– Мы отправляли туда еще одного молодого человека, – вспомнил Астриль. – Обаятельный такой парень. Куда он делся?
– Пропал без вести. Операции с привлечением военно-космических сил без потерь не проходят, – объяснил маршал. – Другое дело – танки.
На самом деле маршал лгал: только вчера он встречался с молодым секретарем и передал ему крупную сумму для закупки той необычайной травы, которая отправляет людей в космические дали.
В сценарий праздничного шествия по инициативе Мостового были внесены поправки. Теперь шествие стало называться парадом. Губернатор должен был принимать парад, находясь на высоте, недосягаемой для возможных террористов. Для этого было решено установить на площади подъемный кран, в кабине которой будет сидеть Французов. Окна кабины оснастили пуленепробиваемыми стеклами.
Карачумов тут же потребовал для себя эксклюзивное право съемок губернатора в кабине подъемного крана для фильма «Губернатор у руля».
Праздничное шествие прошло без эксцессов. Портрет губернатора нес сам Мостовой. Эту честь он не доверил никому. Генерал ехал впереди шествия на открытой двуколке, подняв над собой портрет, и улыбался едва видимому с земли губернатору.
Сразу за генералом проскакали казаки, из-под фуражек которых выбивались вьющиеся чубы, и четким шагом промаршировала национальная гвардия в высоких барашковых папахах и красных штанах галифе. За гвардией следовали иерархи различных религий. Кардинал, митрополит, лама, имам и раввины (которых почему-то было двое), шли в одной шеренге, крепко взявшись за руки, что лишний раз доказывало единство религии и светской власти. Правда, раввины шли не рядом, а по разные края шеренги, и старались не смотреть друг на друга – их разделяли серьезные разногласия в толковании Талмуда. Но кого в наше время интересуют разногласия ученых раввинов?..
Затем проехали представители народов Севера на оленьих тачанках и стройные ряды колесниц с гербами губернии на бортах. Четким воинским маршем протанцевала рота музыкантов во главе с тамбурмажором. Из раструбов труб, басов и тромбонов вырывался на площадь бодрящий марш. Медные колеса колесниц, серебряные оленьи сбруи и начищенные до блеска музыкальные инструменты сверкали на солнце и слепили глаза зевак, толпящихся на тротуарах.
И наконец на улицу выползли танки – страсть и любовь маршала. Маршал стоял в люке головного танка с букетом цветов в руках. За танками образовалось пустое пространство.
Оркестр грянул гимн. Это был сигнал к движению празднующих масс.
На проспект выплеснулись толпы гражданских лиц в национальных костюмах. Шли баянисты, ветераны труда, спортсмены, девушки в кокошниках и со снопами пшеницы, сохранившейся с прошлых праздников, механизаторы, молотобойцы, циркачи на слонах.
Шли парикмахеры, портные, сапожники, кровельщики, инженеры, учителя, врачи.
Шли сексапильные секретарши в коротких служебных юбочках.
Шли бондари и кузнецы; шли белошвейки и цветочницы.
Шли охранники тюрем; шли судейские в мантиях и париках.
Шли бизнесмены и зеленщики, бармены, лавочники и фарцовщики; катили свои коляски рикши; дворники в белых фартуках несли на плечах метла. Короче, шел простой народ, на котором, как принято считать, земля держится. Хотя правильнее говорить, их земля держит. Не было только прозябавших на далеком острове промышленников и продавшихся им футболистов.
Губернатор приветственно махал всем рукой, но сквозь запылившиеся стекла кабины он виделся с земли каким-то смутным силуэтом.
Празднество продолжалось до позднего вечера, а вечером улицы осветил фейерверк. Люди пили, пели под караоке, танцевали. Губерния веселилась. И только одному Вольдемару Викторовичу, в праздничной суете забытому в кабине крана, было грустно и одиноко.
Часть вторая, политическая
Зима в этом году выдалась теплой. Самсон и Диана расположились в усадьбе графов Вениковых со всеми удобствами, комнаты верхнего этажа поделили на женскую и мужскую половины, завели штат дворовой прислуги и повели жизнь помещиков-домоседов. Ложились рано, вставали поздно, часам к десяти. Лениво спускались в столовую – Самсон в атласном халате с кистями, Диана в прозрачном пеньюаре, присланном из Парижа. Молча пили чай, непременно с вишневым вареньем, и расходились каждый по своим делам. Самсон отправлялся в кабинет – сочинять. Он теперь в концертах выступал редко – мелко для такого большого таланта – только сочинял песни, и их пели повсюду, даже в цыганских таборах и ресторанах, принося ему новую славу и неслыханные гонорары. А Диана с утра хлопотала по хозяйству и гоняла лентяйничающую дворню. Управлялась она, надо признать, ловко, особенно для женщины, ранее имевшей представление о сельской жизни только по фильмам: не иссякал запас наливок и солений в погребе, собаки и кони были всегда накормлены, столовое серебро вычищено, прислуга сновала по дому с дежурной улыбкой, а из кухни уже с утра тянуло аппетитным дымком.
Калигула находился теперь при ней неотлучно, сделался чем-то вроде управляющего имением, сменил мундир на кафтан и носил в руках хлыст, задирая им подолы пробегающих мимо горничных.
Ужинали часов в шесть, не позже. И опять молча. Самсон смотрел на Диану влюбленным взором, но произнести хоть слово не осмеливался. Только перед самым сном позволял себе пожелать ей спокойной ночи. От внимательных глаз дворовых это не ускользнуло и поначалу было предметом пересудов во время их игр в лото на кухне. Но хозяйка о пересудах дозналась и послала трех служанок на конюшню, чтоб поучить уму-разуму. Не жестоко, конечно, а так, для острастки, по десятку розг по голому заднему месту. Было не столько больно, сколько обидно, девки визжали на всю округу, и визг этот послужил предостережением для остальных – дворня о странных отношениях хозяина и хозяйки языки чесать перестала.
По субботам бывали гости – владельцы соседних имений. Устраивали танцевальные вечера, домашние концерты и небольшие пирушки. К большой радости Самсона, помещичий круг ни поэзией, ни музыкой не интересовался, а потому с расспросами, что и как, никто к нему не приставал.
Иногда их навещал Зильберлейб. Приезжал с утра, восторгался образцовым порядком, который навела Диана, стаканами пил наливку, предпочитая в основном смородиновую, забирал все новые работы Самсона и исчезал так же внезапно, как и появлялся. С тех пор как он стал продюсером Самсона, он немного изменил своим привязанностям к японской скромности и украсил пальцы множеством перстней с крупными бриллиантами. Пару раз приезжал и Гоша Курица, возвещая свой приезд оглушительным треском мотоцикла. Этот наливку не уважал, привозил с собой монопольку, пил ее из горла и громко хохотал, подшучивая над Самсоном.
За исключением этих событий, ничто не нарушало тихую сельскую жизнь наших героев. Но Диану сводила с ума эта затхлая провинциальная атмосфера. Терпела, виду не показывала, но росла в ней ненависть к этой жизни и к тому, кто ее предал и обрек на ссылку. Временами, не выдержав, она запиралась в своей спальне и, сославшись на мигрени, не выходила оттуда по нескольку дней. Калигула понимал, что происходит с женщиной, и регулярно докладывал обо всем Мостовому. А на днях во время их совместной прогулки на лошадях Диана не выдержала и проговорилась, что мечтает вернуться в губернаторский дворец.
– А как у них с Самсоном? – спросил генерал, выслушав очередное донесение.
– Все по-прежнему. Она его игнорирует, он страдает и надеется.
– На что?
– Вероятно, на провидение.
– Он верит в провидение?
Калигула смутился, потупился. Полковник рассмеялся.
– Понятно. Все эти потусторонние вещи и явления только в наших головах, майор.
– А пророчества ясновидца? – осмелился спросить Калигула.
– Себя можно убедить до такой степени, что любые пророчества сбудутся. Пришло время поговорить с Дианой. Если она согласится, устроим Самсону контакт с провидением.
После завтрака Калигула позвал Диану прогуляться в саду.
– Поговорить нужно, – сказал он, оглядываясь на портрет прабабушки Вениковых, висящий на стене в столовой.
– Предстоит серьезный разговор? – насмешливо спросила Диана. Она давно заметила в глазах прабабушки микрокамеры.
– Ничего серьезного, – с доступной ему искренностью, ответил Калигула. – Просто поболтаем. Да, чуть не забыл! Генерал передает вам привет.
«Значит, уже доложил шефу о моем желании», – поняла Диана, но без особой злобы.
– Боитесь, что тут можете сказать лишнее? – рассмеялась она. – Так в саду тоже камеры висят.
– Какие камеры? – округлил глаза Калигула. – Нет в имении никаких камер. Мы же, мадам, не в армии, крестьян на гауптвахтах не держим. Так вы идете со мной, мадам?
«Ладно, – подумала Диана. – Послушаем, что хочет Антон».
