Ваня вышел из «Гринвича», никем не остановленный. Когда за ним съехались автоматические двери, он усмехнулся. Спустился в переход метро. Прошел его насквозь, поглядывая за колонны. За одним из поворотов, прислонившись к стене, стоял человек. Низко надвинутая кепка закрывала опущенную голову. Казалось, он дремлет стоя. Ваня негромко свистнул. Тот сразу поднял голову, подошел к нему. Ваня встряхнул рукавом, приподнял руку и показал прилипший к ладони айфон. Человек сунул руку в карман, вынул и передал Ване две голубые купюры. Ваня вытряхнул телефон в его ладони, сунул руки в карманы и пошел вверх по лестнице.
Выйдя из перехода на другой стороне, он посмотрел на «Гринвич». Его двери разъезжались, пропуская хорошо одетых вечерних покупателей, которые на расстоянии – а между Ваней и супермаркетом сейчас проходила широкая трасса – выглядели мелкими и одинаковыми. Ухмыляясь, Ваня покивал «Гринвичу», как будто хотел сказать – да, да, все это мы уже видели. Втянул щеки и смачно плюнул на асфальт.
Жаба захлопнула дверцу машины. С водительского сиденья к ней повернулся мужчина лет тридцати пяти, с бледными мясистыми губами, широко расставленными водянистыми глазами и бровями, сведенными, словно щипком, двумя глубокими вертикальными морщинами. Одна щека его была выше другой, вздернутый кончик носа поднимал ноздри. Жаба смотрела в эти темные теплые дырки на его лице, пока с пассажирского сиденья не высунулся второй – молодой, бритый, худой, с опухшим носом, широкими бровями и затаенным взглядом темных глаз. Под носом у него была треснувшая язва с мелкими сухими пупырышками.
Жаба посмотрела на мужчину, сидящего рядом с ней. Этому было лет тридцать, но с передней части головы темные волосы уже сошли, оставив узкую полоску посередине. Черты его лица были правильны и обычны. Брови вскидывались, одевая домиком большие голубые глаза, прозрачные и застывшие, как стекло. Лицо его ничего не выражало, словно фасад дома, заброшенного и нежилого. Только за голубыми зрачками, как за наглухо закрытыми широкими окнами, бился кошмар.
– Что будем делать? – спросила Жаба.
– Минет, – промычал водитель, охватывая ее широкоугольником глаз.
– С презервативом пятьсот, без презерватива – семьсот. С каждого… – деловым тоном сказала Жаба, причмокивая жвачку.
– Поехали… – сказал водитель, крутанув руль.
За окном проносились размытые фигуры людей, словно вышедших из границ и слившихся с черной рекой вечера, растекающегося по автостраде. И не разобрать было, кто из них женщины, а кто мужчины. Только горящие витрины магазинов и окна кафе проливали на вечернюю реку островки желтого света.
Жаба, надув губы, смотрела на свои черные коленки. Мужчины молчали. Тот, что рядом с ней, не отрывал взгляд от дороги, и можно было подумать, он видит этот город после долгого перерыва.
Город пошел уменьшающимися домами, словно машина вносилась в другое пространство – туда, где можно спрятаться. И пространство это должно быть маленьким и укромным, чтобы в нем можно было делать никому не видные дела. Асфальт под шинами зашуршал, наверное, потому, что расстояние отрезало звуки центра города, как лезвием перерезают вены и артерии, идущие от сердца. Жаба не отрываясь смотрела на верхушки деревьев. Чем меньше становились дома, тем выше деревья.
Машина остановилась на проселке. Мужчина, сидевший за рулем, щелкнул включателем на потолке. Салон вспыхнул белесым светом, делая деревья за окнами призрачными, а людей в машине – явственными, хорошо прочерченными в замкнутом пространстве голубоватыми контурами.
Мужчины вышли из машины. Жаба ненадолго осталась одна, вглядываясь в темноту за окном. Дверь с ее стороны открылась.
– Подвинься, – сказал водитель, втискиваясь на заднее сиденье.
Жаба приподняла зад и плюхнулась посередине. Вытащила из кармана фантик, желтоватую жвачку изо рта, завернула ее в фантик и положила в карман. Повернулась к мужчине и сложила губы бантиком. Он ущипнул ее за ляжку под юбкой.
– Че, давай, – сказала Жаба.
– Сейчас дам, – ответил он и навалился на нее.
– Это еще зачем? – звенящим голосом спросила Жаба. – Секс классический – тысячу рублей. И вообще, платите вперед.
– Пасть закрой, жирная тварь.
Он засунул руку глубже и потянул за резинку чулок. Белое мясо жабы взбугрилось под резинкой.
– Трусы снимай, че сидишь, – приказал мужчина.
– Мужчина, вы платить будете?! – голос Жабы дрожал.
– Ты че, не въехала, тупая тварь? – он ткнул мякотью ладони ее в подбородок. Голова Жабы отъехала назад и ударилась о сиденье. – Жирная тупая тварь.
Жаба задрала юбку, стянула узкие черные стринги с серебряным сердечком и сунула их в карман.
– Ляг нормально, – он еще раз ткнул ее в подбородок.
Жаба опрокинулась на сиденье темной бугристой горой. Раздвинула ноги. Мужчина повалился сверху, приблизив к ее лицу широкие губы, бледные, как обескровленное мясо. Черные дыры его ноздрей обдували ее щеку, из его рта несло гнильцой, будто в зубе было дупло, в котором сдохла птица. Жаба повернула голову вбок.
– Жирная… сучья… тварь… – приговаривал он ей в щеку. – Жирное… свиное… вымя…
Он дернулся, надавив Жабе на грудь, закатил глаза до белков, брови в судороге сошлись ближе. Жаба повернулась к нему, ртом схватив горячего воздуха из его темных ноздрей.
Мужчина приподнялся над Жабой, натянул штаны.
– Попробуй сиденье испачкать, – сказал он, – похороню здесь.
Жаба подставила между ног ладошку.
– Отвезите меня к вокзалу, – проныла она требовательно и одновременно просительно.
Мужчина вышел из машины и захлопнул дверцу. Жаба села, не вынимая руки из-под себя. Она вытаращилась в окно на темные тени мужчин.
– Мамочки… – пискнула она. – Мамочки…
Дверца снова открылась. В салон ввалился молодой и сразу схватил Жабу холодными руками за шею. Он опрокинулся на нее, как уж, холодный и скользкий, раздвигая ее ноги в спущенных чулках.
– Че, в чулках, блядь? – выдохнул он. – Модная, блядь. Жирная вся такая… Зеленая, ё-моё…
Жаба молча отвернулась к спинке переднего сиденья и закрыла глаза. Ее покрытая темными точками грудь вылезла из декольте, растеклась и колыхалась, и каждый раз лицо молодого плюхалось на нее, как на подушку.
Он слез с нее и юркнул в темноту из машины, прошуршав листьями. Жаба снова села и положила под себя ладонь. В ладонь натекла мутная горячая жидкость. В салоне запахло сырой рыбой. Жаба смотрела себе на ладонь, хныча и распустив губы. Она приоткрыла дверцу машины, вылила из ладони, наклонилась и вытерла ее о мокрую листву. Закрыла дверцу, достала из кармана трусы и вытерла руку насухо. Скатала чулки до голенищ сапог. Трусы свернула и положила в карман.
Дверца открылась, Жаба обернулась. В тусклом свете белой лампы ее второй подбородок соединялся с вывалившейся грудью, которая в профиль казалась гигантским белым наростом на короткой шее.
– Выходи… – сказал третий мужчина.
– Зачем, скажите… – захныкала Жаба.
Он просунул голову в салон, приблизил свои неподвижные глаза к Жабе. Она вся сжалась и приподняла бедра, вываливая себя из машины. Мужчина захлопнул заднюю дверцу, открыл переднюю и включил фары.
Жаба щурилась. Призрачным светом фары пятнами выхватывали из сырой темноты тонкие стволы невысоких деревьев, за которыми начиналась густая темнота. Ноги Жабы отливали молочной белизной. Двое курили, стоя у капота, ломая собой два белых луча. Свет обводил их по темноте мутным желтоватым контуром, и казалось, они немного пролились за границы себя. А раскинувшееся лесное пространство, перерезанное полоской света, сжимало их с двух сторон, будто толстыми черными ляжками.
– Мужчины… – заговорила она протяжно, будто связки в ее горле отвязались и голос мог тянуться далеко, если б не рвался от грудного дребезжания. – Мужчины, отвезите меня на вокзал. Мужчины, пожалуйста, отвезите меня на вокзал. Денег не надо. Только отвезите меня на вокзал.
– Давай, раздевайся и на колени становись, – сказал третий, очередь которого была.
– Мужчина, я же вам ничего плохого не сделала… – начала задыхаться Жаба. – Не убивайте меня, пожалуйста.
– Давай, раздевайся и на колени становись, – равномерным голосом повторил он.
– Я вас очень прошу… У меня мать больная. Я же говорю – денег не возьму, – Жаба задрожала ногами.
Мужчина ее толкнул, она упала назад, во всегда сырые прошлогодние листья.
– Давай, раздевайся и на колени становись.
– Ой, мамочки… – заскулила Жаба, стянула с себя кофту, лифчик и юбку. – Сапоги снимать? – спросила она.
– Не надо, – ответил третий.
Жаба встала на колени. Ее грудь и живот потянулись к земле.
Мужчина поднял крышку багажника. Жаба заскулила. Захлопнул крышку. Жаба заскулила громче. Он приблизился к ней, чем-то гремя. Жаба зажмурилась, боясь посмотреть. Вжала голову в плечи. Она вздрогнула, когда он коснулся ее спины чем-то железным.
