– Похоже, увлекся я, – нахмурился военком. – Вы просто поверьте, мне знаком их алгоритм принятия решения. Им важно сейчас понять, насколько вы опасны. Дело-то ведёт Северо-Кавказская прокуратура, московского следователя лишь «попросили» провести с вами беседу. Поэтому будет он запанибрата, всячески показывая, что он-то вас понимает, что он на вашей стороне, а всё это пустая формальность. Но вас будут изучать. Очень внимательно. И если поймут, что вы настроены решительно, то могут испугаться. А вам не надо бы их сейчас пугать, нам ещё время нужно пару-тройку встреч организовать. Ладно, что я, действительно, вас учу, вы и сами всё понимаете.
Военком откинулся на диване и осмотрелся кругом:
– Красиво здесь. Хоть и свинья на входе, – улыбнулся он. – Кажется, вы что-то говорили про вкусную еду в этом свинстве?
И пока Алексей оглядывался, подзывая официанта, он расстегнул свой портфель и достал конверт:
– Тут вот… ещё одно дело осталось, – Толмачёв протянул письмо. – Но это, Лёша, вы уж сами потом прочтёте. Это вам лично.
«Здравствуйте. Здравствуйте, Алексей Барышев!
Пишет вам мать солдата срочной службы рядового Барышева, спецназовца ОСН-15.
Трудно писать. А жить ещё труднее. Вот, поздоровалась с вами и всю ночь проплакала… Вы извините меня, я ведь мать. Когда вышла ваша статья, это было, как свет, как ответ на мои молитвы, и я так обрадовалась, что жив мой сыночек, жив вопреки всему. Вы извините, что пишу сумбурно, всё это время собиралась написать вам, но всё не могла. Спасибо вам. Спасибо за честное слово. Спасибо за нечаянную надежду, ведь если бы не вы, я бы уже похоронила своего сына…
Я верующий человек и верю, что это промысел Божий, что не случайно именно вы оказались там, рядом с моим Лёшенькой… Извините за слезы на листе, просто ощущение, будто сыну пишу…
Ты знай, Лёша, что у тебя теперь есть близкие люди в Дегтярске. Знай, что я всегда буду рада тебе. Мы с Лёшенькой будем рады тебе, он ведь обязательно найдётся. Приезжай, если сможешь, сынок.
Наталья Ивановна, мама Лёши Барышева»
Осень 1999 годаВоенком не угадал. Следователь, пригласивший Барышева в военную прокуратуру, оказался отнюдь не нарочитым простаком, пытающимся втереться в доверие. Одного пристального взгляда, когда он вставал навстречу, было достаточно, чтобы понять – сейчас тебя будут препарировать. Алексей ещё подумал тогда, что с таким взглядом люди не рождаются.
Бледно-голубые глаза следователя были настолько холодны и лишены эмоций, что он сразу вспомнил о профессиональных деформациях. Как у журналистов цинизм, так, видимо, у следователей особый взгляд. Вот только у бледнолицего следователя этот эффект был отточен до болезненного совершенства – он совсем не моргал. Поэтому разговаривать с ним было не просто утомительно, но и даже жутковато. Его взгляд словно утверждал: «Хозяин твоей судьбы здесь я».
«Вот ведь какая штука, – невольно пронеслось в голове у Алексея, – власть над людьми можно получить и глазом не моргнув».
…Они уже достаточно долго разговаривали, а следователь всё задавал и задавал свои вопросы, но не про статью, а исключительно про самого Алексея, типа: как он очутился на военном аэродроме, кто его сопровождал, как встретился с Яшкиным. Но отчего-то казалось, что ответы он уже знает, и не хуже самого Барышева. Может, от этой его лёгкой, как тень, снисходительной улыбки, с которой он слушал.
– Послушайте, я не пойму цели нашей беседы, – начал раздражаться Алексей.
И по тому, как следователь снова едва заметно улыбнулся, стало ясно, что именно такой реакции от Барышева и добиваются. Признаться, это разозлило ещё больше, но он тут же вспомнил своё интервью с профессором Ворониным.
Доктор психологических наук Воронин был известным специалистом в области организации эффективного взаимодействия. Взаимодействия кого угодно с кем угодно. Алексею же он стал интересен после того, как умудрился разрулить взаимоотношения двух скандальных олигархов, решивших делить совместный бизнес. Тогда-то Алексей и напросился на интервью. Помимо профессионального любопытства, толкало и личное. Известное дело, журналистом пытаются манипулировать все кому не лень. Вот профессор Воронин и показал несколько техник «регуляции эмоционального фона взаимодействия».
То, что сейчас делал бледнолицый, было чистой воды манипуляцией – просчитать психологический портрет собеседника, вывести его из равновесия, а после этого либо подавить, либо снять информацию, либо направить дальнейшие события в нужное русло. Когда ты в состоянии грамотно управлять чужими эмоциями, все три варианта – лишь вопрос времени и квалификации. Потому и мелькнуло у Барышева первое желание ответить, как учил Воронин. Это было несложно – всего лишь проговорить вслух то, что происходит в настоящий момент, проговорить истинные намерения следователя, и любая манипуляция снимается на раз-два.
Но он передумал осаживать следователя. В конце концов, это уже его проблема, что тот именно так просчитал журналиста. Алексей решил подыграть, ему ведь время выгадать надо, как настойчиво советовал военком. Главное – не заиграться, ибо ой как не прост следователь, хоть и сделал неправильный ход.
– Нет, вы, конечно, можете и дальше так же многозначительно улыбаться, – Барышев слегка повысил тон и для убедительности поиграл желваками, якобы с трудом сдерживаясь, – но я действительно не понимаю цели нашей беседы. Как вы сказали, возбуждено уголовное дело по факту гибели армавирского спецназа. Вы же спрашиваете о чём угодно, только не об этом. Всё, что я знал, я описал в своей статье. Прокуратура же проводит следственные действия исключительно против Яшкина. А почему не против Казанцина?! Почему не ищут пропавших без вести?!
«…Стоп! – внутренне одернул он себя, заметив, как моментально сузились холодные глаза следователя. – Он этого не говорил, про Яшкина. Не заигрывайся. Надо срочно поистерить…»
– И, вообще, я не понимаю, при чём тут я?! Какое отношение имеет к данному уголовному делу, как и с кем я где-то там очутился?! Я, кстати, в каком тут качестве нахожусь, как свидетель? Нет? Странно. Впрочем, это ваше дело. А вы понимаете, что по закону о СМИ я не обязан рассказывать о своих источниках информации?! Это моё право как журналиста! Право, закреплённое законом! Вы что, не знаете, что такое свобода слова?! – распалялся он. – У меня и так неприятности на работе! Из-за этих ваших повесток начальство косо смотрит. Я требую соблюдения закона о СМИ!
По вновь появившейся чуть заметной улыбке Алексей понял, что следователь купился на его лицедейство. Более того, улыбка явно стала пренебрежительной.
«Всё со мной ясно, – догадался Лёшка, – примитивный тип журналюги, его за жабры, он и обделался…»
– Закон о СМИ – это важно, – следователь склонился над пропуском, подписывая его. – Закон надо соблюдать. Всем. Вы свободны, Алексей Борисович. Пока… – многозначительно добавил он, чуть шевельнув бровями.
Барышев заставил себя судорожно сглотнуть. Похоже, после этого бледнолицый окончательно в нём разочаровался.
* * *
– Отлично, Лёша, отлично, – военком Толмачёв слушал, не притрагиваясь к еде.
На этот раз Барышев всё-таки затащил подполковника ужинать к себе домой и теперь рассказывал, как прошёл день.
– Недооценил я их, старый дурак. Экую рыбину на вас бросили.
– Александр Михайлович, меня можно и на «ты» величать, вроде в одном окопе сидим, – заметил Алексей, налегая на мясо, которое успело порядком подостыть, пока он описывал свой визит в прокуратуру.
– Ну если в одном окопе, то и ты меня Михалычем зови, мне так сподручнее.
– Вот и подружились. Тогда по пиву, Михалыч? – глубокомысленно спросил Алексей, и они оба рассмеялись. – Нет, кроме шуток, светлое, тёмное? – он уже открывал холодильник, где у него всегда было что выбрать из пива.
– Что и себе, – поскромничал военком. – Так ты думаешь, Лёша, поверил тебе этот «железный Феликс»?
– Кстати, Михалыч, я тоже подумал, что он из «феликсов», – признался Алексей, разливая по кружкам тёмное чешское. – Кто знает, что у него на уме. Хочется думать, что поверил. Не интересен я ему как-то сразу стал, эт точно. Значит, поверил.
– Ну, тогда за первый успех, – поднял Толмачёв свою кружку. – У нас завтра важная встреча, и я времени даром не терял. Будем волну поднимать…
Всю неделю они с Толмачёвым с кем-то встречались. Афганское ли боевое братство открывало двери кабинетов, или бронебойная напористость Михалыча, скорее всего, то и другое, но польза от этих встреч была сомнительной.
Они ничего конкретно не просили. Отставные и действующие генералы, один сенатор и два депутата, тоже в прошлом офицеры, даже один из заместителей военного прокурора со странно знакомым лицом – все внимательно их выслушивали и ничего конкретно не обещали.
