Уже давно делили больше стол, чем ложе, не супруги, но сотрапезники.
Раздевались, не глядя друг на друга, ложились каждый на свой край – большая кровать и долина между ними. Ее голова уже не покоилась на его плече. Расстояние, разделяющее зимней ночью два замерзших существа, ничтожно, но непреодолимо.
В семейной постели вдруг проснуться от одиночества. Зачем-то посмотрела, как он спит – лицо совсем старое.
В доме поселился новый звук – захлопнутой двери.
Кричал на свою жизнь, а получала она, понимая, что она и есть его жизнь.
Скандалы. Затяжные, изматывающие, при затравленно хнычущем ребенке.
Один раз держал в руке чайник с кипятком, и она испугалась, что сейчас плеснет на нее, но он сдержался и полил на подоконнике горшочек с алоэ. Потом выкинула вместе с горшком в помойку, вынесла ведро, вернулась, а запах обваренного алоэ на кухне еще стоял.
Однажды пьяный стал на нее кричать:
– Не носи мне тапки в зубах!
В ванной он так и не научился задергивать занавеску душа до конца, приходилось каждый раз тряпкой убирать за ним.
И никогда не счищал после себя ершиком мазки в унитазе.
Презирал своих друзей, достигших чего-то, а доставалось опять ей. Однажды подумала, что ее жизнь для его жизни промокашка. Ему судьба что-то пишет и тут же ею промокает – тогда его жизнь обрывками проступает на ней. Как только у него клякса, она тут же прикладывает себя.
По углам собираются комки пыли, убегают от щетки, как зверьки. Думала, чем они питаются, и вдруг поняла – ее годами.
Носки всегда разбрасывал. Огрызок на книжной полке. Обрезки ногтей на столе. Но главное – носки. Это же не мелочи, это метки. Люди ведут себя, как животные, только не могут вспомнить – почему. Люди метят свою территорию запахом из ног, оставляя след. Все животные это понимают и ходят босиком. Вот Донька любит положить морду на ноги или тапки, и запах хозяев приятно щекочет ей ноздри.
Чем труднее людям жить вместе, тем сильнее они метят.
Все боялась, что он однажды скажет:
– Я люблю другую. И ухожу к ней.
А он взял и сказал.
Уже заранее заготовил слова. Если бы она умоляла – и умоляла – остаться ради ребенка, он бы сказал – и сказал:
– Единственное, что родители обязаны сделать ради ребенка, – это быть счастливыми. С тобой я несчастлив. А с ней – да. Несчастливые люди не могут дать счастья ребенку.
Она и сама понимала, что – ради ребенка – только отговорка. Просто страшно остаться одной. Ведь никто больше не полюбит.
Говорила ему, не веря сама:
– Не пори горячку! Давай отложим до лета. Повремени! Вам обоим лучше проверить себя, испытать. Вдруг это просто порыв, а пройдет время, и все остынет. Зачем тогда ломать жизнь? Если действительно захочешь тогда уйти – не буду держать.
И он тоже не верил:
– Только с ней я понял, что такое любовь.
– А как же я?
– Что ты хочешь, чтобы я тебе сказал?
– Что это ошибка.
– Да это ты, ты – ошибка!
Схватила банку с мутной водой от акварели, оставшейся на столе после Сони, и швырнула в шкаф с посудой. Все вдребезги, вся комната в осколках и грязной воде. Ребенок вскочил с кроватки, остановился голыми ногами на пороге.
– Стой! Не входи сюда!
Оба бросились к Соне. Он поскользнулся, поранил руку о стекло. Она схватила дочку в охапку и отнесла в постель. Уложила, успокоила, вышла, прикрыв дверь. Стали ругаться шепотом.
Кровь никак не останавливалась, ненависть тоже.
Когда кончились слова, измазал ей кофточку на груди кровью из руки и ушел, брезгливо переступив через разбитое стекло.
Рухнула на кровать и разрыдалась, не жалея только о брошенной банке. Жалела, что ждала столько лет, чтобы швырнуть ее.
Полночи убиралась, потом взяла Сонечку к себе в постель. Та ворочалась и к утру спала поперек, оттеснив ее на самый край.
Столетия закончились.
Вечера, когда забирают Соню, самые тяжелые. Бродит по опустевшей квартире и думает.
Вдруг поняла, что у нее нет подруг. Ее подруги куда-то за годы пропали, остались только его друзья. Они теперь совсем по-другому с ней разговаривают. Всем стало некогда. Да и не хотелось смотреть в глаза тем, кто все давно знал.
Раньше снимала чулки, и Донька, виляя хвостом, лизала ей пальцы, а теперь лижет ноги той.
Попробовала напиться, купила бутылку вина – кислятина, не смогла заставить себя пить, вылилав раковину.
То берет себя в руки, то не хочет. Наткнется на его старый носок, и опять слезы.
Никто рядом не храпит, ногами не пинает, простыни в жгуты не скручивает.
У него же больной желудок. Разве та, молодая, будет следить, чтобы на завтрак у него была овсянка и чтобы вообще он ел поменьше соленого?
Поняла, чего ему не хватало в их жизни: ему не хватало другой жизни.
А вдруг он позвонит ей, пьяный, несчастный, раскаявшийся, а ее не окажется дома? Ведь он захочет сказать, что повел себя как последний идиот, что просит ее простить! Любит и возвращается. Устал и хочет прийти и положить ей голову на колени. Ведь все на свете должно заканчиваться так – мужчина, пройдя испытания, возвращается к любимой и кладет ей голову на колени.
Она старалась никуда не уходить, да и уходить некуда, пила рябиновую настойку и караулила телефонный звонок. Время от времени поднимала трубку – гудок – телефон в порядке. Однажды вылетела нагишом из душа, чтобы успеть к звонку. Это Сонечка хотела рассказать ей про папины подарки.
Соня каждый раз возвращается вся увешанная подарками, и она подумала, что со временем он совсем перетянет ребенка на свою сторону.
Отчитывала его, когда привез дочку в воскресенье вечером:
– Я, получается, всю неделю зануда, пилю, все запрещаю, придираюсь, требую, воспитываю, а ты – добренький, развращаешь ребенка, слова «нет» вообще не существует, балуешь, приучаешь ее к тому, что я не могу ей позволить!
Заметила, что он все еще ходит в свитере, который она ему связала.
Соня пляшет на кровати, хвастается:
– Смотри, какие мне папа часики подарил. Слышишь? Как кузнечики!
Закричала на нее:
– А ну спать немедленно!
Засыпает не с новыми игрушками, а со своим облезлым тигренком.
Еще стал посылать Соне открытки с рисунками – лисы, зайцы, какие-то уроды с двумя головами, трехглазые, одноногие, все улыбаются, машут лапами, зовут. Сначала выбрасывала, потом перестала, когда заметила, что открытки пронумерованы. Соня прикрепляет их булавками к стене над своей кроваткой. Разговаривает с ними перед сном.
Варила Соне кашу на ужин, засмотрелась в окно, там прохожие тусклого окраса. Торопятся и не знают, что счастливы. Каша подгорела. Села за стол, положила голову на согнутую руку и заревела. Тут Соня вошла:
– Мама, чем так пахнет? Что с тобой? Ты плачешь?
Стала утешать, как взрослая, гладить по голове:
– Ну что ты, мамочка, ну подумаешь, каша!
Сонечка почти уже перестала мочить по ночам постель, а теперь, после его ухода, снова все началось.
Читали какую-то детскую книжку, а там девочка идет на блошиный рынок, где продаются старые куклы, и вдруг понимает, что куклы – это умершие девочки. Как можно такое писать для детей?
Ехали в поликлинику, и Сонечка вдруг спросила громко на весь трамвай:
– Мама, а папа ушел от нас из-за меня?
На каникулах они забрали Соню на неделю. Почти перестала выходить из дома, мусор не выбрасывала, посуду не мыла, простыню не меняла, белье не гладила. С пыльными зверьками мокрой тряпкой не сражалась, сдалась. Ей казалось, что это месть. С диеты перешла на шоколад. И это месть.
Волосы свисают грязными сосульками и пугают сединой.
Смотрела в зеркало на складки вокруг глаз, сухую кожу на щеках, увядающую шею. Женщина высыхает сначала изнутри, в душе, а потом снаружи.
Думала: как же так – вот вены разбежались ручейками по ногам, волосы на лобке седеют. А это уже давно началось расставание с телом.
Смотрела на свои портреты, развешанные по стенам, вспоминала, как позировала голая и он прерывался, чтобы целовать ее везде, и теперь спрашивала себя:
– Кто там на холсте? А я тогда кто?
Стала разговаривать сама с собой:
– Нужно открыть форточку и пойти на кухню поставить чайник. Слышишь?
– Зачем?
– Затем. Для этого нужно хотя бы временно полюбить себя.
– Полюбить себя? За что?
Загадала – вот сейчас примет душ, приведет себя в порядок, оденется, накрасится, купит на остановке букетик цветов себе, и что-то произойдет.
Произошло.
– Ада!
Обернулась.
Ветеринар, к которому ходили с Донькой. Сонечка называла его доктором Айболитом. Всех излечит, исцелит добрый доктор Айболит! Девочке ведь никто не объяснил, что ему привозят здоровых кошек и котов, а увозят кастрированных, с вырванными когтями.
– Адочка, а вам свобода на пользу. Какая вы!
Все всё знают. Приобнял за талию, а раньше ничего такого себе не позволял. Ухмыльнулся нагло:
– А не поужинать ли нам вместе, раз такая встреча?
Подумала, что вот оно, чудо.
– Отчего же нет? Пригласите меня в ресторан и закажите что-нибудь дорогое!
