Но Ник уже несколько отвлёкся от своих мыслей о нереальности происходящего. Его больше заинтересовало то, почему до сих пор Джонатан говорил с ним голосом, к которому невозможно было бы при всём желании подобрать ни одной характеристики, наделить хоть какими-то атрибутами, а на последней фразе Ник явно уловил какую-то нотку разочарования.
– А это потому, Никки, что ты снова сделал свой выбор. – предвосхитил вопрос Ника Джонатан.
– О каком выборе ты говоришь, Джонатан? – Ник снова застопорился осознав, что на этот раз Чайка ещё и предугадала его вопрос и даже на него и ответила.
– О любом. – снова бесстрастным голосом ответил Джонатан. – Сейчас ты решил, что мои слова о том, что если то множество попыток на практике удостовериться в нереальности «реальности», которые ты проделывал до сих пор, в очередной раз не укрепили в тебе это осознание – это досадно. Ты принял этот выбор, и тот час же придал моему, не имеющему никаких объективных атрибутов голосу оттенок досады. Его ты впоследствии и услышал.
С минуту Ник сидел молча и что-то думал, уткнувшись взглядом в скальную породу, на которой сидел. Его глаза ворочались в глазницах так, будто он мысленно представлял какие-то образы и пытался за ними уследить. Немного погодя он оторвал взгляд от камня и вновь взглянул на Чайку:
– Кажется, я понял, о чём ты, Джонатан, но… – Ник запнулся, будто бы, несмотря на очередной проблеск понимания, по-прежнему не до конца понял суть. Вернее было бы даже сказать, что он, несмотря на очевидность происходящего и сказанного Джонатоном, вновь в полной мере не удостоверился в незыблемости в очередной раз осознанного.
– Это нормально, Никки! – успокоил того Джонатан. – Кажется, ты и в школе всё схватывал отнюдь не с первого раза, не так ли? – Чайка рассмеялась каким-то невероятно приятным, тёплым и жизнерадостным смехом. Ник улыбнулся. Он и впрямь не отличался особой скоростью восприятия и понимания сваливавшейся на него информации, будь то в школе или университете. Ему всегда приходилось сложнее и дольше других усваивать какие-либо знания, которые через некоторое время казались ему уже настолько простыми и незамысловатыми, что Ник и сам удивлялся, почему же они так тяжело давались ему изначально… – Сколько ещё попыток тебе понадобиться для того, чтобы осознать – решать только тебе. Это снова будет твой выбор!
– Я пытался, Джонатан, и у меня почти получилось, – ответил Ник, – но ты знаешь… Каждый раз, когда я даже изо всех сил пытаюсь уверовать, что всё происходящее, всё, что я называю реальностью – лишь проявление моей собственной сущности, я обнаруживаю, что всё настолько реаль…
– Реально? – переспросила Чайка. – И что же, например, реально? – с некоторым теперь уже возмущением спросила она.
– Ну вот та дверь, Джонатан, та дверь, что в этом тоннеле, позади меня, – Ник обернулся и замер, словно увидел какое-то средневековое трёхголовое чудовище. Позади него, где несколькими минутами ранее находился полукруглый свод мрачной пещеры, откуда тот совсем недавно вышел на этот дивный уступ, не было ровным счётом ничего, кроме сплошной скальной породы; ни тоннеля, откуда ещё несколько секунд повеявало неприятным холодком, ни ненавистной двери в его конце.
– Какая дверь, Никки? – будто бы с неподдельным интересом поинтересовалась Чайка. – Я не вижу никакой двери, впрочем как и никакого тоннеля, так о чём же ты?..
– Но дверь… Та проклятая железная ржавая дверь… Она же…
– Ты выдумал эту дверь, Ник. Вот и всё. Её нет на самом деле. И ты не мог её открыть долгие годы, как не могли этого сделать и многие другие лишь потому, что сам того не желал. Ты не желал верить в то, что она открывается не сложнее, чем пошевелить мизинцем. Но в какой-то момент, когда тебе надоело, когда ты захотел поверить в то, что для её открытия достаточно лишь легонько её толкнуть, ты сделал это и вот ты здесь… Ты сделал выбор – освободиться, и вот ты свободен. Но, уверяю тебя, как только ты вновь захочешь попасть за эту дверь…
– Спасибо, Джонатан, но нет! Думаю, что если вдруг у меня когда-нибудь и возникнет желание вновь посидеть в той темнице, то это случиться явно не скоро. А вообще ты знаешь, я думаю, и мне что-то подсказывает, что едва ли я снова туда захочу. Кажется, этот урок я усвоил!
Тогда Ник понял, вернее, в очередной раз, только в ещё большей степени убедился, что ему подвластно всё, поскольку у него есть Его величество выбор. Иной возразит, что невозможно выбрать обстоятельства, которые, как порой кажется, происходят независимо от нас, без нашего на то желания, и что мы – лишь рабы этих обстоятельств. Ох, до чего же и Нику было «приятно» рассуждать точно таким же образом, пока… Пока ему не надоело видеть реальность в таком ракурсе. Всё просто! Если тебе ненавистно что-то, то лишь по воле твоего выбора ты можешь трансформировать ненависть в любовь, тревогу в спокойствие и умиротворение, а все свои страхи отпустить улетать в небо как выпущенные из детских рук воздушные шарики.
– Так что же, Джонатан, выходит, что как нет этого ужасного тоннеля, двери и темницы, так нет и тебя, нет меня, нет этого прекрасного озера и солнца? Ничего объективно нет, а есть выбор, благодаря которому мы можем трансформировать что угодно во что угодно?
– Именно так, Никки.
– Так что же, ничего не имеет смысла, Джонатан? Ничего не важно? Ничего не истинно? – удивлённо спросил Чайку Ник.
– Важно лишь одно, мой друг. Важно лишь то, что ты ощущаешь и то, как ты воспринимаешь действительность. Хотя… Если честно, то не важно и это, покуда ты не сделаешь свой выбор воспринимать это важным для себя. Но, так уж заведено, что на этой Земле человеку более всего и важно, как он себя ощущает. Вот и для тебя это важно, мой друг. – заключил Джонатан. – Ты можешь воспринимать что угодно и как угодно – это полностью твоё право и твой выбор. Но я чувствую, что ты хочешь видеть и чувствовать то, что видишь и чувствуешь сейчас, а не то, что чувствовал и видел некоторое время назад. – птица резким движением головы мотнула в ту сторону, откуда, – как считал Ник, тот вышел из тоннеля немногим ранее, но где не было больше и следа какого-либо туннеля.
На этот раз Ник уловил слова Чайки с первого раза. И впрямь, лично для него и было самым важным в тот момент то, как он чувствовал себя. И, если бы кто-то задал ему вопрос, каково ему было там, в аду, – хорошо или плохо, он бы без размышлений ответил бы, что плохо. И ответил бы точно так же, что тут, в раю, ему хорошо. И вся важность этих «плохо» и «хорошо» заключалась бы лишь в его ощущениях, лишь в том, где бы он хотел пребывать в определённый момент времени и в определённом кусочке вселенной.
– Всё так просто, Джонатан. Неужели это и впрямь так, и между «плохо» и «хорошо» – не более, чем миг, в который мы волей собственного выбора перещёлкиваем какой-то переключатель в нашем сознании?
– Именно так! – отвечал Джонатан.
– Но порой так трудно этот переключатель нащупать, согласись… – рациональное Ника всё никак не успокаивалось.
– Главное помнить, что он есть, и что им всегда можно воспользоваться, Никки. – сказала Чайка. – Закрой глаза…
Глава 3. Калейдоскоп бытия. Тьма
Антон открыл глаза. Было утро. Едва он осознал, что находится в кровати, в своей квартире в Москве и что он только что проснулся, едва отступил сон и сознание «прояснилось», как тотчас же его восприятие начало наполняться разными мыслями, от обилия которых он уже успел пожалеть, что проснулся несколько секунд назад. Его взгляд упал на окно, которое находилось справа от кровати. За окном виднелись лысые тополя на фоне серого неба, по карнизу барабанил дождь. Очередное утро начиналось с обороны. И, как всегда, враг превосходил парня численностью и качеством вооружения. Один мыслеобраз проскальзывал за другим, они сменялись с невероятной скоростью, несметным числом затевая жуткий хоровод, от которого даже на физическом уровне ощущался полнейший дискомфорт. Желудок ныл, сердце бешено колотилось в груди, всё тело ощущало ломоту и слабость. Единственное, что хотелось Антону в такие утра, которые вот уже долгое время тянулись нескончаемой чередой, так это снова провалиться в глубокий сон, забыться, лишь бы не начинать новый день, который, как ему казалось, не принесёт ничего хорошего, но будет уже привычной пыткой. Но надо было вставать, ведь необходимо было сказать «Привет!» многокилометровым московским пробкам и устремиться на работу, в офис; в святыню современного жителя мегаполиса.
Пока Антон ехал на работу, – и день ото дня, месяц от месяца картина эта не менялась, он прокручивал по две тысячи мыслей в час, а потом снова и снова, зачастую прогоняя одни и те же по второму, а то и третьему кругу. К своим 27-ми годам Антон, словно губка, впитывал, впитывал и впитывал терабайты установок, приходящие к нему, как и к остальным, из социума, книг, фильмов, от друзей и недругов, и бог весть ещё откуда. Выстраивая многоуровневые комбинации из бесчисленного множества идей, цитат, подходов к жизни, парень отсчитывал дни, прежде чем, как он полагал, какая-нибудь добрая душа не вызовет-таки 03, и та любезно не доставит его в лечебные покои по адресу «Канатчикова дача». И не то, чтобы его личное ощущение действительности было бы сколь-нибудь объективно важно, нет… Конечно же нет. Важно было лишь то, как он себя ощущал, и важно это было исключительно для него самого. И единственным правдивым ответом на вопрос «Как ты?» (если бы кто-нибудь задал бы ему такой) было бы: «Ужасно…». А ведь ему так хотелось, что бы ответом было: «Замечательно!».
