Да, он был всегда спокоен, ничего не говорил, чаще всего молчал, но понимал и знал, что Кася его не любит. Перед тем как его повезли на операцию, окончившуюся, мягко говоря, неудачей с переходом в мир иной, он попросил у сестры бумагу и ручку и написал Касе несколько слов: «Моя милая Катя! Я так любил тебя, хотя и не смог сделать твою жизнь веселой и праздничной. Но я старался. А ты подарила мне несколько лет счастья. Спасибо тебе. И прощай. На всякий случай». Он будто знал, чем у него все закончится, и этот «всякий случай» все-таки случился. Он написал свое прощальное письмо по-латышски, так как русским языком свободно не владел. Но попросил медсестру, в случае плохого исхода, перевести жене его слова. Она и перевела потом, и Кася впервые за много лет заплакала. И не оттого, что было так уж жалко Мариса (хотя и от этого, конечно), а оттого в первую очередь, что стало совсем одиноко.
«Что-то со мной не так, – подумала она тогда. – Что-то я не так делаю, не так живу». Однако слезы быстро высохли, и жизнь, какая бы она ни была, – продолжалась. Марис оставил ей очень серьезную сумму на счете в сбербанке и, предвидя радикальные перемены в стране и в своей судьбе, посоветовал перевести все деньги в валюту, что Кася и сделала еще до его операции. Кроме того, оставалась шикарная квартира в центре Риги, а наследников у Мариса не оказалось: родители его давно умерли, а детей и других родственников не было. Так Кася и оказалась единственной хозяйкой квартиры. Она больше не работала в ресторане и жила теперь на ренту со своего капитала. Да и квартиру уже можно было продать, купить себе поменьше и жить безбедно. Но Кася, имея солидные деньги, все же ездила на автобусах и питалась в столовых или дешевых кафе.
А еще, и это было всего обиднее, детские грезы о Латвии – о перемене в жизни, о том, что есть прекрасные места, где все по-другому, все красиво, аккуратно, не бестолково, как в России, а сказочно и мило, – оказались идеализмом и глупой блажью. Разочарование в идеалах было еще болезненнее, чем одиночество, с которым она все-таки худо-бедно свыклась. Запад, свобода, демократия – все это тоже оказалось мифом.
Вдруг в Касе проснулся, казалось бы, заснувший вечным сном патриотизм, когда она узнала, что в латвийском сейме был поставлен вопрос о равенстве в правах ветеранов ВОВ с ветеранами СС, так как последние, оказывается, имели финансовые льготы, а те, кто был на другой стороне – не имели ничего. Кто-то наивно предположил, что не только ветераны СС имеют право на льготы, но и антифашисты. И этот вопрос, это предложение отклонили. Касю это возмущало. Что же? Значит, в стране мечты, в ее сказке – фашизм?! Что они – с ума посходили? Вон в Германии фашистские демонстрации и даже склонность к этому преследуются законом, а в стране детских грез – нет? Или же это совсем уже тупая озлобленность против бывшего СССР?!
И Кася дошла до того, что по ночам писала на заборах мелом «Слава КПСС», как некий нелегальный лозунг, андерграунд. В свободной демократической стране, разумеется, такое поведение Каси было актом вопиющего диссидентства. Еще недавно – порочить КПСС было диссидентством. Сегодня – наоборот. «Рокировочка», – как говаривал наш первый российский президент. На заборах и столбах, несмотря на европейскую территорию, все равно красовались матерные слова, а также «Цой жив», «Спартак – чемпион», но вместе с ними гордо выделялась надпись, сделанная Касиной правой (во всех отношениях) рукой «Слава КПСС». И она чувствовала себя партизанкой в логове врага, наклеивающей враждебные существующему режиму листовки. Ехидно ухмыляясь, Кася на всякий случай уходила дворами, проверяя – нет ли за ней «хвоста».
В тот раз партизанская вылазка Каси была ею предпринята не ночью, а совсем наоборот – еще даже не поздним вечером. После прогулки вдоль моря и оставленных белым маркером на нескольких скамейках лозунгов «Да здравствует Советский Союз, оплот мира во всем мире», Кася, как обычно, пришла на остановку маршрутки, чтобы ехать домой в Ригу. Она всегда садилась на одной и той же остановке и почти всегда в одно и то же время. У нее там было всякий раз свидание с одной знакомой вороной. Как-то она покормила ворону хлебными крошками. Ворона съела, но без удовольствия, после чего посмотрела на кормилицу искоса и, как показалось Касе, – с укоризной. Кася никак не рассчитывала на повторную встречу, а зря. На следующий день она сидела на той же остановке, а в сумке у нее был пакет с жареными куриными крылышками, которые она купила себе на ужин в местном магазине. В тот момент, когда ворона подошла, она доедала сладкую булку. Ворона подошла, встала и посмотрела. Потом сказала «кар-р» и опять посмотрела. Кася поняла, что с ней здороваются и бросила вороне несколько крупных кусков булки. Та степенно подошла, набрала в клюв три куска, затем отошла на траву и… закопала.
«На черный день, наверное, – подумала Кася, – но в принципе ей хлеб, кажется, не по вкусу». Тут она вспомнила про куриные крылышки и решила сделать попытку угостить ворону ими. Достала одно и бросила в траву, чтобы оно не пачкалось на асфальте. Ворона опять посмотрела и сказала «карр», что означало скорее всего – «спасибо». Она интеллигентно вела себя. Не набросилась на угощение, как большинство журналистов на брифингах и презентациях, а через вежливую паузу взяла крылышко в клюв и улетела.
Дружба продолжалась. Ворона все следующие дни приходила в одно и то же время. Она твердо знала, что придет ее новая подруга и принесет что-нибудь вкусное. Одинокой Касе захотелось даже как-то назвать свою ворону, дать ей имя, чтобы общаться уже вполне полноценно. Она и сама, обладая необычным, забавным, мультяшным именем, решила и для вороны придумать что-нибудь в этом роде. Учитывая несомненное знание вороной этикета и правил хорошего тона, Кася, недолго думая, назвала свою ворону «мадам» и, что удивительно, та сразу начала реагировать на свое новое имя. Теперь Кася с ней иногда разговаривала, советовалась по разным житейским вопросам.
Часто к ним присоединялся один пьяный старик. Он был очень смешной, потому что хотел казаться опасным. К тому же все пытался также вступить в диалог с вороной, чем вызывал в Касе даже некоторую ревность. Примкнуть к беседе, к уже сложившимся взаимоотношениям у нахального, но, видно, тоже одинокого старика – не получилось. Мадам никак не отзывалась на его попытки, и он ей начинал хамить. Как существо воспитанное и не чуждое светских приличий, Мадам просто отворачивалась и отходила в сторону. И как-то раз случилось, что она отошла с тротуара на трассу, подальше от дурного старика, а Кася двинулась за ней, чтобы покормить ее без помех и, таким образом, тоже оказалась на трассе, на проезжей части.
Было это поздним вечером, уже стемнело. Был вечер праздничного дня. Этот большой праздник в Латвии, как мы уже упоминали, называется «Лиго» и празднуется шумно, весело и с соответствующими аксессуарами – кострами, венками, пивом и прочим. Касе, впрочем, праздник, еще не набравший силу тем вечером на пляжах Юрмалы, никак не помешал оставить ряд своих «правозащитных» отметин на ряде скамеек, расположенных вдоль моря.
Осуществив свою смелую акцию, в состоянии глубокого патриотического удовлетворения она пришла на автобусную остановку поздним вечером. И, как ни странно, ворона тоже явилась в неурочное время. Да и старик оказался здесь. Все, как говорится, срослось. Вероятно, в честь праздника.
Итак, Кася ступила с тротуара на шоссе. Она не заметила, просто не обратила внимания на скутер, который двигался по ближней к тротуару полосе с нормальной, допустимой скоростью, не больше 40 км в час. Скутер не сумел увернуться, а Кася даже не пыталась. Он ее сшиб. Кася, она же старуха Федосеева, упала. Девушка, сидевшая позади мотоциклиста, завизжала. Байкер остановился через 10 метров и побежал назад к потерпевшей старухе. Байкера звали Семен Исаакович Бестужев. Вот так травматично и нелепо произошла судьбоносная встреча наших героев. Ворона повернула голову в сторону Семена и каркнула осуждающе.
После того как независимая Россия делегировала независимых байкеров в независимую Латвию, Семену пришлось остро почувствовать, насколько, например, независимая Юрмала зависит от погоды. Климату Латвии политический климат – до лампочки. А то ведь даже у кошек здесь в глазах чудится злобное ожидание переворота или новой оккупации со стороны восточного соседа. Семен здесь даже кошек ухитрялся подозревать в национализме. Лишь в первый день пребывания здесь было тепло, солнечно и приветливо. Семен, никогда не видевший моря, полюбил его с первого взгляда. Все было по вкусу – и чистый белый песок, и ни на что другое не похожий смешанный запах моря и сосен, и мелкая вода с тремя мелями вперед, пока не дойдешь до настоящей глубины. Но изумрудная чистота этой воды, прозрачная свежесть, мелкие рыбки, шныряющие под ногами, – все вызывало в Семе блаженное ощущение гармонии и единения с природой. Своим чудесным самочувствием он все пытался поделиться с Нелькой, которая никак не могла принять его восторга, ибо Прибалтику и, в частности, Юрмалу, где уже бывала пару раз с прежними тусовочными друзьями, она не любила как раз за прохладную воду и переменчивую погоду. А когда там шел дождь, то вообще – тоска. Но она, чтобы не обижать своего Сему и не портить ему первого впечатления, поддакивала и тоже делала вид, что ей все нравится.
