Виолончелистка закричала и попыталась освободиться. Подбежала Габриелла, возбужденно затараторила, грозно наступая на местного хама и тыча ему в лицо какую-то маленькую синюю книжицу. Он плюнул ей под ноги и удалился, неся впереди себя пивное брюхо. Чемодан нашелся, а девушка весь путь до пансионата рыдала и говорила, что теперь выступать не сможет. Коллеги сочувственно негодовали, и все успокоились только на месте, когда закончилось расселение по коттеджам, стоящим в уютной тени рощи, переходящей в насыпь, за которой тянулась узкая полоса пляжей. Там было полным-полно молодого народа из некогда дружественного соцлагеря. Раскрепощенные девушки, в основном немки и венгерки, ходили без верхней части купальников, возле них спокойно сидели, лежали, играли в волейбол соотечественники мужского пола. Нашим делегатам, прибывшим из Узбекистана, Азербайджана и Грузии, такое самообладание и не снилось. Они сразу облюбовали деревья за насыпью, на которых расселись с биноклями, привезенными для продажи и обмена на местных рынках. Десятикратное увеличение давало возможность рассмотреть не то что грудь, даже форму соска бесстыдных пляжниц, а главное, совершенно безнаказанно. Со стороны пляжа деревья напоминали репродукцию картины «Грачи прилетели». Периодически очередной «грач» с грохотом валился на землю, не рассчитав прочность ветвей молодой лесопосадки. Женская часть музыкального фестиваля кидала презрительные взгляды в сторону обсиженных деревьев, и в то время как западные девушки раздевались, русские, наоборот, одевались, меняя наряд за нарядом. Только Лиза, казалось, была абсолютно равнодушна к происходящему. В коттедже стояло пианино, и был установлен график репетиций. Если никто не приходил, она сразу заполняла паузу. На пляж ни разу не вышла.
Лиза должна была играть чуть ли не в последний день фестиваля, но программу изменили, так как местная знаменитость с чудовищно шипяще-шикающей непроизносимой фамилией согласился сыграть две бетховенские сонаты. Иначе как учеником самого Шнабеля его не называли. Его выступление должно было стать кульминацией музыкального праздника, но по мнению Ханса Хейнца, ведущего музыкального критика, кульминация произошла намного раньше, в момент исполнения Второго концерта Рахманинова русской пианисткой Елизаветой Целякович. Он лично поздравил Лизу и спросил, у кого она училась. Лиза открыла рот и осеклась, но уже через секунду уверенно ответила:
– Я считаю своим учителем профессора Анисова. Если бы не он, то ничего бы не было. Ни-че-го!
Критик удивленно посмотрел на девушку, которая произносит слово «ничего» так, что холодок пробегает по спине. Он откровенно разглядывал ее и сравнивал ощущения от увиденного и услышанного в зале с этим словом. Ханс, путаясь в склонениях и временах, продолжал интервью на русском. Ему хотелось узнать о ее семье, детстве, учебе. Лиза извинилась, но давать интервью отказалась. Это был первый случай в его музыковедческой практике, когда «незнамо кто» плевать хотел на хвалебную статью и фотографию в «Melodie und Rhythmus». Большие знаменитости считали за честь дать интервью его издательству. Ошеломленный Ханс не удержался от вопроса вдогонку:
– Почему?
Лиза обернулась и весело ответила:
– Вспоминать не хочется, придумайте что-нибудь. Главное, что хорошо звучало, ведь правда? Вы тоже так считаете? Я счастлива!
Но, несмотря на Лизину несговорчивость, критик в статье о фестивале полстраницы посвятил ее выступлению. Это был успех, можно было возвращаться домой с высоко задранным носом.
За пару дней до отъезда небольшая компания музыкантов в очень узком кругу, состоящем из скрипача-одессита, кишиневской виолончелистки и киевского тенора, обсуждала авантюрный план перехода в Западный Берлин. Никто не собирался туда сбегать, хотели просто прошвырнуться. Скрипач Феликс Горелик, брызжа слюной, доказывал, что это плевое дело. Ему рассказали друзья с Большого Фонтана, что знают людей, слинявших туда совсем недавно. Он показывал от руки начерченный план, который сбежавшие прислали знакомым, а те уже дали Феликсу. На рисунке, напоминающем наскальную живопись, очень условно был изображен кривой мост, колючая проволока и столбики. Столбики означали вышки с автоматчиками, на криптограмме они были перечеркнуты, что означало их полную безопасность.
– Только и всего – перепрыгнуть через каменные заграждения на мосту, а там дырка, в общем, я вас доведу, – убеждал Феликс. – А давайте еще Лизке предложим, – добавил он. – Если поймают, а там, говорят, патрули ходят, скажем, что заблудились. Типа с подружками гуляли, местечко укромное искали и вдруг – бац, туда-сюда, и за границей. Лизка девочка сообразительная, клевая девчонка, давайте ее позовем.
– Позвать можно, – соглашались тенор и виолончель, – но вот стоит ли вообще идти. Стоит ли рисковать, а вдруг какой-нибудь стрелок еще там сидит…
– Да вы с ума спятили! – подскакивал Феликс. – Это уже не граница. Все нормальные люди спокойно через специальные проходы идут. Официально. Не пускают только русских и вьетнамцев. А мы, если на патруль наткнемся, на тарабарском говорить будем. В худшем случае они нас просто вернут назад.
Лиза с удовольствием приняла предложение, у нее был номер телефона анисовских детей. Она не знала, где находится городок под названием Бад-Фраенбальд, но ей казалось, если она позвонит, они обязательно встретятся.
На следующий день ребята вышли из лагеря ни свет ни заря. Потом ехали электричкой до Берлина. Точно сверяясь с планом, перешли границу, но, перейдя, засомневались, туда ли попали. Они шли по парку. Никаких опознавательных знаков не было. Вдалеке заметили женщину с собакой. Собака была большой, а женщина маленькой. Женщина была по-спортивному одета и бежала трусцой к ним навстречу. Собака обогнала ее, приветливо завиляв хвостом. В это время проехал полицейский патруль. Он что-то брякнул на немецком, рассмеявшись, и долго еще поворачивал голову, стараясь получше рассмотреть, как вкусно целуются слипшиеся в объятьях парочки.
Лиза вскрикнула, оттолкнув Феликса, но не потому, что было уж так противно, просто в ноги уткнулось что-то мокрое. Это был собачий нос. Пес казался сконфуженным. Он виновато смотрел исподлобья, но весь его вид выражал дружелюбие и готовность к знакомству. Хозяйка наконец добежала и, улыбнувшись, заговорила с ними с извинительной интонацией, это они поняли. Феликс выдавил из себя дурацкую, неграмотно сложенную фразу на английском, которая должна была означать, что они туристы, заблудились и хотят узнать, где находятся. Это уже Западный Берлин или еще нет? Было ясно, что женщина ничего не поняла, кроме слова Берлин. Она показывала куда-то вправо, потом влево, потом спросила, говорят ли они по-английски, отчего Феликс обалдел, но Лиза спасла ситуацию и довольно бойко завершила диалог с немкой по-французски. Немка опять ничего не поняла, кроме того, что перед ней французы, которые, скорее всего, не знают, как выйти из парка. Она жестами предложила идти за ней и вывела их на дорогу, ведущую в центр города.
Как правильно сказала виолончелистка, то, что это Западный Берлин, было уже понятно по собаке, не говоря уже о хозяйке.
– А ты клево по-французски чирикаешь, откуда? – завистливо поинтересовался Феликс.
– Да так, по глупости учила, – ответила Лиза, – хотела с одним французом переписываться. Письма сочиняла, но не отсылала, адреса не знала. А если бы и знала, что с того. Крутой сильно, мировая знаменитость. Здрасьте вам, я Лиза. Кто такая? Да не помнит он ни фига. Бросила. Зато книжки читать стала, стихи. Офигенный язык! Даже не обязательно все понимать, просто слушать, как звучит, и то в кайф.
Прогулка оказалась утомительной, но чрезвычайно интересной. Каждый получил то, что хотел. Киевлянин сглатывал слюну возле каждого ресторанчика, мечтая о хорошем пиве, и, в конце концов, не удержался и потратил пару марок на сосиски и бутылку «Хайнекена».
Виолончелистка чуть не лишилась чувств, когда возле универмага «Ka De We» ее обступили девушки с флакончиками духов, тюбиками кремов и помады. Они рекламировали новую продукцию и раздавали маленькие мензурки с ароматным содержимым совершенно бесплатно. Это решило проблему подарков всей кишиневской родне. Феликса раздражали цыгане, которыми, как ему казалось, заполнены улицы. Лиза спорила с ним, убеждая, что это, скорее всего, арабы. Феликс недоумевал, откуда здесь взяться арабам, но не колеблясь шел к заветной цели. Цель была обозначена маленьким крестиком на обратной стороне листика с планом перехода германской границы. В случае провала план следовало уничтожить, дабы не выдать бывших одесситов, держащих магазинчик в американской части Берлина. Эта семейка помогала желающим зацепиться на западной стороне. Перебежчик получал мудрые советы и нужных людей для решения юридических вопросов, а потом трудился на благо семьи в их магазине, на молочной ферме и хлебном заводике, разумеется, бесплатно, пока документы не оформлены. А с другой стороны, не хочешь – не работай. Иди, сдавайся. А если ты, к примеру, не обрезан, и не мама, а папа еврей, дело усложняется. Процесс долгий, непредсказуемый. Жить как-то надо. В общем, многие им были благодарны, и пока еще никто одесских рабовладельцев не заложил. Феликс готов был на все. Возвращаться отсюда он не собирался. И паспорт он захватил, и метрику мамину. Ребят он взял для прикрытия.
