стал вытирать ее, чтобы всем было видно, как сильно он пострадал.
Один из охранников взял его за плечо:
– Андрей, успокойся. Все уладим. Пошли, тебя перевязать надо. Все уладим.
Пострадавший успокоился на удивление быстро, и они, все трое, вышли, ничего не сказав нам на прощание.
В ложе тут же с деловым жужжанием запорхали официанты, восстанавливая поруганный интерьер и сервировку стола.
Потом появился неожиданно веселый метр все с той же застенчивой девушкой-зайцем за спиной.
– Михаил Дмитриевич, – обратился он ко мне. – Все ли в порядке? Может быть, врача для вашего друга?
Я подумал, что пара санитаров тут бы точно не помешала, но вслух попросил лишь счет.
– Уже уходите? – с искренним огорчением спросил улыбчивый метр.
Я кивнул.
– Еще что-нибудь? – спросил метр на прощание.
– Да, – вспомнил я. – Найдите мне Николь. Девушка. Я с ней пришел. Куда-то задевалась, понимаете?
– Будет исполнено, – понимающе улыбнулся метр и ушел, обнимая за талию не сопротивляющуюся даже для вида девушку-зайца. Устали они все к концу смены, похоже.
Ганс окончательно пришел в себя и даже кое-что вспомнил.
– Михась, – спросил он, разглядывая свои поцарапанные кулаки, – мы чего, буцкались тут серьезно?
– Угу, – промычал я и вдруг почувствовал, как завибрировала рация в моих руках.
– «Двадцаточка», ответим «третьему». На Ленина, 37, грабеж. Посмотрите там вокруг, двое в темном, среднего роста, вещи унесли в руках.
Ответа «двадцаточки» я не услышал – видимо, отвечали на другой частоте.
– Менты! – всполошился Ганс, подскочив на диване. – Уходим, Михась! – заголосил он.
Я выключил рацию и тоже встал:
– Подожди. Сейчас пойдем.
В ложу вошла Николь с белым от ярости лицом. Не останавливаясь, она пересекла ложу, подошла к нам с Гансом и злобно процедила сквозь зубы:
– Эй вы, два недоумка. Особенно ты. – Она ткнула пальцем Гансу в живот, и его качнуло от неожиданности. – Наш счет составил сто пятьдесят тысяч, из которых сто – твой дебош.
Она показала нам какую-то бумажку с печатями и снова яростно ткнула Ганса в живот:
– Ты, урод, понимаешь, что так нельзя? Мы тратим зараз столько, сколько планировали потратить за неделю.
Ганс расправил плечи.
– Я один на сто тысяч дебош учинил? Охренеть! Супер!! – восхищенно оскалился он.
Николь молча развернулась и пошла на выход.
Мы остались стоять, задумчиво глядя друг на друга.
– Сто тысяч! Жаль, пацаны не поверят, – поделился со мной сокровенным Ганс.
Я взял со стола чистую салфетку и вытер лицо. Если Николь сейчас не вернется, у нас один путь – в казарму. Еще два месяца смертельной тоски и тупых приколов. Причем, чем ближе дембель, тем тоскливее последние денечки – начинаешь считать буквально часы, а то и минуты.
Кудряшки Николь, уже тщательно уложенные и приправленные лаком, показались в дверном проеме минут через двадцать:
– Ну что встали, имбецилы? Пошли отсюда!
Яналил Николь кофе и подвинул чашку.
– А знаешь, ты здорово изменился, – задумчиво сказала она, делая глоток. – Два дня всего прошло, а ты уже на человека стал похож. Ты точно ему не родственник? Может, у тебя это в генах сидит? Ну, твой дедушка фабрикантом не был до революции, нет?
Из распахнутого окна номера обдало жарким воздухом, и я ухмыльнулся:
– Сударыня, позвольте мне снять пиджак?
Николь задумчиво кивнула, наблюдая, как я вешаю шелковый пиджак на спинку стула.
– А мне вот всему этому на ходу пришлось учиться, – все так же задумчиво сообщила она. – У нас в Саратове галантными считались пацаны, которые семечки в кулек сплевывали, а не на туфли подруги.
– Так ты из Саратова?! – не удержавшись, прыснул я.
– Только приятелю своему не говори.
Она вздохнула.
– Знаешь, в Москве очень легко разоблачают подделки. Есть с чем сравнивать. Ты стараешься, учишь слова, копируешь манеры, думаешь, все получилось. А потом какой-нибудь краснорожий Марк говорит тебе прямо за столом, где еще человек тридцать собралось: не тянешь ты на леди, дорогая. Как была саратовской шлюхой, так ею и осталась. А все вокруг только мило улыбаются, будто ничего не слышали, зато потом полгода будут это обсасывать. И обязательно какая-нибудь сволочь сольет в «Столичный сплетник», где тебя исследуют послойно и вынесут вердикт: саратовской шлюхой была, шлюхой и осталась.
Я попробовал ее приободрить:
– Да ладно, сами-то они кто такие? Откуда вынырнули?
Николь покачала кудряшками:
– Нет-нет, ты не понимаешь. У настоящей леди должно быть три диплома – ее собственный, ее мамы и ее бабушки. А у меня что?
– А что у тебя? – заинтересовался я.
Она обреченно махнула рукой и взялась за свой кофе. Она сидела очень прямо, под стать воротничку на своей блузке, изящно подложив левую руку под невесомый подбородок и отпивая кофе мелкими, беззвучными глотками. Мне показалось, что она преувеличивает свое классовое несоответствие столичной тусовке. Да и было бы чему соответствовать…
В гостиную вошел Ганс, как спал, в трусах и майке. Рыжая щетина у него на голове сливалась с заросшими той же рыжей порослью щеками, и еще рыжие кусты топорщились из-под лямок мятой майки.
Ганс демонстративно сунул веснушчатый нос в наши чашки, поднял крышку кофейника и с недоумением и даже обидой спросил:
– Только кофе? А пожрать не заказывали?
