Позже мы объехали и другие заправки и повесили объявления о поиске свидетелей, чтобы убедиться в том, что Медведя там не было – на тот случай, если водитель обманул нас и высадил его раньше и в другом месте, вдруг была еще одна подвозившая машина. Но никто не позвонил.
В 3 часа 18 минут в зал заправки вошел Медведь в сопровождении охранника. Возле кассовой стойки завязалась перепалка. Он активно жестикулировал, девочка разводила руками.
Для меня и всех, кто хоть немного знал Медведя, было очевидно, что творится что-то невообразимое. Это человек-наоборот.
Сначала я не понимала, как он вообще дошел по темному шоссе, где несутся машины, до заправки. Когда увидела запись, поняла: он неестественно собран и даже напряжен. После целого рабочего дня, вечерней встречи с друзьями и ночи скитаний на холоде он активен как никогда. Это не его бодрость, это он и не он одновременно.
Видевшие эту запись говорили мне:
– Да хоть бы он разбил у них что-нибудь! Они бы его задержали, милицию вызвали! Ну ведь был еще шанс, ну хоть так!
Но крушить Медведь ничего не собирался. Конечно, это было не в его характере, но уж если он так изменился в ночь после дружеской встречи, мог бы меняться до конца.
К нему вновь подошел охранник, потребовал удалиться и проводил до выхода, подтолкнув в спину. В 3 часа 21 минуту 17 секунд Медведь вышел из дверей заправочной станции, из пределов видимости камеры и, по сути, из нормальной здоровой жизни. Так глупо, нелепо, обидно и так жестоко.
На стойке все так же возвышался ананас – реквизит из другого кино. Девочка-кассир, ее напарник и охранник, оставшись в зале одни, еще несколько минут стояли и смотрели в большие окна заправки. Я уже не видела Медведя, но они еще видели его. Человека, ночью пешком уходящего по темному шоссе, который вряд ли уже понимал, где он находится.
Прокручивая запись, я много раз видела эту картину. Встав рядом, они провожали его взглядом – незваного ночного гостя, непонятно чего от них хотевшего. И каждый раз она напоминала мне кадр из фильма – самого грустного фильма, который я когда-либо видела.
Иногда я выходила из царства чистого воздуха, в закутке общей рекреации, пока не видели врачи с отделения, переодевала халат по-человечески, руки в рукава, закрывая перевязанную спину, и спускалась на второй этаж в белый коридор с железными стульями.
Там я сидела у знакомого большого окна, перетряхивала всю свою жизнь и думала о том, сколько же пыли осталось в этом коридоре. Она осела на белых стенах вместе с пылью других людей, так же, как и я, перетряхивавших здесь свои жизни. Эти белые стены давно уже чернее сажи.
Наверное, больницы в чем-то сродни церквям – в них у людей тоже душа просыпается, мечется, боится, ужасается, осознает, молится, просит, получает или не получает желаемое. Может быть, больницы даже выше церквей.
В церкви просят о чем угодно, часто о материальном, корыстном, суетном. В больницах вся мишура на задний план отходит, тут уж просишь о главном, настоящем. И пусть на белых стенах нет икон с зажженными лампадами, а вместо золоченого иконостаса пробковая доска с объявлениями профсоюза о льготных путевках для сотрудников на турбазу в Зеленогорске, – по высоте, силе, накалу и частоте переживаемых духовных подъемов больница вполне может конкурировать с церковью.
Помимо обширного ожога на спине у меня было обожжено запястье, на котором уродливым браслетом красовалось большое красно-коричневое пятно замысловатой рваной формы. Такое ничем не скроешь.
Но самое удивительное – небольшой ожог на пальце. Поначалу я не обратила на него никакого внимания, поскольку по сравнению со спиной это была сущая ерунда: обожгла немного, сбивая огонь.
Потом, уже в больнице почувствовав боль, я ужаснулась. Из всех десяти пальцев рук я могла обжечь любой, но огонь оставил след только на одном – на безымянном пальце правой руки, на который были надеты наши обручальные кольца. Пламя прошло прямо по кольцу Медведя и обожгло кожу над ним.
Когда этот ожог дал о себе знать и палец разболелся, мне пришлось аккуратно снять кольцо Медведя и надеть его на левую руку. Позже один из врачей посоветовал снять и мое обручальное кольцо: если появится отек, оно будет мешать заживлению раны. Я не стала этого делать.
В своей Вселенной, состоящей из коридора, окна и стульев, я чувствовала себя как дома.
– Я знаю, ты можешь меня услышать, не слыша! Как же так, Медведь? Как такое могло случиться с тобой, с нами? Я обещала, что постараюсь узнать все, что смогу. Я узнала. Может быть, я что-то пропустила, может быть, что-то важное. Не так поняла, неверный вывод сделала. Но, ты знаешь, чем больше я узнаю, тем чаще думаю: лучше бы я не знала ничего. Только это равнодушно-обманное в журнале при поступлении в больницу «сбит неустановленным транспортным средством».
Все, что я узнала, каждая запись, каждый кадр, каждый факт, каждая твоя неудача той ночью заставляют меня говорить себе: стоп-назад, стоп-назад. Назад, назад!
В том, что без тебя ушла последняя электричка, нет ничего страшного, добраться можно на такси. То, что ты оказался с десятью копейками, которые я нашла в твоем кармане, – очень досадно, но и это решаемо. Можно позвонить знакомым, можно найти сговорчивого водителя и доехать в долг, рассчитавшись дома. Можно, в конце концов, гулять до утра по городу, и ничего с тобой не случится! У тебя была банковская карта, мне ее вернули в больнице, я проверила – в тот вечер ты не снимал с нее денег, хотя мог найти банкомат.
То, что пропал один телефон и оказался сломан другой, – тоже не беда. Это в детских сказках зло наказуемо. Во взрослых, где оно торжествует, а бравые государевы стражники разводят руками, телефоны воруют у стариков и у детей, за телефон убить могут, так что вытащить его на вокзале у выпившего человека – обычное дело. И это тоже не беда.
Я уверена, я видела своими глазами, что людей, способных откликнуться на беду чужого человека и помочь ему, гораздо больше, чем тех, кто выводит за дверь, толкает в спину. В ночном городе есть прохожие, работают магазины, если объяснить, что ты попал в сложную ситуацию, я уверена, пусть не первый встречный, но найдется тот, кто прислушается и подаст руку помощи, даст хотя бы позвонить домой.
Даже на темном шоссе, по которому неслись машины, у тебя был шанс. Ведь и на заправке – последней точке, где можно было изменить ход событий, где было тепло, светло, где были люди – тебе могли бы помочь, если бы ты объяснил им, что тебе всего лишь надо попасть домой! Я уверена, они помогли бы тебе.
Все это было решаемо, преодолимо, не страшно. Если бы ты мог решать…
Но с самой первой записи я вижу: ты не мог, потому что от тебя ничего не осталось. Тебя словно растоптали, размазали, и самое сложное понять: как это могло произойти? Была личность – и нет ее.
Ты не сердись на меня, Медведь, ты меня прости. Прости за то, что я долго не могла расстаться с этим белым подоконником, все сидела и ждала чуда, что вот выйдет врач и скажет: «Появилась! Появилась динамика!» А надо было стиснуть зубы и бежать к тетеньке в ГСУ, просить, требовать, настаивать, чтобы дали бумагу и в больнице у тебя взяли анализы на все возможные вещества в крови. Были они или не были – теперь только гадать да не верить своим глазам, прокручивая записи: стоп-назад.
Государство не должно было этого делать, я должна, но ведь я не знала, понимаешь, не знала всего случившегося.
После я познакомилась с настоящими оперативниками, у них цепкий взгляд, две чеченские кампании за спиной, организованные шайки и террористы перед глазами, штатская одежда и прокуренные голоса. Знаешь, Медведь, они сказали мне:
– Чего ты ждала, дурочка? В этой больнице нормальные врачи, надо было бежать к нам. Когда туда привозят людей в неадеквате, с улиц, с подозрением на клофелин и прочую гадость, по нашему звонку там берут анализы, бумаги следом подвозим. Бумаги никуда не денутся, а гадость эта с мочой выйдет, и не докажешь ничего. Если есть заключение, то экспертизу из этой больницы не оспоришь, там настоящие профессионалы работают! А вообще, знаешь, мы, бывает, День милиции по три дня празднуем, всяко у нас тут случается, но своих никогда не бросаем! Хоть на дежурной машине, хоть на себе, но развезем.
– Да чтоб к вам бежать с вами надо быть знакомым, ведь с улицы-то не попадешь, – говорила я им.
– А ты как хотела, девочка, – разводили они руками. – У нас работы по горло, мы по двое суток дома не бываем. Дети забыли, как мы выглядим: уходим – еще спят, приходим – уже заснули. Печальная у тебя история. Насчет телефонов – это закон у нас такой. А следователь права: причинно-следственную связь ей не доказать. Да и тебе теперь тоже. Нет, ну ты нам объясни, да что ж это за друзья такие…
Медведь, хочешь посмеяться? Найти помощь в угрозыске и других высоких структурах оказалось проще, чем узнать, как прошла ваша дружеская встреча.
