Экзамены помогли если не излечить, то отодвинуть меланхолию. Репетитор оправдал вознаграждение: трудные предметы Матюша исхитрился сдать на твердые тройки.
К выпускному вечеру он оделся в костюм цвета маренго, Робик – в темно-серую тройку. Школьный зал сверкал от улыбок и светлых нарядов девчонок. Великанова произвела фурор: одноклассники впервые увидели ее с распущенными волосами. Она спокойно могла бы прикрыться своим соломенным снопом и ограничиться этим облачением, но зачем-то решила дополнить его серебристым платьем, облившим ее роскошные формы, как грибной дождь. За десять лет никто не приметил в ней красавицы, а теперь она завладела фокусом зрения всего зала. Случаются чудеса, и можно поверить в сказку о хрустальной туфельке, если скрыть тридцать восьмой размер ноги. Потрясен был даже Робик, но тут началась музыка, и Элька увлекла его в вихрь вальса. Они танцевали так, будто ворвались в жизнь, вцепившись друг в друга, и собрались кружиться в этом сиамском сплетенье до смерти. Изменчивый зал не спускал с них глаз. Солнечные ливни Великановой потускнели, и чуть позже Матюша пригласил несостоявшуюся Золушку на танго. Ее талия оказалась неожиданно узкой по сравнению с хорошо развитой грудью – ну да, для пловчихи же важен объем легких…
Кроме того, что Великанова увлекается плаванием, Матюша знал о ней достаточно много. «Скинь-кедка», но вовсе не дура (дурой ее считал Робик) и, в общем-то, неплохая девчонка. У Великановой была большая семья, сбитая в трехкомнатной квартире из трех поколений: бабушка, родители, брат с женой и детьми. Окно комнаты с желтыми шторами, которую Надя делила с бабушкой, выходило во двор. Примерно в восемь часов вечера шторы задвигались. Матюша не смотрел на них, просто рядом светилось окно дяди Кости вообще без штор. Он не считал нужным его закрывать: «Чтобы заглядывать в окна четвертого этажа, надо быть диплодоком».
…А вот чего Матюша не знал и что вдруг обнаружилось – это цвет Надиных глаз. Они у нее оказались голубовато-зелеными.
В его ладони струилось приятное тепло девичьего тела. На каблуках Великанова была почти вровень с ним. От нее вкусно пахло речной свежестью. Хотелось погладить высокую шею или прикоснуться к ней губами с почтением, как к плотному шелку флага, – в Матюше всего лишь проснулись исторические воспоминания о Жанне д’Арк. Но и он, Снегирек, жалкая замена принцу Роберту Дюббену, был ей безразличен, и говорить им было не о чем.
– Пойдешь на физкультурное отделение? – спросил Матюша от неловкости молчания.
– Да, только не в наш институт. А ты на факультет журналистики? – это она тоже из вежливости. Все прекрасно знали, кто куда намеревается поступить.
После обмена любезностями Великанова вздохнула с мечтательным лицом:
– Здорово мы сходили в поход, правда?
– Здорово.
Про себя он посмеялся. В начале июня класс с большим энтузиазмом отправился с физруком в поход на сутки. Матюша жалел, что нельзя пригласить Марину. Народ предвкушал ушицу с дымком, песни у костра и леденящие душу ночные истории. Но рыбка уплыла, испугавшись шума, а ночью туристами сытно поужинали комары. На рассвете мало кто смог выползти из палаток на страстные призывы физрука. Он жизнерадостно скакал на берегу, изображая Брюса Ли, а полная сил Великанова, в купальнике и шапочке, темпераментно махала с другого берега…
Снова молчание, и вдруг:
– Где та девушка, с которой ты гулял в мае?
– Уехала.
– А-а.
– Надя, – решился Матюша, – честное слово, это не мы положили тебе в сумку использованный ган… презерватив.
Она сильно покраснела. Странно было видеть, как Великанова краснеет. Вот что значит сменить наряд. Хотя, может быть, по причине ее «скинь-кедства» Матюша всегда смотрел на нее сквозь некоторую аберрацию сознания.
– А кто тогда?
– Не знаю.
– Мне сказали, что ты принес эти штучки в школу и всем раздавал.
– Но тебе сунул не я.
Теперь они оба покраснели из-за нечаянно вылетевшего слова. В начале взросления Матюша заметил, человек часто придает словам двойные смыслы.
Вот, собственно, и весь разговор к концу танца. Потом Элька сказала, что Великанова имела грандиозный успех у ребят из параллельного. Матюша рано ушел домой.
Во время домашних проводов на вступительные экзамены родители слегка перебрали шампанского. Предвидя студенческую свободу, троица друзей испытывала эйфорию без всякого допинга. Когда соседи ушли, дядя Костя, счастливый тем, что яблоко готово упасть недалеко от его (а не от папиной) яблони, воскликнул:
– Ты должен осознать, что не можешь, не пися́!
Лекцию об особенностях репортажа и доверительной атмосфере интервью Снегири разбавили коньяком, и она сильно затянулась. Братья принадлежали к той человеческой породе, которой не свойственна вежливость королей. Рискуя опоздать на самолет, Матюша слушал последние наставления у двери. Дядя Костя твердил о мастерстве экономно излагать на бумаге мысли:
– Помнишь, как резали экономику, которая должна была быть экономной?
– А масло – масленым?
– Экономика должна быть или не быть! – энергично выкрикнул папа, и сын присел от его могучего шлепка по плечу.
– Никаких долгов, – остерег дядя Костя.
– И сразу не женись, если что!
– Если что?
– Короче, чтоб грыз гранит без всяких там…
Забежав во вращающиеся двери аэропорта, Матюша услышал свою фамилию по радио. Регистрация у пустой стойки, сумасшедшая беготня, прыжок в автобус почти на ходу, опомнился уже в самолете. Ура. Один, без патронажа. Взрослый, самостоятельный человек. Пора, кстати, распрощаться с детским именем.
Вечернее солнце било в иллюминатор, подкрашивая очески пепельных облаков оттенками розового цвета. Острое металлическое крыло отсекало скоротечное счастье с именем «Марина», как фразу в «экономичной» статье. Маленькая трагедия кончилась, наступило время попробовать себя в другом жанре. На пепле ничего не растет.
Бросила судьба монетку: орел или решка? Понятно, что могло выпасть Матвею при его неподготовленности. Он недобрал баллов. Дядя Костя устроил племянника в отдел писем газеты, строя воздушные замки насчет поступления на следующий год. Эльке тоже не повезло, и оборотистая тетя Раиса определила дочь в медучилище, где помнили и чтили доктора Рабину.
Все материалы пропускались сквозь фильтр редакторской политкорректности. Матвей понял, что звезды местной журналистики из него не получится. Конформизм ему претил, а умением мэтров вписывать хлесткую правду между строк он не скоро бы овладел. Самолюбие, сильно задетое институтским отсевом, перестало страдать. Позже оно отстрадало вовсе, вкупе с амбициями. С евангельских времен человечество не изменилось, в нем все так же было «много званых, да мало избранных». Открытие своей журналистской бездарности Матвей принял стойко.
Редкие задания были необременительны, писем в редакцию поступало негусто. Бескрылая птица успокоилась, существование казалось абсурдным и не стоило напряженных дум. Без энтузиазма сопровождая Эльку по субботам на дискотеки, Матвей щедро улыбался девушкам, аж побаливало за ушами и в скулах. Игра, карнавал, человек, который смеется. Взгляды некоторых, обманутых его маской, были многообещающими, но не будили в нем эмоций. Элька спрашивала, что с ним происходит, а он и сам не знал. Подходя к зеркалу, Матвей видел лицо малоприятного субъекта. Впрочем, притерпевшись к себе такому, он постепенно привык к умиротворению бездействием, как диабетики привыкают обходиться без сахара.
На новогодние праздники приехал Робик. Им по-прежнему было хорошо вместе, но разговорная непринужденность исчезла, словно в дружбе треснуло что-то хрупкое, и равновесие повредилось. Стараясь поменьше ранить Матвея (неудачника), Робик со скромной гордостью рассказывал о походах в анатомичку, преподавателях, сплошь корифеях науки, о привыкании к четырехчасовому сну и воздержании в пище. Потом пожаловался, что башка в результате перестала варить, и надо отоспаться на семестр вперед. Между провалами в сон Робик в огромных количествах истреблял свою любимую картошку со шкварками (если у человека башка не варит, это не значит, что и в желудке у него несварение).
Единственный раз в году народы планеты объединяются для языческого заклинания нового счастья. Отзвенев дома бокалами одновременно с большей половиной Земли, старшие соседи высыпали на лестничную площадку с шампанским и закусками поздравлять друг друга. К слову о счастье тетя Раиса завздыхала, что их молодость отличалась особым оптимизмом и легкостью общения, потому что они верили в торжество счастливого завтра.
– Лучше жить в сегодняшнем дне, – заявила Элька.
Ее отец усмехнулся:
– Темно на дне и воздуха мало.
– А постоянное счастье – скучно!
– Да, уж несчастье-то скучным не бывает, – согласился дядя Костя.
