Отчего я вам пишу? Просто хочу сказать, что помню про вас, про все, что было, я даже телефон ваш помню, хоть ни разу вам не звонила, и помню, как зовут вашу тещу, чье имя вы сами постоянно забываете – вы же именно так говорили. Я больше не буду писать вам, потому что меня преследуют демоны – один из них уже похитил наших детей-близнецов, поэтому я не хочу, чтобы второй сделал близнецов из нас с тобой.
С любовью, Марина».
Меня так не звали. Я не была Мариной. Кем я была – хрен его знает.
«Хорошо, что я не Ада», – сказала Алиса».
Наверное, мыльные демоны отвечают за распределение времени в Интернете? Возможно, если письмо нарывается на демона, он может послать его в любую вселенную, в любое время. Поэтому не исключено, что демон просто нарвался на письмо, которое я написала через пять лет, но вернул его по ошибке на пять лет назад, ко мне. Наверное, демон вневременной – существует в пространстве Сети и связывает ее временные континуумы.
Или меня через пять лет просто приаттачили к чьему-нибудь письму (неизвестно, каких размахов достигнет цивилизация в конце-то концов!), но связь рухнула в самый неподходящий момент, отчего я материализовалась немножко не в том времени и немножко без памяти.
Очень скоро я поняла, что без памяти был и мир, в который я попала. Каждое утро мир забывал, в каком порядке находились его составляющие, – он мог забыть о гигантской березе во дворе, о нескольких кварталах города и о банальном продуктовом магазине, куда я уже не смогла забежать купить младенцу творога. Иногда мир просто обесцвечивался, иногда менял одежды и балансировал на согнутой ножке между моими ушными раковинами. Газеты печатались на непонятном языке, люди на улицах переговаривались в основном мысленно, сами улицы то появлялись, то исчезали.
Все это знал мыльный демон – я исправно писала ему долгие ежедневные письма.
«Вчера я отправилась на почту, – злобно отталкивая пяткой начинающего ползать младенца, писала я, – чтобы посмотреть коды городов. И убедиться, что эти города существуют. Но на месте почты уже была хоральная синагога, на которой была вывеска, что она стоит тут пятьсот лет. Зато „Детский мир“ был почти на месте, и я смогла купить там ползунки».
«Я смеюсь над тобой, я втайне смеюсь над тобой», – отвечал мыльный демон.
Компьютер никуда не исчезал, младенец часто менял пол – причем я довольно скоро поняла, что полов может быть, оказывается, не два, а гораздо больше – все это разнообразие послушно демонстрировал младенец, который отзывался на все имена, но не называл сам себя ни одним.
– Что происходит с нашим миром? – спросила я его (ее?) как-то вечером, когда он (она) перестал(а?) чавкать – подавился(ась?) обивкой кресла, слава тебе господи.
– Летит ко всем чертям, – пробасило дитя, – как легендарный летчик-герой Покрышкин!
Я отложила вязание, потому что никогда в жизни им не занималась и не имела ни малейшего понятия, откуда этот комок спутанной зеленой шерсти возник у меня в пальцах.
– А ты не знаешь, чем это закончится?
– Знаю, – улыбнулся младенец и тут же стал младше года на три, пустив тонкую нить слюны и обиженно прочирикав что-то на булькающем птичьем языке. Как я ни старалась, ни слова из него не вышло. Младенец чавкал и просил грудь. Вместо груди я подсунула ему клизму с грейпфрутовым соком, он не почуял подвоха и скомканно уснул, разметав все свои руки по кроватке.
«Детей нужно воспитывать в смирении и строгости, – писал демон. – Я никогда не позволяю детям повышать голос. Голос дан детям не для повышения шумового уровня окружающей среды, но для полноценной коммуникации. Поэтому естественно, что, когда ребенок много болтает, он просто резко переходит в эмбриональную стадию развития – так природа регулирует себя саму».
Потом он решился прийти ко мне на чай. До этого он дал несколько интерпретаций моего состояния.
1. «Вы в коме. Все происходящее – знак того, что ваш мозг пусть и умер, но не полностью, раз он рождает какие-то картины бытия».
2. «Вы вышли из комы, но физически находитесь на несколько секунд позже актуального времени, поэтому от Вселенной вам достаются какие-то обрывки, объедки, аномалии, призраки и сгустки энергии, а о трупах я уже не говорю».
3. «Вы сошли с ума под воздействием техногенной цивилизации».
4. «Все есть так, как вы видите, и все таким было до того, как вы это увидели».
5. «После рождения ребенка у вас наступило психическое расстройство. Это нормальный синдром».
Вот так вот. Дал интерпретации, а потом пришел на чай. Зеленый китайский чай с лимончиком. Я купила золотых карамелек и шустрого, расползающегося печенья, купила пудинг в пластмассовых стаканчиках и накрыла младенца скатертью. Младенец повел себя странно – он стал четырнадцатилетней девочкой-подростком, которая повернулась ко мне суицидальными россыпями алых прыщей на злом личике и проплакала звонким лаем: «Ты меня не любишь! Ты только растения свои любишь!!!» Я схватила девицу за руку и затолкала в ванную.
Только бы демон не захотел помыть руки.
Как назло, демон оказался жутко грязным – я даже не рассмотрела его лица, оно было залито какой-то серой жижей. Жижа стекала по ногам его, по дипломату, по перчаткам и векам.
– Где тут у вас ванная, я под дождик попал, – тихо сказал демон и поплелся в ванную, оставляя унылые грязные лужицы на ковре, которого еще вчера не было. Мне бы радоваться, что теперь у меня в прихожей есть ковер, – но его все равно придется выкинуть, потому что жижа отдавала каким-то несмываемым ацетоном.
– Уй, какая лапусечка! – умилился демон в ванной. – А потему нас мамусик закрыл в ванной? Наськодили? Да?
Он вышел из ванной довольный и отмытый, похожий на Николаса Кейджа, у него на руках был крошечный бессловесный младенец.
– Ну что же вы говорили, что доченька у вас непослушная? Вот же как она не капризничает у меня, посмотрите, какая милая!
Младенец пускал ртом гигантские и тугие мыльные пузыри – налицо признаки того, что он обожрался шампунем, пользуясь нахождением в ванной.
Мы с демоном пили чай, он говорил мне:
– В жизни вы еще более странная и красивая, чем в ваших письмах. Я в вас влюбился сразу, как только прочитал ваше письмо Марку, которое случайно пришло ко мне.
Я не писала писем Марку. Я не знала человека с таким именем.
Демон хватал меня за руку и заливался щеглом:
– Я просто в шоке. Можно, я у вас останусь? Я буду ухаживать за младенчиком, мне без разницы, что его папа не я, я сделаю все, но только не смотрите на меня так печально, хорошо?
– Валяйте, оставайтесь. Только скажите, как меня зовут, – загробным голосом попросила я. – И младенца тоже.
– Разве это важно?! – взвыл он. – Важно то, что я влюбился в вас исключительно посредством переписки!!! И то, что с этой минуты мы не расстанемся, понимаете вы это или нет?
Мы на самом деле не расстались. Он воспитал из ребенка какую-то маленькую зверюшку с чайными глазками (он все уверял меня, что она закончила девять классов на одни пятерки), он выбросил на помойку мой компьютер («Это уже не модно, милочка!»), мыл посуду (каждый день это был другой сервиз, так что зачем заниматься мытьем того, что все равно исчезнет, я не понимаю) и рассказывал мне про свою работу – это туда он ходит с дипломатом. Мы живем долго и счастливо, и мне даже не хочется думать о том, что он демон. Я читаю книжки по сайентологии и учусь сбивать омлет в пену, а яйца – в пепел. Мир стал стабильным и понятным, и каждое утро я бегаю к почтовому ящику, чтобы получить уведомление о том, как меня зовут этим днем. И каждый божий день приносит мне сюрпризы и новые открытия, и новые открытия, и новые открытия.
Дурное предчувствие: гости
Одна женщина, ее звали Софико, хотя у нее в роду не было грузин, как-то сидела дома и ждала мужа с охоты. И очень, очень нервничала Было из-за чего нервничать: во рту сделалось зелено и горько, как после пригоршни октябрьского, вымерзшего крыжовника, на ладонях с утра еще появились мягкие, сонные и абсолютно безболезненные волдыри, напоминающие жемчуг, но какой-то неполный, как если бы этот жемчуг приснился и не совсем целиком вышел из сна, явившись только оболочкой. Безболезненные, но неприятные, очень неприятные – берешь в руку чайник и чувствуешь, как он утопает в этой сонной жемчужной мякоти, а кости пальцев ломит отсутствием привычного фарфорового прикосновения. Муж ушел на охоту еще в пять утра, а с шести Софико начала видеть сны, в которых она разоряет чужие могилы и заливает получившиеся жирноватые ямы свежим молоком, которое тут же, прямо на кладбище, доит за деньги у какой-то коровы в красном платье. «Десять копеек за литр, очень дешево», – бормочет корова, задирая подол, и Софико радуется: буквально за мелочь какую-то ямки доверху, всем будет тепло, хорошо. Успокаивается она, только когда место всех торчащих из земли каменных монументов на кладбище занимают ровные ряды сияющих и питательных молочных луж. «Коты опять же могут приходить, – понимает она во сне, – молоко вот свежее, спасибо» (корова опускает подол и говорит: «Я теперь могу идти, вы ведь уже все сделали, да?»). Потом Софико – во сне, разумеется – становится как-то не по себе, и она идет за толкованиями этого сна к психологу, который, тоже во сне, назначает ей какие-то таблетки с названием «Вера» – это то ли имя, то ли смысл жизни, но вряд ли смысл, потому что от таблеток Софико начало тошнить, и она проснулась лицом в подушку, и вся подушка в этих полупереваренных таблетках.
