Менее отчаянные граждане ограничивались тем, что называли свое Отечество Северным Катаром. Ещё они считали, что самый твердый порядок – на кладбище. Там всех всё устраивает.
А тот самый дипломат, что проживал в мраморном дворце, привёз из-за границы очень стрёмные шахматы. Чёрные там были немцами во главе с Гитлером, а белые – нашими. Вместо короля, понятно, был Сталин. Вячеслав Воронов тоже видел такие шахматы в Англии, в отелях «Хилтон» и «Холидей». Но сам ими не играл, от приглашений отказывался. Придумывал неотложные семейные дела, чтобы не обижать людей. Но и согласиться не решался. Ведь это могла быть провокация с далеко идущими последствиями.
В комнате цвета вечерней зари стояли розовые розы. «Жёлтый зал» украшали хризантемы – в тон. Для японского уголка специально составили икебаны. В столовой благоухали алые тюльпаны. Библиотеку оживляли пёстрые гвоздики. Для каждого типа цветов изготавливались специальные вазы, будто бы выращенные вместе с ними.
Воронов, как и любой дипломат, имел отношение к ведомству Старика. Оно всё время размещалось на Лубянке, хоть и называлось по-разному. Вячеслав и познакомил моего дядю Севу с Ерухимовичем, когда узнал, что тот тоже работал в КГБ, ещё при Союзе. Ведь бывших чекистов, говорят, не бывает. Старик снизошёл до коллеги, ставшего ментом, и был с ним неизменно ласков.
Но все мы знали, сколь опасным и грозным может быть трогательно-смешной дедушка с маленькими для его роста руками и ногами. Он много говорил о погоде на мировых курортах, расшаркивался и раскланивался с дамами под теми самыми рогами, которым давно исполнилось сто лет. Знал очень много, но не говорил почти ничего. И при этом почти не закрывал рта. Всему этому учат в «конторе», да и жизнь отполировала Старика до блеска. Видимо, сейчас ему что-то от меня потребовалось, и дядя не смог отказать. Ведь мы уже не первый раз работали вместе.
Я вышла на балкон, оперлась о кованую решетку, глубоко вздохнула. Передо мной блестели крыши, мокрые от растаявшего снега, и темнел вдалеке лес. Уже пахло весной – щемяще-грустно, и в то же время сладко. Я, отупевшая в доме, среди всех этих факелов и духов, ясно вспомнила, что случилось вчера ночью, куда пойду завтра днём.
Вернее, пойдём мы с Владом Брагиным, которому я кое-что всё-таки привезла из Питера. Презент нужно срочно достать из сумки. И зареветь нельзя, потому что сейчас пригласят в столовую. В теме только дядя. Другие сочтут меня истеричкой, капризулей. И вряд ли захотят доверить важное дело. Опозориться мне сейчас нельзя – ни перед Ерухимовичем, ни перед Петренко.
Я пожалела, что не захватила сигареты – очень хотелось курить. Вид прикрытых плёнкой клумб и газонов, залитых лужами дорожек, чугунных фонарей и скамеек навевал лютую тоску. Дальше, за елями «Хупси», серел ещё не вычищенный после зимы пруд в форме запятой. Трудно было представить, что через несколько месяцев в нём будут плавать живые кувшинки, словно сделанные из прозрачного фарфора.
Я пригладила волосы, умащенные органовым маслом, которое Рахмон привёз мне из Марокко. Мы хотели ехать туда вместе, но первого февраля я попала в Москве под грозу. Было очень тепло, но я всё равно заболела. Так, что не смогла встать с постели.
«Папик» очень расстроился, но отменить вылет не мог. В Рабате, столице Марокко, его ждали гонцы из Афганистана – с маковых плантаций. Прямо оттуда Рахмон полетел в Эквадор, где задержался больше намеченного – по тем же самым делам.
А я тем временем отлежалась, заскучала. И поехала в Москву – разгонять свою тоску. Решила посидеть в кафе «Боско», что помещалось в здании ГУМа. Там, на открытой веранде, с видом на Кремль, и начался мой новый роман. Тот, который вчера оборвали выстрелы у моста.
Я поспешно ушла с балкона в свою комнату, где всегда останавливалась по приезде на Рублёвку. Открыла спортивную сумку, за которой мы с Даней Шипицыным вчера мотались на Парнас. В «студию» я въехала недавно. Там везде стоят коробки и баулы. Если собираться второпях, обязательно что-то забудешь. И потому я уложила подарки заранее.
Сегодня утром, приехав с вокзала, я распаковала одежду и белье, весила в ванную. Пока принимала душ, горячий пар разгладил вещи. Они изрядно помялись в пакетах, откуда воздух был выкачан насосом. Я поступаю так всегда – чтобы экономить место в чемодане. А все мелочи – кремы, колготки, бюстье – запихиваю в обувь, чтобы не ссыхалась.
Ради Влада Брагина прихватила и французские туфли на огромных каблуках, вечернее платье. Кстати, наряд я взяла напрокат – именно для этой вечеринки. Таким образом, я часто меняла туалеты и при этом сильно не тратилась.
Вынула из сумки бутылку вина «Бастардо». Название, конечно, неудачное, но вино прекрасное. Оно цвета спелого граната, а пахнет черносливом и смородиной. Влад, что интересно, водку совсем не пьёт, и коньяк тоже. Даже на шашлыки берёт только воду или овощной сок.
Его старший брат-байкер, как я уже упоминала, разбился спьяну. И Влад поклялся ни капли не брать в рот – кроме лёгкого вина по большим праздникам. И, сколько над ним ни смеялись, стоял насмерть. А шашлыки Влад готовит божественно – хоть бараньи, хоть свиные, хоть куриные. И с любым, кстати, маринадом. Короче, язык проглотишь.
Я осмотрела роскошную рельефную этикетку, поиграла электрическим светом на золоте. Блестящие змейки бегали по тёмному стеклу. И чуть не выронила бутылку на ковёр, когда в дверь постучали.
– Да-да! – Я быстро убрала вино в шкаф, пока его раньше времени не увидели.
– Ах, ты здесь? – весело крикнул Михон. – Давай, выходи быстрее. Уже все собрались, одну тебя ждём. Или ты ещё одеваешься?
– А зачем мне одеваться? Я и так не голая. – Мельком глянув в зеркало, я щёткой уложила пышные волосы. – Нормально, сойдёт. – Михон, скажи там, внизу, что через пять минут буду…
28 февраля (день), продолжение.
– «Что мне не нравится, то мне не нравится! И с какой стати я буду делать вид, что мне всё это понравилось?» Чьи слова? – Старик, прищурившись, оглядывал всех сквозь очки. – Кто у нас здесь самый начитанный?
Инга с Кариной, конечно, заёрзали. Им очень хотелось угадать. А я и не пыталась – зачем? Я не студентка и не школьница, чтобы отвечать на такие вопросы. Да Геннадий Григорьевич и не ждёт этого от меня. Он просто чем-то занимает то время, которое мы должны провести в обществе хозяев дома. А потом Вячеслава Воронова увезут на коляске в спальню, и мы останемся впятером. А сейчас нас десять – поровну мужчин и женщин. Мы уселись за стол через одного – как и полагается по этикету.
– Это Джек Лондон! – взволнованно сказала Евгения. – Я знаю просто потому, что очень люблю этого автора. Конечно, далеко не все его произведения равнозначны. Но «Мартин Иден» и некоторые рассказы, по-моему, великолепны…
– Ты, Женечка, ещё хоть что-то сумела узнать в школе и в «Плешке». А вот дочери твои принадлежат к потерянному поколению, – безжалостно сказал Старик. – Оно хвалится тем, что ничего не знает. А раньше этого стыдились. И далее будет только хуже. От их обожаемой музычки лично у меня мозги чешутся. А дети мои со своими супругами – как те мыши, которые плакали, кололись, но ели кактус. Чтобы не терять контакт с молодёжью, пытаются соответствовать этой тошниловке.
Дядины дочери покраснели до ушей, и мне стало их жалко. Они-то старались, играли перед нами. Инга – на рояле, Карина – на виолончели. Евгения с Юлией трепетно смотрели на них, Михон вежливо улыбался. Воронов сидел в коляске, отвесив челюсть. А дядя с Петренко тихонько переписывались на гаджетах, чтобы не мешать выступающим. Старик от души похлопал девочкам, но тут же принялся опять эпатировать публику.
– По-моему, превосходно! – с чувством сказал он. – Конечно, моё мнение мало чего стоит. Я ведь к музыке касательства не имею. Разве только на тарелках бацал, в оркестре. Нас часто приглашали «на жмура» Братья мои там же играли. Аркадий – на скрипке, а Яков – на трубе.
– Какой оркестр? – удивлённо переспросила Юлия. – Ты об этом ничего не говорил.
– Так неприлично же! – развёл руками Старик. – Гордиться здесь нечем. «На жмура» – значит, на похоронах играли. Отчим нас устроил. Там хорошо платили.
– Фу, Гена, что за разговоры за столом?! – Юлия даже пошла пятнами и украдкой покосилась на мужа. Тот был безразличен ко всему. – И ещё при детях!..
– Юлечка, им пора знать, откуда люди берутся и куда потом деваются. Дело житейское – все там будем. И, скорее всего, в этой очереди я – первый. Хотя бы в силу возраста.
– Прекрати, Гена, иначе я уйду отсюда! – пригрозила Юлия, встряхивая пышной седой укладкой. Седина её отливала сиренью – в тон платью. – Ну, кто тебя за язык тянул? Так хорошо сидели, музыку слушали, говорили о приятном. От всех этих убийств сердце колотится! И Славе каждую ночь плохо. Потерпи немного, мне всё равно скоро массажистку встречать.
