Лиза просчитала его мгновенно, как только он заговорил о магазине и его хозяевах. Она промолчала и решила: как только туда дойдут, попросит созвониться с анисовским сыном.
Белла, хозяйка магазина, сверкала фарфоровой улыбкой и трясла мелкими кудряшками. Она обратилась к вошедшим на немецком, предлагая отведать вкусные булочки и фирменный йогурт. Но, присмотревшись, тут же перешла на русский. Глаз у нее был наметан. Ребята топтались в нерешительности, рассматривая роскошное разнообразие кондитерского отдела. Феликс подошел к хозяйке и что-то шепнул ей на ушко. Она нажала кнопку под прилавком, и через секунду из примыкающей двери вышел унылый господин. Его плавающий взгляд слегка зафиксировался на Лизе, но потом поплыл в сторону Феликса. Он подал знак головой и вместе с Феликсом скрылся за дверью.
Прошло около четверти часа неловкого ожидания. Виолончелистка, в целях экономии не евшая целый день, чуть ли не теряла сознание. Она жалобно спросила, сколько стоит маленькая булочка. Белла подумала и ответила, что продаст ее за полцены специально для дорогой гостьи. Полцены тоже оказалось недешево. Лиза знала, что девушка растратила все деньги, и достала кошелек. Белла очаровательно улыбнулась и предложила ребятам по стакану молока. Они замялись. «А если бесплатно?» – спросила она, хитро прищурившись. Никто не отказался. Пока пили вкусное молоко, Белла рассказывала, что давным-давно жила в Одессе, на Молдаванке, и просыпалась утром под бряцанье бидонов и крики развозчика «Коммуу молокаа?». Всегда на завтрак и ужин выпивала по стакану. И теперь пьет, только уже не с таким удовольствием. В детстве оно ничего не стоило, а теперь… Бесплатно только сыр в мышеловке. Лиза отставила стакан и спросила, сколько будет стоить звонок в город Бад-Фраенбальд.
Белла ответила, что все зависит от того, как быстро она поговорит. Если быстро, то марки три, не больше. А городок этот, собственно, – пригород Берлина. Если хочешь, звони. Давай три марки, и по рукам.
Лиза набрала номер. После двух гудков ей ответили на немецком, она растерялась, но по-русски попросила к телефону Олега.
– Олег слушает, – сказал тот же голос.
Она не ожидала такой теплой и радостной реакции. Когда Олег понял, откуда она звонит, то приказал оставаться на месте.
– Я через минут сорок, максимум час, за тобой приеду. Документы с собой?
– Нет… Я не собиралась… – мямлила Лиза.
– Что же ты так! Сходи за ними, потом возвращайся. Мы все сделаем. Старики уже оформлены, тоже скоро прибудут. Без тебя жизни не представляют, так что, подруга, бегом. Одна нога тут, другая там. Завтра в 12 буду ждать у Бэлки, ты ведь от нее звонишь? Между нами, гадина редкая, но я заплачу. Эх, что же ты так, без паспорта!
– А что я делать тут буду? – робко вставила Лиза.
– Как что? Как все – горшки мыть. Шучу. Тут хорошие музыканты на дороге не валяются или валяются. Как повезет.
Озадаченная разговором, Лиза положила трубку и посмотрела на ребят. Все были в сборе. Феликс вернулся и сиял, как медный грош.
– Он остается, – кивнул в сторону Феликса киевский тенор, – пошли, девчонки, или ты тоже? – он грозно посмотрел на Лизу. Она напряженно думала о чем-то, потом сказала:
– Пошли.
И, не попрощавшись с Феликсом, выскочила из магазина.
Возвращались они, плутая и по десять раз сверяясь с Феликсовым планом. Когда собирались перепрыгнуть через заграждения на мосту на восточную сторону, услышали окрик. Не останавливаясь, побежали, но Лиза оглянулась и увидела, как высокий немолодой мужчина, машет руками и, словно погоняя лошадь, кричит им вслед: «Ноу! Ноу!» Он вынул из кармана книжицу, возможно паспорт, и на незнакомом языке пытался втолковать безумцам, переходящим таким странным образом границу в неправильную сторону, абсурдность их поведения. Телодвижения его напоминали дикий танец, в котором свободный мир изображался прыжками, а восточный берег – решеткой, составленной с помощью пальцев, и сдавленным горлом. Лиза помахала ему рукой и сказала себе под нос: «Ну чего ты распрыгался, дурачок, не переживай. Завтра вернусь».
Она сдержала обещание. Засветло вышла из лагеря. Их еще с вчера не хватились после отвальной попойки. Опять на западной стороне встретила уже другую милую женщину с не менее милой собачкой. Сама вышла из парка, погуляла по городу и к полудню была у одесской молочницы. Олег уже ждал.
Лизина судьба опять совершила кувырок, даже, как потом выяснилось, лихое сальто. Но на этот раз Лиза приземлилась четко на ноги, с головой было все в порядке.
Старики Анисовы приехали два месяца спустя. Лиза находилась в Германии на птичьих правах, но процесс легализации был уже запущен. Рассматривался вариант фиктивного замужества, как самый быстрый. Лизе было «по барабану». Она жила, как будто только родилась на свет – радостно и возбужденно. Разучивала новую программу, аккомпанировала Олегу и Наде. Олег репетировал концерт для саксофона, а жена, меццо-сопрано, готовилась к прослушиванию в оперной компании. Попутно возникла идея поиграть на свадьбах и вечеринках. Получилось неплохо. Казалось, что у Нади, чернобровой хохлушки, в жилах течет африканская кровь. Она отлично справилась с парочкой блюзов, потом добавили несколько итальянских и немецких песен, но, конечно, гвоздем программы была «Колыбельная Клары». Когда Надя отдыхала, саксофон и клавишные накручивали такое, что публика выла от восторга. Платили поначалу не так уж много, но потом трио «Надежда», а по-немецки «Hoffnung», стало нарасхват.
Незаметно пролетали год за годом. Всем нравилась такая жизнь, кроме старика профессора. Он все настойчивей требовал прекратить размениваться по мелочам, грозился «закрыть лавочку», усадить всех за серьезный репертуар. В конце концов втайне от всех он написал французскому классику, что живет теперь в Германии, а молодая пианистка Лиза, которую тот имел удовольствие слышать, тоже рядом, вроде как дочь приемная. Так что, как говорится, будем рады принять. Еще он послал пару Лизиных фотографий и статью немецкого критика.
Француз ответил незамедлительно. Через пару недель приехал, и все повторилось. Лиза играла, француз обмирал. На колени уже не становился, постарел и здоровье не позволяло, но опять предложил Лизе уехать с ним в Париж. Он гарантировал протекцию при поступлении в консерваторию, уроки композиции, если захочет, а главное, полную финансовую поддержку. На этот раз предложение было принято. Трио «Надежда» безнадежно распалось, но никто не горевал. Лиза, наконец, вытянув счастливый билет, приняла его с благодарностью, даже не подозревая, какой редкий выигрыш ей перепал. И это касалось не только карьеры.
Великий маэстро был отпрыском знатного рода, корнями уходящего во времена рыцарей и трубадуров при дворе графа Раймонда, поплатившегося за свои симпатии к еретикам. Дух свободолюбия и творчества, видимо, передавался по наследству, поэтому потомки не гонялись за аристократией, и семейное древо разрасталось и крепло, подпитываясь свежей кровью на протяжении веков. Вскоре одной из его веточек станет Лиза и ее дети Поль и Анна. Их полные имена будут звучать так – Жан-Поль и Анна-Мария де Байе, де Ла Бержери де Пар. Для Лизы это произойдет так же естественно, как если бы она всю жизнь прожила среди лавандовых полей и вересковых долин Прованса, а не в грязном переулке, залитом выбросами засорившейся канализации.
Племянник великого музыканта, маркиз Этьен де Байе, был большой знаток музыки. Профессионалом, как дядя, он не стал лишь по той причине, что вовремя осознал некоторую недостаточность природных данных. Это избавило его от разочарований и заблуждений, неизбежных при неудавшейся карьере музыканта. Миллионы, доставшиеся по наследству после смерти родителей, всю жизнь занимавшихся музейным делом и антиквариатом, разделили три брата. Этьен был младшим, родился он, когда матери было под пятьдесят, а отцу перевалило за семьдесят. В двадцать он осиротел, получив двадцать миллионов своей доли и шато Золотой Пчелы. Братья не хотели связываться с постоянными проблемами по ремонту и уходу за ветхой стариной, как они называли их родовое гнездо, и выбрали смотрителем Этьена. Он не возражал. Мальчик он был домашний, серьезный и романтичный. Обожал Прованс, музыку и рос типичным гуманитарием. Не став пианистом, выучился на юриста и занимался вопросами авторского права. Одним из его клиентов стал великий родственник, по опусам которого можно было изучать теорию современной музыки. Ранние дядины композиции были написаны под влиянием импрессионистов, потом его потянуло к нововенской школе, а теперь его сочинения пестрели фольклором как Дикого Запада, так и не менее дикого Востока.
За пару лет до описываемых событий Этьен развелся со своей первой женой Венди, американкой. Она была родом из города Милуокки, а познакомились они в Париже на выставке собак. Этьен подыскивал себе четвероногого друга, но получилось так, что нашел двуногого. Они действительно поначалу долго оставались в приятельских отношениях, она уехала домой, писала ему смешные письма, звонила, он пригласил ее на Рождество в Париж. Приглядевшись, нашел ее хорошенькой, пикантной и очень естественной. Ему нравились ее простота в общении, равнодушие ко всякого рода условностям вроде дорогой одежды и ресторанов. Она могла запросто лопать хот-доги хоть по три раза на день и носить сандалии с отрезанными тесемками, если так удобнее. Роскошь ценила с практической, а не эстетической точки зрения.
