Но слушать такую музыку все равно приятно, потому что она на время наделяет нас достоинством. Да, эффект достигается обманом, но не за это ли мы и кидаем в шляпу уличного композитора свои глюки?
Словом, музыка вполне подходила к моменту.
Золотой шнур привел наконец в движение застоявшуюся механику, и занавес поехал в сторону.
Появившееся за ним было видно со скамьи, где мы сидели, как сквозь дымку – словно между залом и сценой помещалась огромная линза, заполненная завитками тумана, и линза эта заметно искажала перспективу.
Я увидел бревенчатую комнату. В ее центре стоял странного вида гимнастический снаряд, обтянутый потертой красной кожей – с двумя похожими на уши медными кольцами на торце и выгибающейся вверх средней частью.
На стене висели свернутые кнуты и плетки. Под ними стоял столик с зеленым штофом и двумя стаканами. Было ясно – все это находится страшно далеко от нас, так далеко, что даже говорить о дистанции нет смысла. Тем не менее мы видели все отлично.
Открылась дверь, и я услышал вой вьюги. Как ни далеки казались бревенчатые стены, на нас повеяло ледяным холодом. В избу вошли два бородатых мужика в красных рубахах. Я догадался, что это палачи. Они не обратили на нас внимания – скорее всего, мы не были им видны. Но вслед за ними вошел Киж и с порога посмотрел прямо на нас, словно он точно знал, откуда за ним наблюдают.
Пока палачи пили водку из штофа, Киж снял свою ватную шинель с бубновым тузом и тряпки, которые были под ней. У него оказалось худое и неожиданно мускулистое тело. Он привычно лег на кожаный снаряд, просунув руки в медные кольца, – и выпятил к потолку свой бледный зад с уже знакомым мне малиновым фурункулом.
Невидимая оптика, разделявшая нас с по́рочной избой, невероятно увеличила при этом лицо Кижа: оно раздвинулось почти во всю сцену, словно перед нами теперь висела живая маска. Почти такими же большими выглядели просунутые в медные кольца кулаки.
В причудливой оптике Флюида далекие палачи казались карликами. Кончив пить водку, они привязали руки Кижа к кольцам и сняли со стены по кнуту каждый.
Киж глядел то на меня, то на Юку – и улыбался так недобро, что я грешным делом порадовался веревкам на его руках.
– Ну, – простужено прохрипел он, – спрашивай, раз пришел. Мучитель…
Я понимал теперь – у него были основания жаловаться на муку в момент своего появления на свет. В его случае это вовсе не было поэтическим преувеличением. И мне стало очень неприятно, что причиной его боли в каком-то смысле являюсь я.
– Господин Киж, – начал я, – мне неловко, что наша вторая встреча происходит при таких печальных обстоятельствах…
Где-то далеко щелкнул кнут, и лицо Кижа исказила гримаса боли.
– …и ваше страдание глубоко меня удручает. Поверьте, как ваш отдаленный потомок, я не могу желать вам зла, – договорил я.
Бич щелкнул еще раз, и Киж выпучил глаза – не то от боли, не то от негодования.
– Ты? Мой потомок?
– Все Смотрители носят фамилию «де Киже» и происходят – во всяком случае, теоретически – от вас…
Бич щелкнул снова, и глаза Кижа превратились в две узкие щели.
– Ты происходишь не от меня, – протянул он почти нежно. – Ты… ты происходишь… от кареты.
– От какой кареты?
– А помнишь, тебя везли в Михайловский замок? На встречу с Николашкой? И ты в этой карете всю свою жизнь вспоминал, чтобы покаяться?
– Помню, – сказал я.
– Так это тебя не везли, а делали. И когда ты думал, что вспоминаешь, в тебя эту память записывали. Всех Смотрителей делают в этой карете. Уже сто лет почти. Чтобы вы были какие надо и не рыпались.
– Делают? – спросил я. – Из чего?
– Из Флюида, из чего же еще. Из чего здесь все сделано? Так что ты не от меня происходишь, а от кареты. Запомни. Не «де Киже», а «де Рыдван»…
И он захохотал. Я в ужасе поглядел на Юку. Она пожала плечами.
Но тут удары бича защелкали один за другим, и смех Кижа перешел в вой.
– Вопросы! – крикнул он. – Вопросы, быстро!
– Можно я? – спросила Юка.
Я кивнул. Мне надо было прийти в себя.
– Один вопрос! – напомнил монашек, по-прежнему всем своим весом тянущий шнур вниз.
– Господин Киж, – сказала Юка, – на фронтоне Михайловского замка есть надпись: «Дому Твоему подобает Святыня Господня в долготу дней». Она и в Петербурге, и у нас. Мне кажется, здесь скрыта тайна. В чем она?
Киж секунду глядел на нее круглыми от боли глазами, а потом прокричал:
– Мудрость Змея! Храм Последнего Поворота! Зеркало Фаустуса!
Юка изобразила на лице сострадание.
– Где можно получить дополнительные разъяснения? – спросила она.
– Железная Бездна! – взвыл Киж.
Монашек недовольно покосился на Юку.
– Теперь вы, – сказал он мне.
– У меня тоже один, по сути, вопрос, – начал я, морщась от визга Кижа, – но в нем несколько подвопросов. Только я не буду запихивать их в одно корявое предложение, потому что хочу избежать путаницы… Предупреждаю, все то, о чем я буду говорить, имеет государственное значение.
– Извольте, – сказал монашек, – но быстро, быстро. Он страдает и может потерять сознание.
Я повернулся к Кижу.
– Откуда приходит Великий Фехтовальщик?
– Ниоткуда!
– Когда он нанесет новый удар?
– Сейчас!
Монашек посмотрел на меня вопросительно, но я жестом велел ему подождать. Я хотел спросить Кижа, что он еще может сообщить про Великого Фехтовальщика – но вместо этого неожиданно задал другой вопрос:
– Почему это Смотрителей делают в карете?
– Потому что их все время убивает Фехтовальщик! – заорал Киж. – Они нужны все время новые! Этих Николашек было штук двадцать одинаковых, пока на тебя, дурака, не поменяли!
Я так растерялся от этих слов, что снова задал не тот вопрос, какой хотел:
– Как меня могли сделать в карете, если она ехала?
– Она не ехала! Идиот! ОНА СТОЯЛА!
– А как тогда меня привезли в Михайловский замок?
– НА ВОЗДУШНОМ ШАРЕ!
– А где эта карета?
Но ответа я не дождался. Бархатный занавес закрыл искаженное болью лицо Кижа – и сразу же стихли его поросячий визг и далекое щелканье бичей.
Монашек, про которого я совсем забыл, отпустил золотой шнур.
– Зачем? – заорал я. – Он почти все уже рассказал!
– Было бы бесчеловечно мучать его дальше, – печально сказал монашек. – Прошу извинить.
– А меня – человечно? – вопросил я.
– Вас не мучает никто, кроме вашего собственного несбалансированного ума, Ваше Безличество, – ответил монашек. – Киж рассказывает историю про карету каждому Смотрителю. И каждого обзывает «де Рыдваном». Некоторые верят и смеются, некоторые не верят и смеются. Но ни на кого на моей памяти это не производило такого впечатления, как на вас.
– А скольких Смотрителей ты помнишь? – спросил я подозрительно.
– Я не веду им счет, – ответил монашек. – Это запрещено.
– О чем они спрашивали?
– Обычно про Великого Фехтовальщика. Но ни одному из Смотрителей Киж не сказал о нем ничего интересного. Видимо, эта тайна просто не относится к нашему миру.
– А про карету никто не спрашивал?
Монашек посмотрел на меня почти презрительно.
– Обычно, Ваше Безличество, – отчеканил он, – к этому моменту Смотрители проникают в тайны Флюида достаточно глубоко, чтобы их не волновали подобные мелочи.
Я понял – препираться с ним бесполезно.
– Когда я смогу опять говорить с Кижем?
– Через один календарный год, – сказал монашек. – Не раньше. Таковы наши правила.
Когда мы с Юкой вышли в коридор, я пробормотал:
– От кареты. Надо же…
– Это объясняет, почему ты такой нелюбопытный, – сказала Юка и чмокнула меня в щеку. – Я тебя все равно люблю, де Рыдван.
Я посмотрел на нее долгим взглядом. Но она не смутилась.
– Теперь, надеюсь, ты не думаешь, что ты призрак Павла? Одно из двух – или ты призрак Павла, или родился от кареты.
Я попытался рассердиться, но не смог. Вместо этого я сказал:
– Спасибо за утешение. Но я совершенно не удивлюсь, если окажется, что я каким-то образом родился от кареты – и при этом призрак Павла.
– Мой бедный призрачек, – вздохнула Юка. – Как тебе тяжело… Понимаю.
– Ничего, – сказал я. – Пусть хоть кто-то из нас двоих будет настоящим.
Юка вдруг взяла меня за руку.
– Что это?
По коридору к нам бежали вооруженные люди. Это была моя охрана – но выглядели стражники странно, словно им пришлось одеваться в спешке: на некоторых вместо мундиров были домашние тряпки.
– Ваше Безличество! – кричал офицер в бархатном берете, размахивая шпагой. – Вы живы! Какое счастье!
– Иди к себе, – велел я Юке. – Быстро.
Повернувшись к офицеру, я спросил:
– А разве я должен быть мертв?
– Увы, – сказал офицер, – мы только что так решили… На террасе обнаружили ваш труп.
