Его же братьям нечего было теперь здесь делать.
Тяжело было у них на душе. Они удивлялись и ужасались той внезапной злобе, которая охватила тогда их всех, и по-прежнему отворачивались друг от друга. Никто из них не хотел ни с кем разговаривать. Та к три дня просидели они, всматриваясь вдаль, слыша тоскливое поскуливание Пьяницы. Он же был безутешен, рыдал, тер слезившиеся глаза и то сбегал к дороге, то возвращался – да все без толку!
Что же, дело было сделано. Оставив рыжего братца, разошлись Безумцевы сыновья.
С тех пор жили братья в столице.
Пьяница, прождав еще несколько лет, не мог больше прозябать в одиночестве – сбежал к братцам в город. Да только всем им было не до него! Никуда не мог приткнуться, ни к чему не мог приспособиться Пьяница и скатился мгновенно на дно: обитал он в подвалах, спал на люках, жил в канализации – спился, согнулся – не было ему больше жизни!
Травился от отходами с помоек, делил свой ночлег с крысами, и потускнели его глаза, и ничего в нем не осталось от прежнего; было уже не узнать Пьяницу, даже рыжая его шевелюра от грязи и подвальной копоти сделалась серой и поредела, лицо изрезалось морщинами, руки у спившегося дрожали, как у старика, пахло от него гнилью – так пропал, пропал любимый Безумцев сынок!
Книжник сделался сутулым, лысым и тоже жил в одиночестве. Устраивался работать то здесь, то там, то сторожем, то библиотекарем – и был погружен в себя. Никчемной казалась его жизнь! Мыкался он по углам и общежитиям, пока чудом (то было истинное чудо!) не получил однокомнатную квартирку. Квартирка была в бетонном доме, да еще под самой крышей, и повсюду его окружал бетон, везде – внизу и вверху был бетон. А квартирка Книжника вся была забита книгами; книги стояли на полках, лежали на полу, теснились: в коридоре, на кухне, на подоконниках, на антресолях – возле убогой кровати были их целые горы. Здесь у него прописались все умы человечества: Платон, Толстой, Достоевский, Пушкин, Гоголь, Сенека, Цезарь, Аристотель, Цицерон, Спиноза, Декарт, Кант, Фейербах, Гегель, Гете, Ницше, Шопенгауэр, Рабле, Флобер, По, Шекспир, Сервантес, Лесков, Лакснесс, Майринк, Овидий, Апулей, Плутарх, Марле, Ричард Бах, Сэлинджер, Борхес, Маркес, Булгаков, Платонов, Шергин, Шестов, Бердяев, Ренан, Стасов, Флоренский, Чехов, Ленин, Бунин, Дарвин, Рерих, Конан Дойль, Уэллс, Стейнбек, Хемингуэй, Гарсиа Лорка, Ремарк, Бальзак, Золя, Франс, Ломоносов, Ауробиндо, Вивекананда, Хайям, Соловьев, Вернадский, Киплинг, Станев, Лао Цзы, Конфуций, Успенский, Гурджиев, Леонтьев, Крусанов, Циолковский, Стивенсон, Гумилев, Лермонтов, Тагор, Секацкий, Шолохов, Леонов, Воробьев, Злобин, Ключевский, Носов, Кларк, Лем, Высоцкий, Уотс, Баркер, Назаров, Маяковский, Есенин, Тарле, Чаадаев, Державин, Жуковский, Кизи, Веселый, Гессе, Кортасар, Ларошфуко, Хейфман, Гофман, Цвейг, Гашек, Григорович, Кристи, Дюма, Станюкович, Эйнштейн, Пришвин, Ян, Филиппов, Стоунз, Федин, Твардовский, Паламарчук, Бекфорд, Бернс, Мо Ди, Розанов, Чижевский, Одоевский, Сухово-Кобылин, Федоров, Умов, Муравьев, Горский, Сетницкий, Холодный, Купревич, Манеев, Бабель, Мандельштам, Фирдоуси, Чуковский, Битов, Солженицын, Костер, Бисмарк, Черчилль, Зайцев, Аввакум, Кент, Желязны, Рождественский, Роллан, Рылеев, Семенов, Элиот, Дугин, Вольтер, Руссо, Мелье, Леонардо да Винчи, Данте, Дидро, Ерофеев, Бродский, Фадеев, Гуттен, Торквато Тассо, Купер, Азимов, Снегов, Стругацкие, Крестовский, Чайковский, Шерер, Тойнби, Спасский, Кудрявцев, Некрасов, Морозов, Вулф, Иванов, Горин, Вознесенский, Филатов, Куприн, Станкевич, Быков, Айтматов, Гребенщиков, Зимин… и еще тысяча тысяч умов! Сделался Книжник мудрым. Да что оказалось в том толку? Ангел не появлялся!
Выбирался Книжник летними ночами в душные скверы: там корчились последние деревья, проседая под гарью и пылью – каждый лист их блестел, словно рубероид, от налипших автомобильных нечистот. И сидел он часами на скамье, неприметный, ненужный, и протирал очки, и прислушивался к редким шагам запоздавших прохожих – жизнь его, в ожидании ангела, шла даром – как и предупреждал когда-то суровый брат. Не было вестника в толпе, на перекрестках он не появлялся и ни в каком другом месте – тоже! И Книжник прозябал – он ничего больше не умел, кроме того, как думать и ждать.
Но только ему одному слал свои письма Отказник. Были конверты, словно коростой, покрыты иностранными штемпелями и марками!
К тому времени уже насиделся Отказник. Он был выпущен ненадолго и вновь посажен, и сидел он по всей Сибири, по всему Отечеству; устал он носить ватник и робу, годами валил деревья, в бараках дрожал от холода – но этим был счастлив! Сделался он героем – в психушке он насиделся, кожа его задубела от побоев и издевательств, были отравлены его внутренности – все вынес неутомимый Отказник и оказался в Америке! Но взялся бороться и там: он против мира восстал бесстрашно, повсюду сражался, невероятна была его энергия, невиданно упорство, по всему миру нажил он легион врагов и махал мечом в одиночестве.
Одному только Книжнику изливался Отказник, клеймя человечество за жадность, за скупость, за ненависть к ближнему, за жестокость, за малые и большие несправедливости – Агасфером заделался он, вечным жидом: жил в Лондоне, прозябал в Бонне, обитал в Париже, диссидентствовал в Мадриде, из Италии прогнали его прежние друзья – вот каким был Отказник, вот как не на шутку схватился с миром! Против прежних своих покровителей начал борьбу: смеялись над ним, злословили на него и ненавидели, но вновь и вновь кидался он в бурные волны. Открыл он великую истину: Степанов везде оказалось полно, что в Америке, что в Китае!
«И здесь, и там все погнило, – писал. – До меня дошли слухи, что у коммунистов все к черту разваливается. Вот, наконец-то сбывается, о чем я тогда вам кричал, о чем тогда мучился! Нельзя бесконечно над народом глумиться! Нельзя издеваться над личностью. Вот что я вам посоветую: из кабинетов и кресел всю эту напившуюся крови нечисть быстрее выкидывайте! А я сюда возвращусь!..»
(Грустно читал эти письма Книжник – думал он о другом; какое дело до власти было блаженному?!)
«Ты вопрошал еще, с кем бороться?! – изливал свою гневную душу Отказник. – Братец-то наш далеко шагает! Нет в нем ничего святого!.. Свалится эта власть – не переметнулся бы он к другой?» – так вопрошал. Но какое дело было Книжнику до братца Степана! Что было в том ему, куда он переметнется?!
Чужим, чужим был ему Степан!
Музыкант сделался знаменит. Музыкант сделался моден. Когда приезжал он в столицу, то почитатели битком набивались в залы, где выступал Музыкант! Видом своим он показывал наплевательство ко всему; вечно в джинсах и джинсовой рубахе, волосатый (волосья свисали чуть ли не до ягодиц), полупьяный, презрительный к тому, что его здесь встречало – он заделался гением саксофона!
Музыкант оттопыривал нижнюю губу, потягивал пиво из банки, дымил беспрестанно папиросками, знал только джаз, играл только джаз, думал только о джазе, Нью-Орлеан был его Меккой, не раз и не два уже похаживал он по тамошним мостовым. Америка вбилась в его голову, он бредил Америкой, жил Америкой, купался в Америке – и визжали на его концертах восторженные поклонники, и визжал его саксофон.
Он все позабыл о прошлом, то исчезал надолго за границей, то вновь выныривал из небытия – и вновь тогда пестрели афишки, говорящие о его возвращении. Купался Музыкант в своей разорванной жизни, напитываясь марихуаной и веселящей свободой. Законченным он сделался космополитом!
И возвышался над толпой, готовой слушать истошные вопли его саксофона, покачивался, нетрезвый, мерил сцену шагами, отпивал из банок и, срывая рубаху и крест, и все, что на нем было, бросал в зал, показывая всем, как он свободен!
Наплевать ему было на братьев, он забыл братьев, он и вспоминать о них не хотел – если бы кто из них попался сейчас ему навстречу, Музыкант прошел бы мимо – вот каким он заделался!
Трепетным к жизни, к людскому счастью оставался Строитель!
Всю жизнь Строитель учился, всю жизнь трудился неустанно, был уже главным инженером, сделался руководящим работником, специалистом, каких оказалось мало. Все, даже старшие, его уважали, все к нему прислушивались. Днями и ночами пропадал он на гигантских стройках. Та м рылись котлованы, вбивались сваи, лепились балки и перекрытия, повсюду слепила сварка и копошились монтажники, каменщики, плотники, кровельщики, каминных и других дел мастера – среди них был Строитель!
И радовался он, когда видел: тянутся его дома к дымному городскому небу. Винты его вертолета секли воздух, а внизу, под ним, автострады секли землю узкими серыми лентами. Со страшной высоты наблюдал Строитель сбывающиеся мечты: по его планам горбились мосты, бурились туннели, обрастали плотью каркасы – и над всем этим движущимся, возводящимся властвовал Строитель, осматривая все свое царство из вертолетной кабины.
