Так, не сомкнув глаз, в напряжении, в ожидании чего-то непредсказуемого просидел Иван первую ночь до восхода солнца. В восьмом часу утра до слуха донёсся шум мотора – лесорубы приехали на работу. Подъехав к сарайке, водитель выключил двигатель. На охотника глянули десять пар любопытных глаз. Из кабины вышел лесничий Кудряшов.
– Как охота, Иван Михайлович? – спросил он басовито.
– Плохо, Валентин Андреевич!
– Что так?
– Не будет в обиду сказано, но охота не состоялась из-за вашего ремонтника. Всю ночь брякал железом, понятно, при таких условиях зверь не подойдёт.
Рабочие и лесничий переглянулись, не понимая, о чём идёт речь.
– Но мы на ночь никогда не оставляем слесарей, – возбуждённо отвечал лесничий. – И техника у нас, слава Богу, в исправности.
– Не оставляли… а кто же кувалдой бил?
Рабочие дружно загоготали.
– Слезай с крыши, айда с нами, сейчас посмотрим.
Остановились на стоянке тракторов, рабочие друг за другом покинули грузовик. Разговаривая о предстоящем рабочем дне, проверяли свои инструменты. Тракторист решил расчекорить трос, прижатый хлыстами к земле. Поискал глазами оставленный вечером лом, но его на месте не оказалось.
– Мужики! – громко обратился он. – Я вот тут вчера лом оставлял, кто брал?
– Зачем нам твой лом, коли у нас свой инструмент: пилы да топоры!
– Вот те на, куда он делся? – растерянно вопрошал тракторист.
– По Ветлуге уплыл твой лом, – шутили остряки.
– До Ветлуги-то надо сперва прошагать двадцать вёрст.
Некоторое время спустя лом нашёлся возле Газика, тут же в грязи отпечатались и огромные медвежьи лапы. Капот машины оказался перекошенным, две глубокие вмятины свидетельствовали о нанесённых по машине ударах… это обстоятельство позабавило лесорубов.
– Ладно не по стёклам бил медведь-то.
– Совестливый, понимает, что стёкла трудно достать.
– Ну и умница этот медведь! – больше всех удивлялся лесничий. – Ведь сообразил, что этот Газик пришлый, вычислил охотника и дал протест. Вот и думай после этого, что медведь не находит разницы в технике, ведь ломом колотил не по нашим лесным трелёвочникам.
Оставлять здесь свой транспорт больше не имело смысла – медведь промысловика рассекретил. Иван решил перегнать машину и спрятать в лесу.
Вернувшись к оставленным вещам, возле сарайки он увидел худенькую, уже не молодую женщину. Это и была хозяйка пасеки – Ольга Лопатина из Козьмодемьянска. Познакомились.
– Тётя Оля, вы с рабочими приехали?
– Нет-нет, – ответила она певуче, – я ночью пешком пришла.
– Ночью?.. Так это вы дверью скрипели? – выдохнул Иван.
– Да, пришла и в домик зашла.
– Но я всю ночь глаз не сомкнул, не видел вас на этой тропинке и не слышал.
– Я не хожу лесовозной дорогой, у меня своя тропинка по ту сторону избушки, она покороче. А шагов не слышно было – так и понятно: после дождя листья не шуршат, я и прошла в домик незаметно. Мне говорили, что сюда должен охотник прибыть, но не знала, что вы уже здесь.
– Как же вы ночью-то шли в темень такую, да и лес полон зверьми?
– Меня знают тут все, – улыбнулась Ольга. – Вы вчера приехали?
– Да. И устроился на крыше вашего сарайчика.
– Не приходил медведко-то?
– Нет, этой ночью он занимался моей техникой.
Ольга вздохнула и продолжила разговор:
– Моё хозяйство тоже не обошёл. Пока в город ходила, четыре пчелосемьи нарушил. Раньше, бывало, украдёт улей и жуёт мёд в кустах, а в моё отсутствие совсем обнаглел – тут же на пасеке и закусывает.
Слова Ольги у Ивана вызвали смех – ему представился этакий самоуверенный верзила, сидит себе, пьёт, не обращая внимания, и закусывает большими шматками мёда.
– Тётя Оля, а большая ли у вас пасека была?
– При живом-то муже у нас на пасеке было сто сорок пчелосемей. Умер Гриша, и с тех самых пор на пасеке объявился медведь. Теперь всего три десятка осталось. Разорил меня сладкоежка. Сколько труда вложено зря. У мужика-то руки посильнее и ума в этом деле больше. Не стало хозяина, пропадает пасека.
– А что, охотников в округе разве нет, долго ли прибрать хулигана? На это дело охотинспекция разрешение даёт.
– Были охотники, – грустно ответила Ольга. – Сын с другом здесь были, караулили с ружьями. Медведь на глазах улей терзал, а стрелять не стали.
– Побоялись, что ли?
– Сын не стал стрелять, померещилось ему, что на пасеку отец приходил. Так и уехали, ничего не сказав.
– Хитёр, значит, медведь-то. Но от меня не уйдёт. Это будет мой седьмой медведь, – твёрдо заверил охотник Мишин.
Ольга ничего не ответила, но на её лице обозначилось выражение грусти, непонятной тревоги. Она засуетилась и пригласила Ивана в домик:
– Заходите, пожалуйста, я пирогов свежих принесла, чай вскипятила, медовых сотов нарезала.
Правду говоря, после бессонной холодной ночи больше хотелось спать, чем завтракать, но горячий чай, да с мёдом, – это тоже дело.
Избушка, срубленная из тонких сосновых брёвен, служившая Ольге жильём, внутри оказалась ещё меньше. При входе Мишин наткнулся на жестяную печку-буржуйку. За ней стоит столик, а слева от него располагается топчан с соломенным матрасом, над ним свисает старый марлевый полог, спасавший хозяйку летом от комаров. Две табуретки дополняют мебель. Маленькое оконце, вырубленное в сторону ульев. Из него можно вести наблюдение, не вставая с табуретки.
На полочке, приколоченной к стене, в чёрных переплётах сложена стопка книг. При всей этой тесноте и ветхости из тёмного угла, освещённого лампадкой, на Ивана смотрели глаза икон Божьей матери и Христа. Они смотрят на него выразительно и достаточно сурово, располагая внутренне настроиться на лад доброты и откровения. В избушке тепло, пахнет ароматами сушёных трав и грибов. По стенам на гвоздиках висят кулёчки с припасами.
Тётя Оля разливает по кружкам чай. Цветочный мёд тягуч, сладок. Иван пьёт чай небольшими глотками вприкуску с янтарными сотами, чувствуя, как тело наливается бодростью и силой. Ольга же, прежде чем сесть за стол, повернулась к образам и, усердно крестясь, торопливо заговорила.
– Глаза все, Господи, смотрят на тебя с надеждою, как ты каждому в свое время даёшь пишу, отверзаешь твою щедрую руку, чтобы всех живых наделить милостями…
Глядя на Ольгу, Иван забыл про чай, но когда певучий её голос стих, вновь пододвинул к себе кружку. Чай был ещё горячим, он дул в кружку и, чтобы не сидеть истуканом, сказал:
– А я крещёный в детстве, а креститься не могу, не научили. как-то мать надела на меня крестик, и пошёл я в школу. Как на грех, в этот день прививки делали. Снял рубашку перед врачом, стою с крестиком на шее, учительница увидала и давай меня стыдить. Особенно старались пионервожатая и директор школы: «Как, – говорили они, – тебе не стыдно перед лицом своих товарищей»? Ох, и натерпелся я, до сих пор помню, как стыдили меня за этот крестик.
– Ношения крестика стыдиться не надо, – говорила Ольга. – Это обычай такой христианский, кто носит его, тому Бог наш Христос помогает, спасает от искушения дьявольской силы. Ольга поставила второй стул ближе к столу и стала чаёвничать.
Мишин старался не придавать значения ни чему, но для себя всё больше открывал эту пожилую женщину: глубокая вера сделала её покорной судьбе, а труд сделал её движения ладными, мастеровыми, пластичными.
У нашего поколения атеистов подобные ритуалы у икон вызывают растерянность, усмешку – так не присуще нам бытие верующих. А Ольга – человек, который обрёл свободу и внутреннее мужество.
Утренняя трапеза завершилась все же немногословно, ведь, по сути дела, с хозяйкой пасеки охотник едва познакомился. Ольга в своём чёрном халате, с ловкими руками и запасённой на всякий случай молитвой, казалась загадочной и недосягаемой.
Она убрала со стола. Посуду вынесла из избушки и, подойдя к кострищу, над которым висел почерневший от дыма котёл, начерпала воды в огромное алюминиевое блюдо, сложила в него ложки, тарелки, кружки. Затем смочила берёзовый веник водой и навела порядок в доме.
Утро зарумянилось огромным красным солнцем так, что весь горизонт востока казался неохватным малиновым садом со сладкой ягодой. На кустах и ветках деревьев висели капельки росы. До какого-то момента они были просто каплями воды, но луч солнца осветил их, и они заблистали богатой огранкой. А промысловик Мишин сидит возле сказочного лесного теремка на пенёчке и смотрит на живые картинки тайги.
Закончив дела, Ольга решила сходить на болото за клюквой, она совсем рядом – рукой подать. И, одев сапоги и прихватив корзину, бесшумно исчезла за частоколом березняка, за которым таинственно чернел хвойный лес.
Она шла легко и уверенно, как по своему подворью, зная, где что лежит, что требует её заботливой руки. Вот подошла к знакомому муравейнику и, глянув, ахнула, перекрестилась. Коническая куча из иголок хвои сосны и ели, высотой около метра, была развалена. Муравьи едва шевелились возле разрушенного жилья. Ольга сгребла всё в кучу, рассуждая:
