Выйдя из квартиры я поставился в парадной, прислонившись к давно не крашенной стене, но тепло не разлилось по груди, как обычно. Может быть, героин был разбодяженным, ведь барыги, зная, что я на крючке, больше не церемонились со мной и часто позволяли себе в отношении меня то, что я бы раньше не стерпел. А может быть, отец молился за меня в раю, взирая с высоты небес на нашу грешную землю? Ох уж это может быть! Я попробовал себе представить это – образы в голове были подобием диснеевского мультфильма – такие же глупые, красочные, но всё равно добрые. Как там – за гробом? Этого представить себе просто невозможно, точнее возможно, но это будет так же близко к реальности, как Микки Маус. И если даже есть это самое «наверху», думаю у его обитателей существуют другие небесные дела и пялиться «сверху» на нас им недосуг.
Но отец доверял Богу, доверял Его словам, выполняя Его волю в жизни сей, и он мог расчитывать, что Господь, в свою очередь, услышит его молитвы. В том числе, молитвы и за меня. И в этом осознании, что я имею персонального предстателя на небесах, защитника и адвоката, который к тому же и является родным отцом, как-то естественно родилась надежда…
…Наркомана всегда охватывает надежда после инъекции, он думает, точнее мечтает в полудрёме, что у него всё прекрасно и очаровательно, как он скоро бросит употреблять и станет человеком, сыгравшим в русскую рулетку и вышедшим из игры победителем. Этой надежды вполне достаточно для наркомана, как для скупого рыцаря достаточно лишь созерцания своих сокровищ. Наркоман лучше обычных людей осведомлён, что жизнь – дерьмо, и годы втаптывают в грязь все надежды и мечты. Каждый опытный торчок знает, что эту надежду нельзя принимать всерьёз, потому что она имеет под собой лишь биохимическое основание – рецепторы удовольствия в головном мозге работают с утроенной силой, напичканные природными эндорфинами. Он лишь созерцает её философски и не верит ей, как женщине, которая говорит о любви, когда просит денег.
Когда действие вещества проходит, удовольствие всегда сменяется лютой депрессией, которую в принципе тоже нельзя воспринимать всерьёз. Но ты всё равно принимаешь её всерьёз, потому что биохимия биохимией, а боль – даже фантомная – от этого не перестаёт быть болью. Так и получается – удовольствие героин даёт иллюзорное, а вот боль иллюзорной не бывает. Странный парадокс!
Но на этот раз, выйдя из парадной, я обнаружил в себе две надежды – одну обычную, биохимическую. Другая была в какой-то глубинной уверенности, что скоро моя жизнь изменится. И что для этого не нужно будет прилагать какие-то особые усилия, сверхусилия (ещё один миф, в результате которого наркоман думает, что исцеление для него невозможно и что ему, так или иначе, крышка. Можно сказать, что этот миф и погубил Юлю).
Просто нужно ждать, пока время – ждать. И действовать, когда придёт время действовать. Какими будут эти действия, я даже не предполагал, но знал, что пойму всё, когда получу инструкции от небесного босса…
Ну а пока мне нужно получить инструкции от босса вполне земного. Я взглянул на часы. Скоро вечер. До открытия казино оставалось чуть менее двух часов. Я сел в машину и поехал на работу. На следующей неделе надо вступать в права наследства.
Вынести дух вместе с телом
Итак, надежда пробудилась в тот самый момент, когда я сидел в кабинете отца. Сил мне придала уверенность, что отец терпел предсмертные муки, не только совершенствуя свою душу в преддверии вечности, но и ради меня – чтобы губительное увлечение оставило меня, выпустило из своих когтей…
…Контора ЖКХ, где я должен был подписать кое-какие бумаги для того, чтобы стать полноправным хозяином нашей квартиры, находилась в пятнадцати минутах ходьбы на север по Лиговке. Я решил пройтись пешком. Был третий день, который я обходился без героина и два месяца, как отец ушел в мир иной. Стоял сырой, больше похожий на позднюю осень, чем на ранню весну, март. Сегодня должны были начаться ломки, но пока я ощущал лишь симтомы гриппа средней тяжести – плохо, но терпимо. Только вот холод переносился весьма уныло, а настроение было как у безработного пианиста. Переночевав в нашей квартире на Лиговке, я вышел ранним утром для того, чтобы быть первым посетителем в ЖКХ. Затем я хотел пойти в Три Святителя и дать на святом Евангелии обет Богу не употреблять больше героин. Мысль эта вызревала во мне около месяца, а возникла она после прочтения книги отца Иоанна Кронштадтского «Моя жизнь во Христе», которую я взял из отцовской библиотеки…
…Контора располагалась в подвале старого купеческого дома, который раньше – до революции – принадлежал скопцам. Эти своеобразные сектанты made in Russia не имели детей, поэтому всё их богатство доставалось самой секте, а после революции их и вовсе не стало, а имущество было национализировано. Где-то в одном из этих домов жил-кутил Рогожин из «Идиота» Достоевского, что убил Настасью Сергеевну. Я пришел первым, подписал все необходимые ксивы, дал потирающему руки чиновничку подношение, как договаривались, и выскользнул на улицу, закутавшись в серый шерстяной шарф.
Брр. До Трёх Святителей я решил доехать на такси – очень уж было зябко и ветренно. К тому же, кумар не любит холод…
В нашем храме уже давно служил новый батюшка – отец Димитрий. Готовясь к принятию обета, я стал у него исповедоваться и окормляться. Димитрий был современным пастырем без псевдоревности по Бозе, свойственной неопытным священникам, которые так любят вцепляться в ухо молодым прихожанкам. Но и усердием к своим обязанностям тоже не отличался. Один из оставшихся в живых старичков шепнул мне, что Димитрий не хотел становиться священником, но выбрал эту профессию по настоянию отца, который был благочинным в Киришах. Отучившись в семинарии, Димитрий несколько лет служил одним из священников Петро-Павловского собора и после того, как моего отца отправили за штат, был переведён викарием на место настоятеля Трёх Святителей. Что ещё нужно молодому батюшке? Но прихожане поговаривали, что Димитрий недоволен своим служением, да и вообще не верит в Бога, что хочет уехать в Америку, где у него живёт тётя. Да и матушку его никогда не видели в храме; старичок говорил, что она преподаёт римское право в ЛГУ и является убеждённой атеисткой, не воинствующей, конечно, но всё-таки.
Понимая, что старичок отзывался об отце Димитрии хорошо из своей природной деликатности, я старался подражать ему и быть вежливым с новым настоятелем. Я раскрыл ему свою немощь и полагал, что с помощью отца Димитрия мне всё же удастся осуществить бегство из страны иллюзий и приобрести здравие. Хотя как-то обмолвился в беседе с ним с явным неудовольствием, что всенощную весьма сократили – кафизмы уже никто не читал, а канон часто был из двух тропарей в песне. Впрочем эти обличения из моих уст звучали весьма странно и отец Димитрий, улыбаясь, парировал так:
– Сейчас слабые люди пошли, падкие на удовольствия… – Здесь он сделал паузу и многозначительно посмотрел на меня, я расценил это как намёк на моё пристрастие к героину. Хотя я, как верблюд, жующий кактус, наслаждался вкусом собственной крови и удовольствие было спорным. Теперь я часто подумывал, что если бы я пошел по стопам отца, то, по крайней мере, не был бы наркоманом. Тем временем Димитрий развил свою мысль. – … К чему заставлять их выслушивать бубнеж, из которого они могут разобрать два-три слова?
…Всех старых певчих (преимущественно старушек) отец Димитрий уволил в первый же день настоятельства, наняв весёлых студентов консерватории, которые пели даже всенощную Кастальского, но во время шестопсалмия выбегали курить на паперть. Свободные нравы принесли и новые прихожане. Исповеди отец Димитрий выслушивал лениво и часто ограничивался тем, что читал общую исповедь перед литургией, а над каждым исповедующимся произносил разрешительную молитву без выслушивания самих грехов. Мол, всякий сам знает, в чём кается перед Богом, а ему всего этого выслушивать недосуг. От своих проблем голова пухнет. Узнав, что я сын прежнего настоятеля, отец Димитрий сперва уделял мне достаточно внимания и выражал готовность помочь. Но когда я пару раз пришёл на исповедь упоротым, готовность помочь сменилась еле заметной брезгливостью, которую я предпочёл принять как пастырский приём, помогающий избавиться от героиномании. Но в глубине души я понимал, что лукавлю перед самим собой – новому настоятелю нет до меня никакого дела. Мало того, он хотел бы от меня избавиться, как психоаналитик от впавшей в бедность пациентки.
Димитрий был чем-то похож на того батюшку, у которого я исповедывался насчёт героиномании в тот первый раз, когда меня прихватило. Но сходство было только внешним – тот был повежливей и более ответственно относился к своему служению…
…Подъехав на такси к Трём Святителям я уже твёрдо решил сегодня дать Богу обет бросить героин и сделать это в том самом храме, в котором служил мой отец. Единственное, мне не очень-то хотелось, чтобы свидетелем моего обещания Богу стал этот отец Димитрий. Он хорошо умел скрывать свои эмоции. Наркоманы – народ мнительный и мне могло показаться, что он смеётся надо мной – «сыном черносотенца». Да и вообще – он считал все эти обеты средневековой мистикой, не стоящей никакого внимания, а наркоманов, может быть, вообще за людей не считал – уж очень неохотно в последнее время он слушал мои горячие излияния. К тому же, вдруг он и на самом деле не верил в Бога? А мне нужна была поддержка в первый период, когда обострится желание вновь вызывать хорошее настроение и надежду по своему усмотрению. Но на всё воля Божья. Я перекрестился и зашёл за храмовую ограду, весело узнавая знакомый с детства храм, похожий на небольшой корабль.
