– Полной грудью словно задышал, оковы заблуждений скинул, страх покинул меня.
Андрей сдвинул брови, не понимая описываемых переживаний ему почудилось, что друг говорит нечто бессвязное, а друг всё пояснял:
– Невероятное ощущение свободы обрёл. Утром, когда проснулся после болезни, неким шестым чувством понял: выздоровел. Состояние прострации, с которым я начал свыкаться, приноравливаясь, как сёрфингист, к разным волнам, меня не воодушевляло. Жизнь теряла краски. Сначала не понимал, что происходит, а потом глядь: один цвет пропал, затем второй. Потом перестал различать гамму цветов. Время от времени, цвета возвращаются. А потом, когда проведёшь в ожидании несколько дней, а красок всё нет и нет, понимаешь: Успокаиваешь себя: наверное так и должно быть. Нет, Андрюх. Всё вернулось. Болел я. Точно болел. Вот выздоровел.
«Что-то не то он имеет в виду. Не то совсем. Язык тот же, но непредметный, нематериальный. Наверно, на этом языке проповеди читают. Никакой буквальности. Нет происхождения, нет основания и нет подтверждения. Голое слово – неживое слово».
Подтверждая его опасения, Семён закончил:
– Я здесь задерживаться не собираюсь. Уже узнавал. Пять-шесть дней – и на родину. Внутри комок к горлу подкатывает. Никогда так не тянуло домой.
Он взял стакан с соком, отхлебнул и поперхнулся. Он не мог вдохнуть, словно кто-то сжал его горло. Будто шею внезапно сжали в момент, когда он собирался вдохнуть. Глаза налились и полезли из своих впадин. Это выглядело нелепо, но с кем не бывает. Захлебнулся человек. Семён никак не мог прокашляться и вздохнуть, им овладел. Лицо перекосилось, кончики губ свело книзу, они едва отличались по цвету от кожи лица, которая натянулась чулком. Стали отчётливо видны височные впадины, скулы, челюсти, череп. Лицо выражало ужас.
Спазм прошёл сам по себе. Семён с отвращением выплюнул сок опять в стакан.
– Не хочу.
Взял сигареты. Он волновался и крутил пачку так и сяк между пальцев. Думал. Так он снимал напряжение. Доставая из пачки сигарету, тянул время. Потянул ногтём за одну, за вторую, третью. Чем они ему не нравились, никто бы не объяснил. Просто для успокоения. Всё-таки вытянув понравившуюся, он теперь принялся за неё. Покрутил в пальцах, разглядывая, сначала бегло и быстро, потом тщательно и медленно. Получив только ему понятное удовлетворение, стал двумя пальцами разминать. Уменьшив плотность набивки табака до нужной и отщипнув его с кончика сигареты сунул полупустую в рот.
Следующий шаг – зажигалка. Привычные на первый взгляд движения только казались такими. Он долго чиркал пальцем, не понимая, что случилось, то нажимая сильно и резко дёргая пальцем, то нажимая мягко и плавно двигая колёсико. Всё напрасно.
Андрей протянул руку попробовать:
– Давай.
– Руки влажные. Вспотели.
Зажигалка сработала сразу. Семён прикурил, не придавая значения этому обстоятельству. Затянулся. Сделал две совсем маленькие затяжки. Затянулся глубже. Дым встал в горле. Дыхание сбилось. Семён, вместо того, чтобы вдохнуть дым в себя, хотел его быстрее выпустить, чтобы сделать глоток воздуха. Наконец получилось. Он восстановил дыхание. Сунул сигарету угольком в стакан. Она зашипела. Вытащил и принялся обламывать сухую половину сигареты. Бумага натянулась и звонко (как показалось в тишине) лопнула.
«Мать честная, он весь на нервах», – подумал Андрей.
Семён устало закрыл глаза.
Андрей рассматривал друга.
Худой, шея вытянулась. Майка свисала с плеч, ключицы торчали, грудная клетка впала. Даже у худых видны грудные мышцы. Но его болезненное состояние было очевидно.
– Пойду тоже покурю.
Он встал и пошёл к двери, Семён окликнул его:
– Постой, что скажу.
Он подозвал Андрея рукой, попросил наклониться к нему, чтобы таинственно прошептать что-то на ухо.
Тот склонился.
– Андрюха, я ни о чём не жалею, слышишь?
Андрей, сдвинув брови, с пониманием слушал его тихую рваную речь.
Наступала трудная и важная для обоих минута. Андрей придавал особое значение тону друга в надежде, что, может, вот так невзначай брошенная фраза в самый неподходящий момент сыграет решающую роль, либо откроет какой-то секрет.
Немногословный обычно человек иногда скажет такую фразу, которая предопределит будущее и перевернёт с ног на голову привычные формы и понятия.
Разве не испытывали мы – люди подобное в далёком детстве? Откровение человека выбранного нами и нашим воображением и приписывая ему, этому человеку и наделяя его разум сверхъестественными качествами. Которые разрушаются в один миг: от произнесённой серьёзно вслух нелепости или банальности.
Сначала с недоверием смотрим на него, потом – с надеждой, ожидая всё-таки объяснения. Когда объяснения не дают – оправдываем, нет, не его – себя. Как могли мы обмануться: принять глубокую фразу за самую сущность человека? И мы начинаем искренне ненавидеть его, ставить его ниже себя самого. Теперь и нам ложь известна. Мы, теперь, когда это необходимо, мы используем эту ложь уже в своих собственных интересах, но только до тех пор, пока не найдётся тот, кто выведет и нас на чистую воду, и так же, как мы когда-то не вычеркнет нас из своей жизни.
Андрей считал, что нельзя позволять себя обманывать, но сейчас поддался, чем и пользовался Семён.
– Пускай говорят, что хотят.
Андрей согласно кивнул головой и опустил глаза. Он хоть как-то пытался поддержать друга.
– Не обращай внимания. Какая разница, кто и что говорит. Перестань.
Семён повторил:
– Слышишь, я не жалею. Я ведь целый год жил с ногой. Понимаешь? Я боролся. Целый год. Целый год был полноценным человеком.
«Он и вправду безумен!» – подумал Андрей.
Андрей и Маша стояли и курили. Она не отвлекала его от раздумий. По его взгляду она поняла, что мысли в его голове роятся в хаотичном порядке. Андрей не находил себе покоя, он переводил взгляд по стене с одной точки на другую, то опуская, то поднимая их. Он думал.
В курилке, кроме них, было ещё два человека из местных пациентов. Один из них умудрялся со звуками выпускать дым кольцами. Когда они ушли, Маша прервала тишину.
– Андрюш, не запрещай ему с этой сучкой разговаривать по телефону.
Он посмотрел на неё.
– Ох, скорей бы!
Андрей понял смысл. Есть немые выражения, когда без слов ясно: помоги или прости. Не страшно ли, и то, и другое – с любовью.
Он отвернулся после этих слов, чтобы не смотреть ей в глаза. Но всё-таки её состояние не ускользнуло от него.
– Прости меня господи.
«Наверное, она засомневалась в моей сообразительности и в том, правильно ли я понял её пожелания, раз досказал свою мысль. А может, чтобы не считал её циничной» – думал Андрей.
Она молчала, собираясь с душевными силами.
– Может, любовь на самом деле? – заговорила она. – может, любит её, а она его. Ему сейчас можно уже не запрещать, чего бы ему ни хотелось. Врач сказал: «Не задерживаю». Возможны осложнения со дня на день. Хоть прямо сейчас на скорую и домой. Ещё есть вариант прооперировать в другой больнице. Вскрыть лёгкие, убедиться, не проникли ли метастазы.
– Убедиться, что поздно! – Подвёл Андрей итог услышанному.
– Здесь какие дела, – продолжала Маша, – так, на несколько часов. Процессы, похоже, наступили необратимые. Он уже три дня без ноги. Видимость создаём. Пять дней – и поедем. Он за три дня переменился – не узнать. Исхудал, не ест совсем. Капельницами подкармливаем. Объясняем, что аппетит пропал из-за них.
– Неужели всё?
– Чудес не бывает. Только те чудеса, – она вскинула глаза к потолку вместо неба, – если бывают! Его привезли, взяли анализы. Видел бы, как быстро! Операцию отменили у человека. В палату приходило много светил питерских. Похоже, чуть ли не все профессора ведущих клиник съехались полюбоваться на его ногу. Никто не мог поверить. Что он ждал? Чего выжидал? Врач спросил: «Когда опухоль пошла, почему не позвонил?» Споткнулся он, представляешь? У него перелом, оказывается, был. На пятый день, как из Питера приехали. В подъезде навернулся с этой дурочкой. Брат Эдик знал и молчал. А та его к знахарке повезла. Он при ней отчёт своим действиям не отдаёт.
– С врачом хочу встретиться, – задумчиво произнёс Андрей.
– Так он, – она поправила волосы, – с удовольствием. Он с другими врачами меня звал поговорить. Собрались. Расспрашивали о его поведении всё. Я ему посоветовала и с тобой пообщаться. Сказала про тебя: интересный человек.
– Не хочется осуждать его. Как откровение прозвучало, – он показал рукой в сторону, в направлении палаты, где лежал Семён, – «не жалею, целый год с ногой».
Андрей недовольно цыкнул.
– Я настроилась. До операции и после. От него словно душа отошла. Он неконтролируемый стал. Всё как будто назло делает. Нянчусь, говорит, с тобой. Жизнь я ему испортила. Не даю пожить, как хочется.
