– Спокойно стой, – приказал он.
Жаба застыла, шевеля только губами, выпуская слюнные пузыри. Ее щеки покраснели, она поводила головой, как будто не веря в то, что она находится здесь и сейчас.
– Давайте, чай готов, – негромко позвал третий остальных мужчин.
Они подошли и сели вокруг Жабы. Третий налил из большого термоса кипяток в граненые стаканы, вдетые в металлические подстаканники. Жаба снова дернулась, и из стакана пролилось ей на спину.
– Спокойно стой, – сказал третий. – Еще прольешь, будешь всю ночь стоять.
Жаба застыла, упираясь негнущимися руками в сырую землю и стараясь подавить дрожь в локтях.
Третий, прошуршав фольгой, разломал плитку шоколада. Смахнул с ягодицы Жабы прилипший гнилой лист, положил шоколад на его место.
Какое-то время на проселке слышались только сиплые втягивания и хрумканье. Жаба со стороны походила на светящийся, молочной белизны гриб, выкормленный самой землей под слоями сухих листьев. А мужчины – на любопытных детей, собравшихся вокруг него посмотреть, до каких еще размеров он может дорасти.
Жаба села на кровать, широко расставив белые ноги с черными, как кожура картофеля, коленками. Линда сидела к ней спиной на полу перед телевизором. На ней была розовая пижама, с капюшона свешивались длинные заячьи уши с атласной внутренностью. В ушах у Линды были наушники. Пережатым голосом Линда пела:
– Пусть мама услышит, пусть мама придё-о-от… Пусть мама меня непременно найдё-о-от. Ведь так не бывает на све-ете, чтоб были потеряны де-ети…
Линда шмыгала носом.
– Ведь так не бывает на све-ете… – ее голос проваливался назад в горло, и тогда Линда глотала в словах гласные. – …были потеряны де-ети…
Когда песня заканчивалась, Линда нажимала на кнопку видеомагнитофона. Было слышно, как он перематывает ленточную кассету, а Линда сморкается.
Жаба, не шевелясь, смотрела ей в розовую спину. Казалось, она спит с открытыми глазами.
– По синему морю, к зеленой земле-е плыву я на белом своем корабле-е… – начинала Линда с новой энергией, но все тем же забитым слезами голосом. – На белом своем ко… На белом своем ко… е-е.
Она обернулась и вздрогнула, увидев Жабу. Сняла наушники.
– Наташ… – прошептала она. – Наташ, ты себя вообще видела? Че с тобой?
– Производственные травмы, – ответила Жаба глубоким голосом. Поплевала на палец и потерла коленку. – Ванька приходил. Сказал, башку тебе проломит, если найдет.
– И че мне теперь делать? – заныла Линда. – На улицу вообще не выходить?
– Сдай его ментам, – Жаба зло блеснула глазами.
– Ты че? – испуганно протянула Линда.
– Как хочешь, – равнодушно сказала Жаба. – Тогда он тебя найдет, и ты пожалеешь.
Линда надела наушники, нажала на кнопку и снова зарыдала.
– Че, Ваня, воруешь все, что не приколочено? – сонно спросила Яга, разглядывая бутылку, возвышающуюся на пустом столе.
Бутылка красного вина придала кухне с белыми известковыми стенами вид больной и даже умирающий. Словно она – кухня – потеряла много крови, стекшейся по черным трещинам стен и потолка в бутылку.
– Я с твоим выблядком до хуя времени убила… – надтреснуто сказала Яга. – Смесь, блядь, ему варила. Он обоссался. Чуть мне кофточку новую не испортил. Я тебе че… У меня че, Ваня, больше дел нет – вот так вот жизнь свою драгоценную тратить? – бубнила она на одной ноте.
– Какие у тебя дела? – цыкнул Ваня.
– Блядь, дела у меня. Понял? Срочные, блядь. Сейчас уйду, блядь. Понял?
Ваня выругался и отвернулся к стенке. Закрыл глаза, успокаивая себя. Яга смотрела на него с вызовом и возмущением. Ее рот приоткрылся. Волосы торчали над головой, словно парик, попавший под колесо машины. Глаза почти слипались. Все лицо у нее было таким затекшим и опухшим, словно она спала и не просыпалась неделю.
– Сдай его, Ваня, сдай, – сипло проговорила она.
– Куда? – глухо спросил Ваня.
– В детдом, Ваня…
– Ты че, охуела?! – Ваня повернул к ней искаженное лицо. – На! – Ваня бросил на стол пакетик с белым порошком.
– Это че? – выдохнула Яга, таращась на стол. – В натуре, что ли?
Ваня промолчал.
– Вань, блядь, че, в натуре… – бормотала она, и ее щеки раздувались от опухлой улыбки. – А то эти таблетки позорные… Полгода уже таблетки позорные… Сдохну я на них скоро, Ваня… Сдохну… И никто, блядь, не пожалеет. Может, ребеночек этот, блядь, вспомнит, как я его на руках держала. Может, только он меня, блядь, и пожалеет. Может, это самое лучшее, блядь, что я в своей жизни сделала…
– Фонтан заткни! – прикрикнул на нее Ваня. – И чтоб ни шагу отсюда! Поняла? Ни шагу…
– Ты че, Ваня… Я ж детей люблю, Ваня… Куда я уйду… Ты че?
Яга приблизила лицо к зеркалу, оглядывая себя, приподняла подбородок, посмотрела на шею. Пальцами вытерла высохшие разводы воды с зеркальной поверхности. Заглянула себе в глаза – в один и в другой. Потрогала веко, передвигая в нем пузырь застойной жидкости справа налево. Опустила нижнюю губу, осмотрела зубы.
Засунула руку в ворот кофты, потерла подмышку. Понюхала руку. Включила воду, набрала пригоршню воды и побрызгала на подмышки, не снимая кофты.
Взяла красную пластмассовую расческу с белой полочки, прибитой к стене. Провела по волосам. Зубья расчески застряли на макушке. Яга взяла прядь волос и начала чесать снизу.
Она умыла лицо холодной водой. Пощипала щеки, покусала губы. Лампочка над зеркалом отражалась в ее голубых глазах серой четырехугольной звездой. Яга отстранилась от зеркала, посмотрела на себя издалека и улыбнулась.
Возвращая расческу на место, Яга уставилась злобно на полочку – туда, где стоял маленький тюбик. Она взяла его, открыла и выдавила каплю себе на палец. Красная капля переливалась сотней серебристых четырехугольных звезд-блесток. Яга растерла каплю по нижней губе, промокнула об нее верхнюю и теперь стояла, крутясь перед зеркалом, глазами ловя сверкание у себя на губах.
– Какая я красивая, блядь… – шептала она и улыбалась, даря зеркалу тысячи звезд. – Какая я красивая…
Раздался глухой стук в дверь. Яга встрепенулась.
– Иди заткни его, он плачет, – послышался Ванин голос.
Яга распахнула дверь, чуть не сшибая Ваню, стоявшего на пороге. Она приподняла подбородок, стрельнула в Ваню глазами из-под опущенных ресниц и оскалилась. Ваня отшатнулся.
Виляя бедрами больше обычного, Яга прошла в комнату.
Младенец кряхтел в коляске – слабо, будто умирающий старик, недовольный долго прожитой жизнью, обиженный на родственников, не обступающих его смертного одра.
– У-тю… – просипела Яга, наклоняясь над ним. – Малень-ки-й-й… Че плачем, маленький? У-тю…
Она протянула к нему костлявые руки. Младенец дрыгнул ручками ей навстречу.
– Ха-ха… – хрипло и радостно выдохнула Яга. – Ха-ха… У-тю, маленький, на ручки просишься, да? У-тю, мой хороший…
Хрипы перекатывались у Яги в горле. Ее лицо маячило над коляской – раздутое лицо, обездвиженное отечностью, через которую не могли продраться притупленные эмоции.
– Маленький… – повторила Яга, смягчая голос, но вместо мягкости в нем усилился тупой скрежет, и она сама его услышала, встрепенулась, словно слышала свой голос в первый раз.
Яга отдернула руки, повернула одну ладонью к себе и, опустив уголки рта, смотрела на короткие черные штрихи, испещряющие ее. Она провела ладонью по тыльной стороне другой руки. Опустила руки и посмотрела в мутные глаза младенца обиженным, настороженным взглядом. Он снова подался к ней всем голым телом. И Яга тогда улыбнулась. Ее губы разъехались, сжимая лицо в гримасу. Она снова наклонилась к нему, сверкая звездами, которые в необъятном количестве вышибал из ее губ луч голой лампы, висящий на потолке.
Яга завернула младенца в тонкое одеяльце, взяла на руки, прижала к себе и пошла на кухню.
Ваня сидел за столом, подперев голову рукой и, кажется, дремал.
– Памперсы кончаются, – деловым тоном сказала она. – Смесь нужна для грудничков. Че… Ползунки еще нужны всякие. Погремушки…
– Какие погремушки? Ты ебнулась совсем? – спросил Ваня сквозь зубы.
– Че ты? – обиженно спросила Яга, прижимая к себе тихого младенца.
– Он тут долго не останется, – сказал Ваня. – Я раньше найду эту суку…
– Че ты, Ваня, совсем к нему не подходишь, – строго сказала Яга. – Это ж твой сын…
– Блядь… Уйди отсюда и его унеси…
– Взял бы на руки, подержал… Ему же это… скучно… Он же все понимает, блядь… Ты че, ты видел, какой у него взгляд… Он же все понимает…
– Задохнись… – прошипел Ваня. – Убери его отсюда…
– Ты че… – Яга задохнулась, по лицу ее растеклась расслабленная тупость. – Ты че это…
Яга подошла к нему и подсунула младенца.
– У-тю… – присела она. – У-тю… Папа, смотри, какие мы…
Ваня зажмурился и отвернулся к стене. Закрыл лицо руками. Головка младенца касалась его кожаного плеча. Ваня сжался.
– Убери… быстро убери… – процедил он.
– Ты че, боишься его? – спросила Яга, выпрямляясь.
