Загорелый круглолицый крепыш в полосатой майке, Кулик меньше всего походил на банкира.
«Интересно, как он на фоне своего офисного планктона выглядит», – улыбаясь, думал Бен, выходя из машины навстречу другу.
– Ну здравствуй, брат… Как дорога? Как машинка? Мы уже заждались… Сейчас сразу в душ. Твоя комната та же, не забыл? Ну и отлично. Пойдём с Ленкой поздороваемся, и охлюпнёшься с дороги. А я пока шашлыки начну жарить. Эх, и рад же я тебе, братское сердце… – Кулик снова обнял его, снова весело захохотал и повёл в дом.
Спустя какое-то время они втроём, Кулик, его жена Лена и Бен, сидели в уютной беседке на краю обрыва, ужинали и общались. Серёга был, как всегда, заводилой, свои последние новости тут же сдабривал крепкими анекдотами и перемежал смешными воспоминаниями из их с Лёшкой приключений. Ленка чуть иронично посматривала на мужа, изредка делая поправки, когда он уж слишком увлекался. Ну а Бен больше слушал, хотя тоже что-то рассказывал, тоже вспоминал и тоже смеялся. Они вообще много смеялись и радовались друг другу, как радуются встрече друзья, которых многое связывает, после долгой разлуки.
Но, наверное, лёгкая усталость с дороги сделала своё дело, и Бен невольно погрузился в то созерцательное настроение, которое всегда охватывало его, когда было хорошо и спокойно на душе. А может, и не в усталости было дело, а в каком-то невероятном по красоте закате, когда ослепительно белый солнечный шар прямо на твоих глазах становится сначала жёлтым, затем розовым и медленно погружается в воду, раскрашивая багровыми сполохами нечаянно оказавшиеся здесь же, между морем, солнцем и тобой, редкие облака. И этот постоянный ветер с моря в лицо…
– Серёга, не перестаю удивляться, как ты умудрился такое место для своего дома разыскать, – улыбаясь, перебил Бен Кулика, который что-то громко рассказывал. – Послушайте, как ветер поет…
– Ему про Фому, а он про Ерёму… Н-да, ничего не меняется… – Кулик повернулся к жене, разводя руками. – Ленка, ну ты видишь, я же тебе говорил, он как из Москвы выбирается, с дороги всегда такой приблажный. Ему хоть кол сейчас на голове теши, он будет согласно кивать, а сам о чем-то своём думать.
– А ты не обижай Лёшку, не видишь, что ли, устал человек с дороги, – заступилась она и улыбнулась Бену. – Жаль, Лёша, тебя позавчера здесь не было. Тут Посейдон с Геей сражался. Ветер не просто пел, он ревел. Такой шторм был потрясающий, с ног валило, пока стулья из беседки в дом перетаскивали.
– Да, Лёха, ревело так, словно канонада из сотен стволов, – подтвердил Кулик.
А Бен про себя улыбнулся: как по-разному они обрисовали одно и то же событие: историк по профессии Лена помянула греческих богов, а полковник в отставке – артподготовку.
– Здесь же обрыв весь у подножия испещрён волнами за века. И ветер такое из этих пещерок выдувал, что уши закладывало. Стихия, одним словом. Красивая, неукротимая и жуткая, – рассказывал Серёга. – Не поверишь, но волны с такой яростью в обрыв били, что беседка вздрагивала. Клочья пены ураган аж сюда наверх забрасывал, а тут шестнадцать метров высоты!
– Ты всё-таки померил его… – усмехнулся Бен, вспомнив давний их спор о высоте обрыва ещё в тот, прошлый его приезд.
– А как же, – растянулся в довольной улыбке Кулик. – Вон столб за бассейном видишь? К нему верёвочная лестница привязана, ровно шестнадцать метров до самого низа. Тут, брат, хочешь не хочешь, а лазить надо. Пойдём к краю, покажу что-то. Смотри туда, – показал он вниз, на красновато-глинистый язык осыпи, разрезающий изломанные прибрежные камыши метрах в трёхстах справа. – Каждый год море с добычей уходит, огромную глыбу грунта от берега отрывая. Хорошо, у меня тут почти до самого верха скала известковая, а там, где на треть или до половины, обрыв постоянно осыпается. Так что осматривать надо время от времени.
– Ладно, мальчики, оставляю вас, – сзади незаметно подошла Лена, – а то что-то я уже подмерзать стала. Серёжа, вы не засиживайтесь долго, Лёше с дороги отдохнуть надо бы.
– Слушаюсь, товарищ подполковник! – Кулик, смеясь, вытянулся по команде «Смирно». – Разрешите вернуться в беседку на предмет побухать бухашку, покурить куришку, товарищ подполковник? Жена полковника может быть только под полковником, ну ты-то в курсе, – нарочито громким шёпотом сообщил он Бену.
– Похабник… – Ленка погрозила ему кулаком и ушла в дом.
– Классная у тебя жена, Серёга, – улыбнулся Бен.
– Это точно. Настоящая жена военного… Но столько лет вместе прожили, а лишь этим летом узнал, что моя Ленка не только грозить, а когда надо и припечатать может. На Кубе побывали в июле, – пояснил он на вопросительный взгляд Бена. – Ну и в историю вляпались… Всё хорошо было, гостиница, номер, всё в порядке, только на первом этаже. И вдруг ночью просыпаюсь от дикого крика Ленки. Вскакиваю, а в открытых дверях балкона огромный негр стоит, и Ленка кричит как резаная. Ну я как был голый, так и прыгнул ему навстречу. От крика этого, да ещё и спросонья, времени не было соображать, что к чему. Подскочил – и с лёту в бубен ему бац! А того лишь к стенке отбросило, но стоит верзила и молчит, что самое страшное. Ну, думаю, если я его сейчас не вырублю, то хана нам настанет. Три удара – и всё попадаю, куда надо. А он, представляешь, стоит, терминатор неубиваемый. Ещё три – а он стоит. И тут Ленка моя, тихоня, сзади через меня подпрыгивает и туфлей ему сверху по кумполу как даст! Тот и осел сразу. Я только потом понял, что верзила этот не падал, потому что я ему сам не давал, к стенке гвоздил от страха и неожиданности. Так что, если бы не она, убить мог бы… А зачем он залез к нам, так мы и не поняли. Полиция увезла кренделя, толком не объяснив, лишь извинились и спасибо сказали за задержание. А Ленка до сих пор надо мной издевается, что чувак просто дверью ошибся, а я голый так на него набросился, что он с испугу дар речи потерял. Давай за здоровье того чувака выпьем, вдруг он и правда дверью ошибся, – смеясь, потянулся за бутылкой водки Кулик.
– Куба – это классно, – Бен подвинул свою рюмку, – я на Кубе ещё не был.
– Да какие твои годы, побываешь ещё… На работе-то всё в порядке?
– Лучше не придумаешь, давай выпивать…
Довольно скоро совсем стемнело, но крепкого алкоголя было предостаточно, и Бен ощутил на себе то великое свойство вина, про которое один ирландец5 мудро подметил, что оно не столько развеивает печали, сколько придаёт им какое-то величие и благородство.
Они много пили и говорили, и снова пили. И вместе вспоминали прошлое, что вдруг вернулось в его жизнь, а Бен всё приставал к Кулику, зачем-то пытаясь выяснить, как тому, боевому офицеру, живётся в столь не свойственном ему обличье банкира. Серёга что-то отвечал, но Бен снова и снова искал какой-то другой ответ:
– Ты пойми, брат, я не про тебя… я про себя… я про всех нас спрашиваю, – уже с трудом выговаривая слова, Бен не сводил глаз с друга. – Серый, почему прошлое всегда возвращается? Почему с ним надо всегда бороться? Почему нельзя просто жить?..
Что Кулик ему на это отвечал, поутру, проспавшись, Бен, к сожалению, не помнил. Лишь одна фраза друга клеймом отпечаталась в обожжённом спиртом сознании: «Живи, Лёха, и не парься!»
Осень 1999 годаНесмотря на восьмичасовую разницу во времени между Нью-Йорком и Москвой, Лиза звонила каждый день, требуя подробных отчётов о том, что происходит вокруг армавирского спецназа. Счета за телефонные разговоры, вероятно, Лизавету не смущали, и она даже злилась, когда Алексей пытался свернуть разговор: мол, спасибо, сам разберусь.
– Я за тебя боюсь, Лёша, мне даже сны плохие снятся последнее время… Ну не смейся, я ещё неврастеничкой не стала. Я просто за тебя боюсь. Ну послушай меня, здесь, в Нью-Йорке, ты своему отряду больше помочь сможешь. И не достанет тут тебя никто. Да ты подумай только, какая это шикарная тема для американцев: Чечня, на которой они помешаны, увольнение после статьи, мистическое совпадение имён… Да я тебе как рекламщик говорю – ты с такой темой все каналы обойдёшь, ещё Голливуд сценарий просить будет. Ну не смейся же ты! Бог с ним, с этим Голливудом, главное, что никто не посмеет тебя тронуть. И Яшкина твоего с ребятами в покое оставят. Подумай, Лёша, это хорошая идея…
Когда Лизка волнуется, она говорит быстро, но убедительно. Вообще, убедительно говорить – её профессия. А ещё у неё светлая голова и она вечно что-то придумывает. Хотя если присмотреться, то голова эта рыжая. Вот какой портрет вышел – светлая, убедительная, а когда волнуется, ещё и восхитительно рыжая придумщица. Даже жаль, что уже не его придумщица… Которая загрузила его с утра своей идеей «спасения рядового Райана».
