«Тьфу, урод! – зло ругался Анти-Иван. – Это не моя миссия, а НАША! Мы с тобой должны объединиться, тогда мы таких дров наломаем!»
«Я и так уже таких дров наломал, что самому страшно».
«Чего ты там наломал-то? Жену он обидел, нытик, подумаешь – преступление! Да кругом полно тёлок – любая твоей будет, если меня станешь слушаться», – всё громче наседал Анти-Иван.
«Да не нужна мне любая! Что я, мальчик прыщавый, что ли, чтоб о тёлках мечтать? У меня уже внуки в школу пошли, а я какой им пример подам? И потом, что ты так грубо о женщинах отзываешься: какие они тебе тёлки?»
«Ох ты, Осподя, рыцарь хренов! Тьфу! Вот Дур-р-рак-то!!! Вся работа псу под хвост. Ну ты и размазня!»
«Так мы с тобой одно целое, поэтому ты такая же размазня, как и я. А я, действительно, размазня, потому что тебя послу шал».
«Мне просто стыдно с тобой разговаривать», – обиженным тоном сказал Анти-Иван.
«Вот и правильно: лучше помолчи».
Анти-Иван ещё какое-то время ворчал что-то про миссию и тёлок, но всё тише и тише. А в парке пели птицы, и каждая на свой лад.
– Чик-чирик-чик-чик-чик-чирик, – раздавалась трель в ветвях старого клёна, а Иван Ильич слышал: «Вот-и пришёл-ко-нец-зи-ме!»
– Фьюить-фьюить-фьють-фьють-фьюить, – мягко отвечала другая птаха откуда-то со стороны молодых и крепких дубков, а Иван Ильич расшифровывал эту руладу: «Хватит-болеть нам-ну хватит!»
– Сча-ча, сча-ча, сча-ча-ча-ча, – раздавалось над самой его головой, и он повторял: «Сча-стье, сча-стье, сча-стье вок-руг!»
«Ты посмотри, какая красота! Как я мог раньше не замечать этой красоты? Озлобился, ощерился на весь свет, как старый хрыч, а вокруг столько прекрасных людей, столько разных птиц, и каждая поёт на свой лад!» – радовался жизни Иван Ильич.
«Шмальнуть бы по ним из рогатки, чтоб не трещали здесь, не мешали серьёзные вопросы обсуждать про спасение от жидомасонского ига, которое парит над Россией, как чёрный коршун, бу-бу-бу, гу-гу-гу, шу-шу-шу, – Анти-Иван стал бормотать что-то совсем невнятное. – Всех бы к стенке поставить… Долой!!! Ура!!! Даёшь!!! Буль-буль-буль…»
А Иван Ильич продолжал слушать пение птиц, и вдруг он вспомнил, что нечто подобное уже в его жизни было. Правда, это были не птицы, а люди. Это было очень давно, когда Иван Ильич и Анна Михайловна только поженились, и их тогда все называли просто Ваня и Аня. Они тем летом поехали отдыхать на Чёрное море в какой-то дом отдыха, где было полно народу со всего Советского Союза. И там была такая традиция: петь по вечерам. В то время ещё не было такой музыкальной аппаратуры, как сейчас, а люди были те же, то есть хотели песен и радости. Был, правда, один проигрыватель, но комендант берёг его, как зеницу ока, и выдавал его отдыхающим только на субботний вечер. «Имущество казённое поломаете, а мне отвечать», – комментировал он своё поведение.
Но на него никто не обижался, потому что все были молодые и счастливые. И сами очень любили петь. По вечерам. А вечера на Юге тёмные. Начинал петь корпус украинцев – так уж повелось. Потом на их песню отвечал корпус, где жили русские. За русскими начинали петь грузины, потом… Иван Ильич уже не помнил дальнейший порядок, но суть была такая – кто кого перепоёт: то есть, выиграет тот, кто больше своих песен знает. Часто побеждали грузины, но потом выяснилось, что они хитрили и одну и ту же песню пели на разную мелодию, но никто не обижался, потому что была какая-то неистребимая радость у всех, а когда у человека есть радость, его очень сложно обозлить на окружающих. И все видели различие между собой, между разными народами и их культурами, но никто почему-то не испытывал ненависти друг к другу за это. И вот пение птиц напомнило Ивану Ильичу те вечера, и как он радовался тому, что на свете так много разных народов, и что они умеют так дружить, а у народов есть так много разных красивых песен, и они умеют их так красиво петь. И как комендант сидел у своего окна, слушал пение, кушал арбуз и утирал слёзы: «Прям до глубины души проняли вы меня своими песнями, вот прям до самого дна! Ещё».
«Что же мы тогда пели-то? Вот Анечку бы сюда, она бы вспомнила: у неё память хорошая», – думал Иван Ильич.
«Ему миссию такую доверили, а он!..» – неподдельно рыдал Анти-Иван.
«Ты, кстати, не помнишь? Как же эта песня-то начиналась?»
«Я с ренегатами не разговариваю», – ответил Анти-Иван.
«Да без тебя обойдусь… Над полями да над чистыми месяц птицею летит… А как же дальше там было?»
«И серебряными искрами поле ровное блестит! – протараторил Анти-Иван. – Неужели так трудно вспомнить?!»
«Точно! Ты смотри, вспомнил, молодец!» – обрадовался Иван Ильич.
«Не подлизывайся».
«А дальше как?»
«А вот не скажу! Знаю, а не скажу. Свою память надо иметь, а то привык на мне выезжать», – справедливо заметил Анти-Иван.
«Когда это я на тебе выезжал?»
«А кто тебе всегда на экзаменах и зачётах подсказывал, когда ты вместо того, чтобы закон Био-Савара-Лапласа штудировать или формулу Рэлея-Джинса выводить, с Анной Михайловной в кино ходил, а потом всю ночь гулял с ней по набережной и белыми ночами любовался?»
«Так это ты был? Умница! Спасибо тебе».
«Пожалуйста», – всё ещё обижался Анти-Иван.
«Как давно это было, даже не верится, что было… Ну, дружней, звончей, бубенчики, заливные голоса… Вот хоть убей, а не помню дальше!»
«Эх ты, удаль молодецкая, эх ты девичья краса! В последний раз подсказываю, неуч», – заявил Анти-Иван.
«Да ладно тебе, не бухти. А помнишь ту украинскую песню, которую всегда следом пели, когда все уже выдыхались?»
«Реве та стогне Днипр широкий, сердитий витер завива…»
* * *
Шмульзон Сергей Николаевич сидел на подоконнике открытого окна и курил. Вошёл санитар.
– Сергей Николаевич, там этот больной, ну который вчера тут буянил, песни поёт. И даже не по-русски.
– Ну и что?
– Так, может, это – укольчик?
Из парка раздавалось довольно-таки умелое пение в исполнении Ивана Ильича. Казалось, что подпевал ещё кто-то, а может это просто ветер так разносил звук по округе:
Додолу верби гне високи,
Горами хвилю пидийма.
И потом ещё:
Чёрный ворон, чёрный ворон,
Что ты вьёшься надо мной?
Ты добычи не дождёшься,
Чёрный ворон, я не твой!
Иван Ильич так распелся, что заглушил пение птиц, которые сначала озадаченно замолчали, а потом начали подпевать ему в качестве музыкального сопровождения, а какая-то птичка в конце каждого куплета исполняла очень красивую аранжировку.
Одну песню вредный Анти-Иван отказался ему подсказать, поэтому Иван Ильич её основательно переврал, хотя когда-то помнил точнее:
Сакварис сафлавс ведзебди,
Вер внакхе дакаргулико.
Долго я томился и страдал.
Где же ты, моя Сулико?
– «Сада кхар, кхемо Сулико», – подпевал Шмульзон. Он помнил эту песню ещё с того времени, когда был пионером.
– Так что, Сергей Николаевич, может, укольчик ему, а? – переминался с ноги на ногу санитар.
– Не надо. Пусть поёт. Раз поёт, значит хорошо ему и без наших укольчиков, – сказал психиатр, выпустив длинную струю дыма. – И вообще, как тут не петь? Ты посмотри, какая красота вокруг. Истинная благодать!..
Горская Н. В.Что значит имя? Роза пахнет розой, хоть розой назови её, хоть нет. (Шекспир, «Ромео и Джульетта», акт 2, сцена II, пер. Б. Пастернака)
