– Так мы и не добились от Гриба … не дознались … не выведали, что хотели узнать, – сказала она полувопросительно.
– А? Почему же это? Выведали, – сказал Хелье, думая о чем-то другом.
– Но как же … ведь он не…
– Гриб сказал все, что нужно.
Она хорошо помнила разговор.
– Может, я не расслышала?
– Расслышала, только не поняла.
– А ты понял?
– Да.
– Что же ты понял?
– Нужно еще кое о чем подумать.
Помявшись, она все-таки спросила, —
– И ты знаешь, почему … зачем я им всем нужна?
– Это как сказать, – ответил он уклончиво.
Нет, он не врет, подумала она. Чего-то я не уловила в их разговоре.
– Ты поэтому его не …?
– Не прирезал? Из благодарности? – Хелье засмеялся. – Нет, не поэтому.
– Нет?
– Нет.
– А почему же?
– Заповедь есть такая.
– Заповедь?
– Ну конечно. Заповедь.
– Какая заповедь?
– Не убий. Это из Библии. Есть такая книга интересная. Фолиант такой.
– Я знаю, что такое Библия, – сказала Любава строго.
– Чего ж спрашиваешь?
– Потому что как-то странно.
– Что странно?
– Ты не зарезал его, потому что есть такая заповедь?
– Да.
Через двадцать шагов она спросила, —
– Но ведь ты, вроде … воин? Бывший ратник? Не так ли?
– Вроде бы да. Впрочем, нет, ратником я никогда не был.
– Но сверд ты носишь.
– Да. Ношу.
– И в то же время говоришь, что есть заповедь, и ты ее, заповедь, чтишь.
– Чту.
– Всегда?
– Почти всегда. Бывает, что-то происходит помимо моей воли. И вообще я не ангел.
– Не понимаю я что-то, – сказала она серьезно.
– Да, это сложно, – согласился Хелье. – Я сам, честно говоря, не очень понимаю. Но я стараюсь. Это как с ревностью.
Помолчав, Любава все-таки потребовала разъяснения.
– Я знаю, что ревность – нехорошее чувство, – сказал Хелье. – Противное. Сродни зависти, наверное. Стало быть, был у меня друг хороший. Даже очень хороший. Однажды он мне жизнь спас. И еще кое-кому. Сам чуть не погиб при этом. А только стала одна … хмм … особа … хорла одна … ходить к нему домой. Повадилась.
Это было забавно. Попривыкшая и освоившаяся Любава чуть не засмеялась.
– А должна была ходить к тебе? – спросила она, делая серьезное лицо.
– Да, – серьезно ответил Хелье. – А что? Я ведь не урод какой. И происхождением я не хуже … а может хуже … не знаю, да и не важно это! И с тех пор я не знаю, что о друге моем думать. Неприятен он мне стал.
– А ты его видел с тех пор, как она к нему стала ходить?
– Нет.
– Не хочешь видеть?
– Он далеко.
– И она тоже?
– Да. Она тоже. Отстань. Ну так вот. Не знаю я, что думать. И что делать. Кстати говоря – с заповедью оно проще. Не убий – и все. А тут – не знаю.
– А ты ее до сих пор любишь?
– Тоже не знаю. Возможно.
Хелье посмотрел на Любаву, и ей пришлось отвести глаза. Отведя их, она вдруг увидела медведя. Медведь стоял возле дерева и с любопытством смотрел на путников.
– Хелье, – сказала Любава.
Хелье посмотрел.
– Не обращай внимания, – сказал он. – Мы его не трогаем, и он нас не тронет. Он просто так, наблюдает. Сытый он. Вот если бы медведица попалась с детьми, тогда дело плохо. А этот – пусть.
И действительно, медведь не пошел за ними, а заинтересовался какой-то белкой, или еще чем-то, шебуршащим в ветвях неподалеку.
Вскоре им попался ручей, и Хелье заставил Любаву, которая не хотела пить, напиться впрок.
– Неизвестно, когда будет следующий, – объяснил он наставительно.
Затем Любаве захотелось ссать, и она долго стеснялась и не решалась рассказать об этом Хелье. Но в конце концов потянула его за рукав.
– Мне нужно, – сказала она.
– Сколько угодно, – сказал он. – Не удаляйся от этого дерева. Я сейчас вернусь.
– Ты куда?!
– Сейчас вернусь. Не бойся. Я зайца заприметил.
Было ужасно неудобно и немного боязно. Хорошо мужчинам – им только порты приспустить да рубаху задрать. А тут присядешь, а кто-нибудь из кустов выскочит и хвать зубами за голый арсель. Впрочем, вокруг было спокойно. И Хелье вернулся почти тут же, как обещал – держа за уши убитого зайца.
– Ой, зачем ты его убил, – спросила Любава с сожалением. – Смотри какой он. Жалко его.
Хелье молча взял у нее свою монашескую робу, которую она все это время несла, соорудил подобие мешка, и сунул туда зайца.
Где-то в Таврии Базиль Второй с небольшой армией, укрепленной отрядом, посланным ему из Киева Святополком, ищущим поддержки у Византии, громил последнего хазарского кагана Георгия Цула. Норманны, сговорившись с толстым Олавом, недавно сватавшимся к Ингегерд, вошли в Сицилию. Эдмунд Второй и Каньют Датский делили Англию.
Двое беглецов пробирались новгородским лесом, зорко смотря по сторонам – нет ли ровдиров, или лихих людей, или змей – ища убежища, поскольку небо начинало темнеть.
В конце концов Хелье, заприметив какие-то сурового вида большие камни возле холма, решил устраиваться на ночлег. Неподалеку располагалось болото, и это было неприятно, но тянуть было нельзя.
За камнями обнаружилось что-то вроде расщелины, вполне пригодной для укрытия. Быстро собрав хвойных веток и мха, Хелье добавил сухой лоскут, оторвав его от рукава рубахи, и вскоре под восхищенным взглядом Любавы умудрился развести огонь. Тут же, импровизируя, соорудил он две держалки и почти прямой вертел из веток, освежевал ножом зайца, насадил его на вертел, и велел Любаве поворачивать его над огнем. Сперва она отказывалась, но вскоре, почувствовав, что очень голодна, согласилась. Хелье выжал мокрую свою шапку, положил рядом с огнем, разложил робу на камне возле огня и сказал, что будет прохаживаться вокруг, поскольку треск костра мешает ему слушать местность. Она не поняла, но кивнула.
Отойдя шагов на пятьдесят, Хелье стал слушать.
Давно он этим не занимался. В Старой Роще он был одним из лучших в этом деле и мог определить приближение посторонних за две аржи. С тех пор умение его притупилось, но все-таки кое-что он слышал и чувствовал. Болото находилось – триста с небольшим шагов к западу. Волхов – около трех аржей на восток. Какая-то живность, не очень страшная, подступает с юго-запада – как подступает, так и отступит. Белки все попрятались. Волков, вроде бы, нет в данный момент. Медведь – пол-аржи к северу, мирный. Людей нет. С болота, правда, доносятся какие-то подозрительные звуки, но болота всегда такие – непонятные.
Еще немного подождав и послушав, Хелье вернулся к костру.
– Слушай, Любава, – сказал он. – А у Рагнвальда были близкие родственники?
– Да, – ответила она. – Сводный брат у него есть. Вроде бы, служит при Константине.
– А зовут его как?
– Не помню. Раньше, кажется, он жил в Киеве, но зимой перебрался к нам.
Жалость к зайцу совершенно у нее пропала – Любава терзала зубами мясо, жадно сдирая его с костей, говорила «хмм», облизывала пальцы. Хелье ел спокойно, со знанием дела. Подождав, пока Любава закончит трапезу, велел он ей отодвинуться поглубже в расщелину.
Ну, какая холодина, думала Любава, привставая, одергивая влажную робу, отодвигаясь вглубь, и снова присаживаясь на влажную же землю. Гладкий камень за спиной дышал холодом, влажная одежда впитывала леденящий воздух. Застучали зубы. Околею, это точно, решила она. Если сейчас еще и дождь пойдет – точно околею.
– Встань-ка, – сказал Хелье. – Вставай, вставай.
Любава встала.
– Сними с себя робу и надень эту. Не зря ж я ее у костра сушил.
– А ты?
– Быстрее, пока она теплая.
Любава стянула робу. В это время подул легкий ветерок – и пробрал ее до костей. Некоторое время Любава не могла попасть руками в рукава теплой робы.
– Теперь эту, сверху, – сказал Хелье.
Она не возражала, а только посмотрела виновато. Хелье усмехнулся.
– Не бойся, болярыня, – сказал он. – Смоленская кровь, шведское воспитание. И не такое видели. Авось не помру.
В двух робах, Любава снова присела в расщелине, и тут к ее неудовольствию Хелье затушил романтический костер, затоптал, потряс над тлеющими сучьями веткой, так что брызги залили последнее тление. Остался, правда, запах, но запах во влажном лесу менее опасен, чем свет, который видно на аржи вокруг.
– Позволь мне рядом с тобою присесть, болярыня, – сказал Хелье, ощупью пробираясь в расщелину.
Пристроившись, он обхватил руками колени, уткнулся лбом, и стал считать до ста.
Замерзнет, это точно, подумала Любава. Да и я замерзну. Эка зубы стучат, несмотря на две робы. Холодное нынче лето. Надо бы к нему прижаться, пока он теплый.
Она заерзала, передвигаясь к нему, переустроилась, осторожно повела рукой, наткнулась на его голову, ощупью нашла спину – влажная сленгкаппа, под ней тонкая рубаха. Не убирая руку с его спины, Любава придвинулась к Хелье вплотную, обняла его за плечи. Он поднял голову и убрал руки с колен. Она склонилась ему на плечо, стуча зубами.
Стянув с нее капюшон, Хелье надел ей на голову свою шапку с киевским околышем, и наверняка умилился бы, так захорошела она в его шапке, если бы мог что-нибудь разглядеть впотьмах. Рукой и предплечьем он потер ей плечи и спину. Потрогал ей руку выше запястья. Ледяная.
