– Девочка моя, – Борис обнял жену и прижал к себе, – милая моя, ты успокойся. Я понимаю, тебе сейчас больно, кажется, что жизнь кончена, но поверь: в ней столько всего интересного, кроме плавания. В конце концов, если ты не можешь с ним расстаться, можно пойти на тренерскую работу или комментатором на телевидение. Тебя возьмут – ты же красавица!
Манюня шмыгала у него под мышкой, ее плечи ритмично вздрагивали.
– Ты не понимаешь, не понимаешь, не понимаешь! – как заведенная твердила она.
Борису было и жалко ее, и смешно. Ну что он – взрослый мужчина, переваливший за сороковник, мог не понимать в жизни такого, что понимала она – сопливая двадцатилетняя девчонка?
– Маш, давай я тебе сейчас успокоительного дам, и спать ляжем. Ты же хотела. Да и потом – может, ты зря переживаешь. Неизвестно, что покажет эта новенькая, а ты потренируешься, и за тобой еще на коленях приползут.
– Да кому я нужна?! Там таких новеньких – целый букет. Наглая молодая поросль, которая только и ждет удобного случая, чтобы занять твое место.
– Ну, значит, найдешь себе другое занятие.
Маша немного успокоилась и даже, кажется, перестала плакать. Во всяком случае, плечи ее уже не вздрагивали, а из голоса исчез надрыв. Но лицо свое она по-прежнему прятала на груди у мужа. В нее и прошептала горько:
– Думаешь, это легко? Вся моя жизнь – в спорте. Все положено только на эту карьеру. Я же ничего не умею, ничего не знаю!
«Надо же! А она вполне объективна», – отметил Борис и неожиданно для самого себя, предложил:
– А давай я тебя к себе возьму. Если Мишлен дадут, заведение из достойного превратится в фешенебельное: разве плохо работать в таком месте?
– Кем? – Манюня оторвалась от Бориса и подняла на него измученные глаза, в которых, однако, ясно просматривалась нескрываемая насмешка.
– Да кем угодно!
– Очень интересно! Готовить я не умею, пять тарелок сразу носить тоже не могу. Посудомойкой мне быть прикажешь?
– Посуду моет машина.
Борис сдержал обиду. Жене сейчас не до церемоний.
– Маш, можно распорядителем зала, можно администратором, можно выучиться и на бармена, и на сомелье. Было бы желание. А хочешь, я тебя директором ресторана сделаю?
Он уже забыл, что час назад твердо собирался разводиться. В его руках плакала слабая, несчастная женщина, и Борис, не раздумывая, машинально поступил так, как должен поступить настоящий мужчина: подставил плечо и бросился на подмогу. Если бы его первая жена умела проявлять хоть какую-то слабость, они, наверное, никогда бы не развелись. Но молодость, глупость, амбиции и, честно говоря, чудовищный характер (естественно, ее, ну не его же!) сделали свое дело. Теперь он в шаге от второго развода, а первая жена, скорее всего, командует полком солдат. Образно, конечно. В военной академии она не училась и даже не собиралась, но против призвания не попрешь, а в том, что стремление к власти было у нее в крови, сомневаться не приходилось.
– Борька, ты чудак-человек, – подначивала она его, – я бы с твоим талантом так развернулась, и уже давно!
– Ну как, как бы ты развернулась? – смеялся он, представляя, каким образом станет разворачиваться в бизнесе студентка пединститута.
– Да я бы из банков не вылезала! Я бы каждый день ходила и кормила твоими пирожными весь персонал до тех пор, пока они не допустили бы меня до тела главного банкира. Ну что они, банкиры, – не люди, что ли?
– Люди, конечно.
– Вот и я о том же. А еще они – люди, умеющие и желающие зарабатывать. А на твоем таланте грех не заработать.
– Так я и зарабатываю.
– Горбатишься на чужого дядю.
Она поджимала губы, а он чувствовал, как разрастается в нем гигантским вьюном комплекс неполноценности.
Теперь он знал: она была права. Просто слишком несдержанна, слишком прямолинейна и требовательна. Не было в ней пресловутой женской хитрости, которая многим помогает вертеть своим супругом так, что он этого даже не замечает и всегда считает себя единственным полноправным хозяином положения.
Тогда его бесили ее импульсивность и желание получить все и сразу.
– Давай подождем, – говорил он. – В таких делах нельзя торопиться.
– Не поторопишься, тебя обгонят другие. Чем дальше, тем больше денег понадобится. Да и конкуренция вырастет! Это сейчас не так много хороших ресторанов. А лет через двадцать их будет – хоть пруд пруди.
– Хороший ресторан без хорошего повара – ничто. Мои умения только выиграют от времени.
– Боренька, себя, конечно, надо любить, но не стоит увлекаться нарциссизмом. Если здесь не будет хватать отменных шефов, их выпишут из-за границы.
– Смеешься? – Он тогда действительно покатился со смеху. Делать кому-то нечего – приглашать на работу иностранного повара!..
И что же? Снова она попала в десятку. Теперь в каждом втором известном московском заведении шеф – иностранец. Это и модно, и престижно, и оправданно. Варит же в «Ла Винье» пасту итальянец, в конце концов. Японец лепит самые правильные суши, узбек делает самый вкусный плов, а испанец протирает самый насыщенный гаспаччо, и конкурировать с ними сложно. Она была права – и этой своей правотой могла довести до исступления кого угодно.
Вот и Бориса довела. Интересно, жизнь научила ее терпению и сдержанности? Или ее девиз по-прежнему: «Что хочу, то и ворочу». И какого черта, утешая вторую жену, Борис сейчас думает о первой? Может быть, потому, что Маша смотрит на него круглыми глазами, в которых буквально плещется страх, и спрашивает дрожащим голосом:
– Директором? Да какой из меня директор? Ты просто издеваешься, нашел время!
Она вывернулась из его объятий и громко хлопнула дверью ванной. Оттуда послышались шум воды и гул новой порции рыданий.
Вот так вот. Неугодны его предложения.
А первая бы от них не отказалась. Да она бы сама и предложила, сама бы себя директором и назначила. А заодно и бухгалтером, и распорядителем зала. Подумаешь, образование непрофильное! Кого это когда останавливало в достижении цели? И с тарелками, кстати, если понадобилось бы, она побегать не побрезговала бы, да и посуду помыла бы. Корона с головы не упала б. Она и поваром могла бы стать, и барменом, и сомелье. Когда на работу к Борису приходила, все время около ребят вертелась и допытывалась: «А этот коктейль как готовить? А какие пропорции? А чем бургундское отличается от бордо? А что, риоха действительно самое вкусное из испанских? А почему чилийские такие терпкие?» И так далее, и так далее до тех пор, пока Бориса не умоляли открытым текстом:
– Забери свой трактор!
И он забирал. И они шли домой – молодые, счастливые, влюбленные. А дома продолжался спектакль:
– А сколько времени ты лук обжариваешь? А зачем вымачивать имбирь? А гвоздику добавлять до моркови или после?..
И он отвечал. Когда коротко, когда обстоятельно, но всегда очень гордо, чувствуя себя при этом человеком, талант и ум которого по-настоящему восхищают женщину. И при всем при этом он посчитал, что ее недостатки перекрывают достоинства. И что получил взамен? Манюню, которой нет никакого дела до его ресторана, до его проблем, до его души, до его таланта.
– Маш, хватит плакать. Завтра просто поедешь со мной. Возможно, тебя что-то заинтересует. Вдруг ты захочешь сменить сферу деятельности. Пусть даже на время, чтобы отвлечься. Я сделаю так, как ты решишь, ладно?
– Ладно. – Жена кивнула и отстранилась, понуро побрела в спальню.
Борис выкурил в окно еще одну сигарету, долго смотрел в пасмурное осеннее небо, в котором нельзя было увидеть ровным счетом ничего. Но он смотрел, и смотрел внимательным взглядом, с пытливым выражением лица человека, который силится разгадать неразрешимый ребус.
Затем он вымыл посуду, долго маленькими глотками пил воду, бессознательно оттягивая момент, когда все-таки придется переступить порог спальни, и снова что-то говорить, и как-то успокаивать, и трогать, и прикасаться, и врать, врать, врать – прежде всего самому себе.
Боялся он зря. Жена безмятежно спала. Дыхание ее было ровным и тихим, таким спокойным, что было сложно представить, будто недавно эта девушка надрывалась в истерике.
Молодость – недолгое время, которое позволяет душевным мукам, бессонным ночам и тяжелым нагрузкам никак не отражаться на внешности…
Борис осторожно прилег рядом, стараясь не касаться жены, чтобы не потревожить ее спасительного сна. Сам он промучился еще пару часов, пока наконец дрема не одержала победу над всеми его волнениями.
Утром, едва проснувшись, он спросил жену:
– Поедем в ресторан?
Манюня скривилась, отвернулась и проворчала:
– Езжай один. Мне что-то не хочется. – Она укрылась одеялом с головой и так и не встала с постели, пока Борис не ушел из дома.
Он ехал на работу и уговаривал себя: «Человеку плохо. У него депрессия. Он хочет побыть один. Конечно, нужно вытягивать, но, наверное, нужно время. Надо подождать, Боря, просто подождать. Она переболеет, переживет. Конечно, ты хочешь помочь, но возможно ли это сделать против ее воли? Она же спортсменка. Спортсмены – они не любят демонстрировать свои слабости. Может, ей нужен психолог? Надо спросить у Ирки. К ней пол-Москвы в салон ходит. Наверняка и психолог найдется. Хотя нет. Без Манюниного согласия такие вопросы задавать нельзя. Узнает – рассвирепеет. Может, она вообще не желает пока распространяться о своей беде». Эх, если бы Борису в наследство от первой жены достался не только секретный ингредиент пирожных, но и остальные секреты, он бы смог помочь Манюне лучше любого психолога, но всех тайн ему, увы, не доверили.
