и Мария возбужденно теребит платок…
и Буран, позабыв о зрителях, всласть упивается экзекуцией, орет в экстазе.
БУРАН. Сажай его! Сажай сироту! Лупи!..
Под ударами палок, кровавящих его спину и плечи, Бахчеев действительно уже приседает, крича от боли.
А Буран все бежит за ним вдоль шеренги солдат и хохочет, бока руками подпирает и сгибается от смеха, распрямиться не может.
БУРАН. Лупи его, лупи! Обжигай!.. Еще ему, еще! Крепче сироту!..
И солдаты лупят со всего размаху.
И гремит барабан. Эта барабанная дробь накатывает на Достоевского, оглушая его – как тогда, на казни. А вместе с ней – все ближе, все неотвратимее унтер-офицеры тащат к нему окровавленного Бахчеева, ужасая необходимостью ударить несчастного. Судорога проходит по лицу Достоевского, и глаза ему ослепляет сияние солнца…
Рядом с ним старик «наемщик», сжалившись над Бахчеевым, бьет не в полную силу. Буран тут же подскакивает к старику, отмечает спину «милостивца» крестом.
БУРАН. В кордегардию! Засеку своими руками!
Тут Бахчеев – окровавленный и почти падающий на ружья унтер-офицеров – равняется с Достоевским, и одновременно сюда же подбегает Буран, впивается в Достоевского глазами, сторожа его жест.
Гремит, оглушая, барабан.
БУРАН (орет Достоевскому). Жги его, писатель! Бей! Лупи!
Достоевский размахивается и бьет.
СОЛДАТСКАЯ КАЗАРМА. ДЕНЬРаспахнув дверь казармы, два солдата вносят «наемщика»-милосердца и волоком тащат по проходу между нарами, на которых солдаты сидят с мисками в руках, обедают.
Вся спина старика «наемщика» исполосована розгами, он замертво падает ничком на нары, кровь капает на пол.
ПЕРВЫЙ СОЛДАТ (глядя на старика и не прекращая есть). Н-да… Розги садче палок…
Достоевский с Евангелием в руках стоит у окна, в снопе света – не то в трансе, не то в молитве. Ему слышатся барабаны…
КАЦ (сосед Достоевского по нарам). Эй, Достоевский! Где у нас самовар? Тащи чай!..
Достоевский заторможенно делает шаг от окна и вдруг…
«вдруг как бы что-то разверзлось пред ним: необычайный внутренний свет озарил его душу. Это мгновение продолжалось, может быть, полсекунды; но он, однако же, ясно помнил звук страшного вопля, который вырвался из груди его сам собой…» (Достоевский, роман «Идиот»).
Ослепленный этим светом, Достоевский с нечеловеческим криком падает на пол в конвульсиях и судорожно протягивает руки назад, к сиянию света из окна казармы…
И разом наступает великая тишина…
ПЕРВОЕ ВИДЕНИЕ ДОСТОЕВСКОГО. ИЗРАИЛЬ, МОРЕ, ДЕНЬ…А из сияния света возникает рыбацкая лодка, плывущая к нему по морю… И в лодке – Христос и апостолы Его…
«И когда вышел Он из лодки, тотчас встретил Его человек, одержимый нечистым духом…»
(Одержимым был сам Достоевский…)
«И кричал он, и бился о камни…»
(…бился в эпилептическом припадке…)
«Увидев же Иисуса издалека… поклонился Ему и вскричал громким голосом, сказал…»
ДОСТОЕВСКИЙ (Иисусу):
«Что тебе до меня, Иисус, Сын Бога Всевышнего? Заклинаю тебя Богом, не мучь меня!
И Иисус сказал ему:
Выйди, дух нечистый, из сего человека…»
(Новый Завет, от Марка, глава 5, стихи 2–3, 5, 6–8).
ЛАЗАРЕТ. ДЕНЬДостоевский с закрытыми глазами лежит на лазаретной койке.
Слышны чьи-то шаги – они то приближаются, то удаляются…
Он открывает глаза.
Сквозь открытую дверь палаты он видит Христа, идущего к нему по больничному коридору вдоль больших и настежь открытых окон. Яркий солнечный свет бьет в эти окна, размывая фигуру Христа на контражуре, но когда Христос приближается и входит в тень, то оказывается, что это Бахчеев, прошедший экзекуцию. Голый до пояса, он представляет собой жуткое зрелище: вся спина и плечи стали одной рваной раной, местами покрытой корками запекшейся крови, сквозь которую проступают, сочась сукровицей, ключицы и ребра…
Шагая – восемь шагов в одну сторону коридора, восемь в обратную, – Бахчеев раскачивает головой, силой держа себя за локти и скрежеща зубами от нестерпимого желания расчесать свои раны…
Достоевский следит за ним глазами, постепенно обретая фокус и сознание…
Затем, превозмогая слабость, заставляет себя подняться с койки, стягивает с нее простыню и, пошатываясь, идет в угол комнаты, к глиняному кувшину с водой. Смачивает в этом кувшине всю простыню, чуть отжимает ее слабыми руками, расправляет и несет в коридор, набрасывает «Христу» – Бахчееву – на плечи и спину.
БАХЧЕЕВ. Ничего… Я в полторы тыщи ударов выжил… И еще выживу…
В глубине коридора появляются доктор и Врангель.
ВРАНГЕЛЬ (издали). Боже, Федор Михайлович! Зачем вы встали?
САД И ВЕРАНДА ДОМА ЕЛИЗАВЕТЫ ГЕРФ. СОЛНЕЧНЫЙ ВЕСЕННИЙ ДЕНЬНарядно одетая пятилетняя девочка, точная копия Елизаветы в кукольном исполнении, бежит по цветущему яблоневому и персиковому саду.
ДЕВОЧКА (кричит). Маменька, маменька! Жук!.. (Испуганно замирает на месте.) Ой!..
Вместе с маменькой, Елизаветой Герф, на веранде их большого барского дома стоят два незнакомца – юный барон Врангель в красивом мундире с галунами и худой сутулый солдат в шинели – Федор Достоевский.
ЕЛИЗАВЕТА (девочке, строго). Что нужно сказать, Жизель?
ДЕВОЧКА (приседая и растопыривая перемазанные в земле пальчики). Бо… Бонжур, месье…
ВРАНГЕЛЬ (церемонно кланяясь). Бонжур, мадемуазель.
Достоевский, улыбнувшись, тоже склоняет голову.
ЕЛИЗАВЕТА (девочке, по-французски). Вот это другое дело. Позови, пожалуйста, Нинель. Скажи, что к ней пришел репетитор.
Девочка круто разворачивается и уносится в глубину сада, восторженно крича.
ДЕВОЧКА. Лепетитол! Лепетитол плишел!
ВРАНГЕЛЬ (Елизавете). Она просто прелесть! Вам положительно нужно иметь еще детей!
И – замирает в изумлении:
по саду – огромному, с яблоневыми и персиковыми деревьями в цвету, с гудящими над цветочными клумбами пчелами – со всех его сторон бегут с криками «Лепетитол!.. Репетитор!» дети-погодки – девочки… мальчики… и – все, как один, точная копия Елизаветы Герф.
У Достоевского и Врангеля, повертывающихся во все стороны, глаза разбегаются считать их…
Их оказывается шестеро, каждый на год старше другого. Взбежав на веранду, они льнут к пышной юбке матери, с любопытством глядя на барона и солдата.
Елизавета с улыбкой смотрит на Врангеля.
ЕЛИЗАВЕТА. Вы считаете, что мне нужно еще?
ВРАНГЕЛЬ (восторженно). Безусловно!
Елизавета показывает младшим детям на гувернантку, тоже пришедшую из сада.
ЕЛИЗАВЕТА (по-французски). Дети, идите к мадам. Идите… (Повернувшись к старшей, двенадцатилетней девочке.) А ты, Нинель, познакомься. Это писатель Достоевский.
Нинель, делая реверанс, краснеет.
НИНЕЛЬ. Я… я вашу книжку читаю… (Голос ее вдруг взлетает.) Зачем… зачем он умер?
ДОСТОЕВСКИЙ (растерянно). Кто умер?
НИНЕЛЬ. Ну как же! Этот студент. Такой молодой, добрый, в чахотке…
ДОСТОЕВСКИЙ. Что ж делать? Так надо было, Нелли…
НИНЕЛЬ (надув губки и уставившись глазами в пол). Совсем не надо… (И вдруг порывисто шагает к Достоевскому, хватает его за рукав шинели и вскидывает глаза, полные мольбы и надежды.) А они-то… девушка и старичок, они будут жить вместе? И не будут бедные?
ВРАНГЕЛЬ. Нет, Нелли, она уедет далеко, выйдет замуж за помещика, а он останется один…
НИНЕЛЬ (с негодованием). Это неправда! (Достоевскому.) Скажите: это неправда!
Она требовательно дергает Достоевского за рукав, ухватив вместо шинели рукав его куцего солдатского мундира, отчего всем стало видно, что рукав этот обтертый и с бахромой.
И только Достоевский не замечает этого.
ДОСТОЕВСКИЙ (с сожалением). Правда, Нинель…
