Теперь он знал, что птица сия, красиво парящая в густо-синем небе меж обрывками жидких облаков, – коршун, и часами следил за ее полетом, пытаясь понять, что за сила удерживает божью тварь в воздухе. Леонардо вспомнил вчерашний спор с Томмазо, как и он, одержимого мечтой – подняться над землёй, дабы испытать блаженство свободного парения, кое бывает только во сне. И всё-таки прав не он, думает Леонардо: опорой для крыльев может служить только сам воздух. Отложив в сторону чертежи летательной машины с парой машущих крыльев, снабжённых системой блоков, и движимый уже иной мыслью, быстро набросал новый эскиз.
Всё, чем богат Томмазо Мазини – небольшая литейная мастерская в сыром подвале каменного дома в квартале ремесленников и репутация еретика, да ещё познания в алхимии, кои привёз он с Востока, за что и получил прозвище Зороастр де Перетола. Множество слухов и догадок кружило вокруг него. Невысокий, но жилистый и сильный, с курчавыми волосами, заострённым подбородком и цепкими глазами, он и впрямь был похож на обитателя преисподней. Леонардо полюбил Томмазо, как наилучшего из всех механиков Флоренции. Ему нужны были золотые руки Зороастра, коими сказанный воплощал задуманное им. Сер Пьеро да Винчи порицал сие знакомство – во-первых, еретик, беды не оберёшься, а во-вторых, не пристало живописцу водить дружбу с простолюдином.
– Признайся, где ты берёшь свои задумки? – прищурив аспидные в серую крапинку глаза, спрашивал Томмазо.
– Во сне, – честно отвечал Леонардо.
– А что сказал сер Бендетто Абако насчёт машины, подающей воду на высоту? Удалось ли ему заинтересовать кого-либо твоими чертежами?
– Пока нет. Увлечён написанием учебника по арифметике.
Леонардо рассказал, что опять видел во сне летающий механизм – огромную металлическую птицу.
– Из металла? – сомневался Зороастр. – Не полетит! Нужно из чего полегче.
– А крылья у него были неподвижны, – вспоминал Леонардо.
– Но все птицы, взлетая, машут крыльями! – упорствовал Томмазо.
– Ну а когда парят? К тому же кости у птиц заполнены воздухом, они ведь легчайшие.
– Вот и я об этом толкую. Из бамбука или тростника надо делать, – продолжал гнуть своё Зороастр де Перетола.
Леонардо показал ему ещё один рисунок – устройство, что позволит прыгать с любой высоты, не рискуя убиться насмерть. Томмазо почтительно – двумя пальцами – взял из рук Леонардо листок бумаги и долго изучал чертёж, прежде чем спросил:
– Из какого материала думаешь делать?
– Из плотной ткани. Парусина или тент. Каждая из сторон, равно как и высота, должна составлять двенадцать длин руки.
– Ну что ж, это сможем, – погрузив мозолистую пятерню в жёсткую шевелюру, согласился Томмазо.
– Ничто не двигается само собой. Дабы поднять в воздух аппарат, требуется особая сила, – размышлял Леонардо, – у птиц это сердце, кое разгоняет кровь и питает мышцы. Машине тоже нужно сердце.
Как его сделать, он не знал.
Два года назад он записался свободным живописцем в гильдию святого Луки, но жить остался в боттеге Вероккьо – переезжать в дом сера Пьеро не захотел. Франческа, вторая жена сказанного, умерла год назад. Также тихо, как жила, она с виноватой улыбкой ускользнула в другой мир. Незаметная, будто тень, дочь чесальщика шерсти так и не смогла стать госпожой в доме нотариуса Синьории и родить серу Пьеро законного сына. Зато третья – Маргерита – дочь Франческо ди Гульельмо – настоящая хозяйка. Крикливый голос её с утра до вечера заполнял все этажи дома. Казалось, она могла быть одновременно во многих местах: и кухарку бранила, и отдавала указания садовнику, и обсуждала с соседкой городские новости, а потом часами высиживала на балконе под палящим солнцем, высвободив через дыру в соломенной шляпе тусклые волосы, обильно смазанные отстоем белого вина с оливковым маслом для придания им золотистого оттенка. Будучи женщиной небольшого ума, она и не пыталась скрывать неприязнь к Леонардо. При его появлении в доме и без того тонкие губы её сливались в дрожащую линию, а она молча удалялась с гневно-выпрямленной спиной. Когда живот с законным наследником сера Пьеро да Винчи стал горделиво показываться в дверях прежде её самой, Леонардо и вовсе перестал бывать в этом доме. Своих денег на открытие мастерской у него не было, а деньгам главного нотариуса счёт теперь вела Маргерита.
Леонардо остался жить в боттеге Вероккьо, и заказ монахов из Велламброзо – запрестольный образ «Крещение Христа» они выполняли вместе. Вероккьо доверил ему изобразить одного из ангелов и пейзаж, а фигуру Христа позволил лишь расписать красками по своему рисунку. Леонардо полюбил работать маслом, усвоив сию манеру у фламандца Ван дер Гёза, подглядев в прошлом году, как оный расписал алтарь Портинари. А Вероккьо оставался верен темпере. Своего ангела Леонардо переписывал уже в третий раз. Он подходил к зеркалу и долго вглядывался в собственное отображение. За слоем амальгамы ему чудилось лицо мальчика с воздушными локонами и пытливыми глазами. Таким и получился ангел – с нежным лицом и мудростью старца во взгляде.
– Не боишься испортить, чрезмерно улучшая? – раздался за спиной насмешливый голос Сандро Боттичелли1.
У него собственная боттега, и ему благоволит Лоренцо Медичи. Пять лет назад ему отдали большой заказ для украшения судейских кресел в зале заседаний Торгового суда, хотя взять его тогда хотел Вероккьо, а в прошлом году «Святой Себастьян» Сандро украсил колонну в церкви Санта-Мария-Маджоре.
– Твой ангел словно живой, – восхитился друг.
– А про пейзаж что скажешь? – спросил Леонардо и замер в ожидании, поскольку ждал оценки своей первой большой работы.
– Растряси краску по холсту, не хуже будет, поверь мне, – рассмеялся Боттичелли.
– Тебе не нравятся пейзажи, ибо ты думаешь, что искусство их создания постигается легко и быстро. Но ты ошибаешься, – обиделся Леонардо.
– Возьми к примеру пейзажи, коими Гоццоли украсил дворец Медичи. Какая, скажи, от них польза? Фигуры на этих картинах настолько хороши сами по себе, что могут быть на любом фоне.
– Ты заблуждаешься, Сандро, – возразил подошедший к ним Вероккьо, – пейзаж показывает человека как часть природы. В этом и есть гармония.
– Однако красота изображённой фигуры превыше всего, – настаивал Боттичелли. Иногда этот мечтатель делался невыносимо упрямым.
– А я думаю, что художник должен любить всё, что составляет предмет живописи, – сухо молвил немногословный Вероккьо и добавил, улыбаясь, дабы не разжигать ссору: – В одном ты прав, Сандро, ангел Леонардо в самом деле великолепен, – он подошёл к картине ближе и, всматриваясь в неё, сказал:
– А помнишь, когда-то давно ты спросил, знаю ли я живописца по имени Леонардо да Винчи, а я не знал, что тебе ответить? Но сейчас я говорю тебе: да! Знаю! Вот он стоит перед нами, – прищурил и без того крохотные глаза. – Может, в этом есть и моя заслуга? Леонардо, – продолжал он, и голос его зазвучал возвышенно, – больше мне нечему тебя научить. В живописи ты превзошёл меня.
Вероккьо взял с мольберта кисть и нарочито театрально (режиссёр всех праздников во Флоренции!) преломил её о колено.
Леонардо покраснел от неожиданной похвалы учителя, по обыкновению скупого в выражении чувств. Слова Маэстро были ему приятны, но дабы скрыть неловкость, он со смехом, подражая хрипловатому голосу Вероккьо, обратился к Боттичелли:
– Сандро, ты так и не объяснил нам, почему у тебя предметы второго плана кажутся меньше предметов третьего плана.
Все рассмеялись.
– А как ты будешь подписывать свои работы? – спросил Вероккьо, размашисто черкнув имя в левом нижнем углу картины.
Сей вопрос смутил Леонардо. Он не думал прежде об этом. Люди дали ему имя, и он отзывался на него, посему как не помнил прежнее, а женщина из прошлого, что так часто приходила во сне, только улыбалась и молчала.
Много лет назад, когда он только начинал обучение в боттеге, в памяти всплыло неизвестное ему доселе имя – Леонардо да Винчи, кое (и сомнений на сей счёт не было) носил величайший живописец. Он захотел увидеть картины оного, но Вероккьо только глянул с удивлением из-под кустистых бровей и задал ему в тот день черновой работы более, чем обычно.
А Леонардо тогда подумал: ежели многие прибавляли к имени название мест, откуда были родом, то, стало быть, и он может называть себя Леонардо да Винчи?
Но подписывать этим именем работу не решился. Только в нижнем углу оставил силуэт взлетающей птицы.
От размышлений его отвлёк Боттичелли, предложив пойти вечером в сады Сан-Марко, где собирались поэты и философы из Платоновской академии. Сандро часто бывал там, и Леонардо давно желал войти в круг друзей Медичи. Он даже приобрёл книгу Марсилио Фичино2 «О бессмертии души».
– Марсилио написал «Комментарий на «Пир» Платона». Сочинение своё назвал «De amore», – сообщил Сандро.
