А подробности Юрке и ни к чему. Юра выдвинул ящики комода и раскрыл настежь дверцы шкафа, рассматривая развешенные там его рубашки. Честно постиранные и заштопанные невесткой, словом – отработанные ею за дачный безмятежный постой за всё лето. Впервые Юрка заметил, что не было ни одной рубашки радостного цвета, ласкающего глаз веселенькой клеточкой или рябинкой. Все они были «любимого цвета советского народа – немаркого». Он достал наиболее приглянувшуюся ему, насколько это было возможно в данном выборе, рубашку. И впервые он отметил про себя, что даже постиранные чистые рубашки бедного человека пропитываются запахом старого шкафа. И поэтому люди пожилые и бедные и пахнут старым деревом, вернее, старым, натруженным и потным деревом.
Этим утром он решил пораньше пойти за пенсией. А потом – не за бутылкой, а купив предварительно новую рубашку, не пахнущую его непутевой жизнью. Без стука, как обычно, в незапертую по старинке входную дверь вошел Жорка – его собутыльник. Тоже житель Петрово. Его вросшая в землю изба была на самом отшибе Петрово. Он, не здороваясь, потирая руки, выразительно хлопнул ими, подмигнул Юрке, стоящему у зеркала. И, как привычный пароль, произнес «Угу?», обращенное к Юркиному отражению в зеркале.
– Нет! – спокойно ответил Юрка. – Сегодня ты давай без меня!
– Так ведь… ты ж вроде как собрался идти? – удивился Жорка такой неожиданной непонятливости и неконтактности соседа и многолетнего безотказного собутыльника.
– По делам ухожу!
Жорка чертыхнулся и исчез за порогом дома.
Надев куртку и кепку – прощальные до следующей весны подарки невестки, Юрка пошел привычным маршрутом – в Ругачёво.
Марат играл и болтал во дворе с забытым осликом, на спине которого красовались большущие проволочные крылья бабочки из сверкающей ткани, обтянувшей каркас ярких крыльев. Поникшая голова ослика с густой гривой, как и накануне, все так же была украшена чалмой из каких-то переливчатых тканей с ярко-оранжевым пером, приделанным сбоку. Кормил его Марат спрятанным под курткой лавашем, потихоньку унесенным из кухни после завтрака. Он отламывал по кусочку и кормил задумчивого ослика. А пока тот жевал хлеб, успевал нежно погладить его по шершаво-бархатистой шее. Когда хлеб закончился, Марат повел его к тому месту, которое раньше было его песочницей, держась за болтающуюся уздечку. Ослик, немного поупрямившись, все же медленно пошел за ним к песочнице. А теперь превратившейся в непонятное, но забавное сооружение в виде декоративного шатра, возвышавшееся над песком. Ослик стоял и равнодушно смотрел на то, как Марат лепил из песка, что-то ему рассказывая.
Проезжавший мимо милиционер увидел сидящего в песочнице Марата. Он тотчас сообразил: «А мальчонка-то – азиатик! А прошумевшая на всё Ругачёво вечеринка «Гастарбайтер» тут очень даже вяжется».
Он притормозил. Вышел из машины и подошел к Марату.
– Эй! Малец! Отведи меня к себе домой. Хочу с твоей семьей познакомиться! – обратился он к Марату. Марат пожал плечами, но послушно вышел из песочницы. Подошел к милиционеру.
Отряхнув руки от песка и потерев их для чистоты о свои вельветовые штанишки, доверчиво обхватил ладонью его увесистый висящий кулак. И молча потянул его к ателье «Маргарита».
Это привело милиционера в замешательство. Он не ожидал, что мальчик потянет его в ателье, предполагая, что малыш отведет его в арендуемый под ночлежку гастарбайтеров какой-то из домов – старых развалюх в Ругачёво. И еще больше растерялся, увидев встретившую его у входа белолицую и голубоглазую, по-городскому элегантную Маргариту в пустующем ателье модных шляп, вместо лежбища гастарбайтеров.
– Мам! Дядя к тебе пришел! – сказанное Маратом и совсем поставило его в тупик.
Но, тем не менее, он продолжил свои дела и, обратившись к Маргарите, сказал:
– На вас весь район жалобы написал! Нарушаете общественный порядок. Совсем оборзели… Что вчера творили?!! – прикрикнул он на изумленную Маргариту.
Марат сначала бросился к матери, обхватив ее бедра руками, как дерево, стараясь прикрыть ее от опасности. И, повернув лицо к милиционеру, крикнул:
– Уходи, злой!
Но вдруг, точно передумав, бросился в свою комнату, к разбросанным игрушкам и книгам. Что-то поискав там, он вернулся с книгой сказок. Раскрыл ее.
И, уронив саму книгу, достал из неё все свои сокровища разом. У него в руке оказались лежащие веером все его фантики, а среди них – та купюра, данная ему Стилетом при первой встрече:
– На! Бери! Не обижай маму! – почти выкрикнул раскрасневшийся от страха за Маргариту Марат.
Милиционер рассмеялся, протянув ручишу к этому цветастому вееру, и ловко, одним движением, сложил «веер», так что фантик от «Чупа-Чупс» оказался сверху, прикрыв купюру в 100 евро. Милиционер взял эту пачку и, смеясь, озвучил происходящее, как бы в шутку попугивая Марата:
– Это что за безобразие?! Ты меня при исполнении «Чупа-Чупсом» угощаешь? Далеко пойдешь, хитрован!.. Ха-ха-ха! – протянув другую руку к уху Марата.
Но теперь уж и Маргарита не стерпела. Она резко дернула Марата так, что он оказался за нею.
– Все?! – спросила она, явно давая понять, что ему пора уходить.
Он сунул пачку богатств Марата в свой карман. В этот момент заскрипела дверь ателье. И, покашливая и явно смущаясь, вошел старый Юрка. Он вроде бы поклонился, напряженно рассматривая всё происходящее. Сразу же увидев, что происходит что-то скверное.
– Юрка! Ты-то, старый, что здесь забыл? С пивнухой перепутал? – рассмеялся милиционер, озадаченный этой встречей.
– Юрий Андреевич я! – резко отрезал в ответ Юрка и добавил: – Тюбетейку пришел купить!
– Сдурел, дед?! Так уже ушанкой пора запасаться! А ты за тюбетейкой? Ну, ты даешь, дед! – смеялся милиционер, неохотно отступая к выходу.
И все же окончательно решил уйти, тем более, что свое уже получил. Да и какой-никакой, а все же свидетель и этот солнцеед – старый Юрка. «Лучше уйти от греха подальше», – прикинул он. И ушел, громко хлопнув дверью, посмеиваясь над всем увиденным, что никак не вписывалось в его представления.
Маргарита, прижимая к себе Марата и поглаживая его по голове, чтобы успокоить, выдохнула с облегчением:
– Ушел! – и неожиданно коротко и тихо произнесла: – Спасибо! Как вы вовремя! – и с нескрываемым удивлением спросила, пытаясь припомнить, где же она видела этого старика: – А Вам правда тюбетейка нужна? Или Вы просто так спросили? – спросила она настороженно, рассматривая это тощего, словно изнуренного старика, пытающегося держаться молодцевато, нарочито выпятив грудь и костлявые стариковские плечики.
– Я за тюбетейкой Вашей пришел. О Ваших тюбетейках всё Ругачёво гудит!
– Да? Гудит? И что ж гудят? Вы присядьте вот сюда! – и она провела его к стулу, подвинув его так, чтобы Юрка сидел прямо перед зеркалом. – А я буду вам показывать тюбетейки. Выберете, какая вам понравится. Правда, у меня почти все вчера раскупили. Тут у нас такое светопреставление ночью было. Да Вы, наверное, слышали? И осталось у меня только две тюбетейки. Так что выбор невелик! – говорила она, открывая коробку с двумя, как она думала, оставшимися тюбетейками.
– Да нет… у нас в Петрово ничего слышно не было. А, хотя вспомнил! Разбудила меня пальба среди ночи. Выглянул в окно, а отсюда фейерверки были аж у нас в Петрово видны. Такие салюты! Только в Москве такие видал. Да и то, таких красивых в мое время не было!
– Ой! А я ошиблась! Со счету сбилась! Только одна осталась! Только бы как раз была!
Подала ее сидящему Юрке, с удивлением глядя на странного старика в явно только что купленной белой рубашке, поверх которой был надет новый, великоватый ему пуловер с болтающейся сзади, не отрезанной вовремя этикеткой с ценником и «Made in China». Да еще и галстук, к которому этот деревенский старик явно не привык. Точно в первый раз надетый. По ярко-фиолетовому фону люрексом и стразами расшиты две пальмы у моря на фоне заходящего солнца. Одна гордая, прямая, а вторая – приникшая и печальная. Над ними, выложенная мелкими стразами, вьется чайка.
Этот галстук и прошлым жарким летом никто не брал, а тут вдруг старому Юрке понадобился! Это развеселило продавщиц. Узел на этом «гавайском» галстуке ему завязывали всем отделом продавщицы в магазине «Элегант», что на площади Осипова в Ругачёво, приговаривая чистую правду:
– В Москве такой не купишь! Да такого нигде не найти!
Их шуточки по поводу срочно понадобившегося ему такого яркого галстука и расспросы: «К кому свататься идешь, дядь Юр?» развеселили его. И даже как-то взбодрили. Еще бы: внимание стольких дам сразу! Птичьей стайкой заверещавших ему на прощанье, когда и галстук был выбран, и узел как надо завязан:
– Дядь Юр! Ну, если невеста тебе откажет, ты к нам возвращайся! Мы все вместе за тебя пойдем! Не мелочись, бери сразу гарем!
И вот он сидел и смотрел на Маргариту строго, торжественно и почему-то радостно, как ребенок на новогоднюю елку.
