– Что он в ней нашел, что? – плакала Марина Петровна в спальне, вжимая голову в подушку, чтобы не слышать доносившихся из-за стены стонов.
– Ночная кукушка… – вздыхал Александр Евгеньевич.
А Арина Ивановна ругалась:
– Плохо вас слышно, молодежь! Так и внуков не дождесси! А вас, – Арина Ивановна тыкала в сватью указательным пальцем, – с муженьком вашим ваще никогда не слыхать. Ясно теперь, почему у вас один-то сыночек. У меня-то, кроме Таньки, еще полно спиногрызов могло бы народиться. Я ж из абортария не вылезала.
Такая бестактность, смешанная с бесстыдством, довела Марину Петровну до приступа гипертонии. Александр Евгеньевич принял тяжелое решение о размене. Конечно, не хотелось переезжать с насиженного места, да еще и в однокомнатную квартиру. Но не прогонять же в «однушку» молодежь, им еще детей воспитывать.
Но воспитывать своих детей, даже в «двушке», Танечка, которая как раз к тому времени объявила себя беременной, не собиралась. Она снова лежала в кровати с холодным полотенцем на «раскалывающейся» голове и трагически шептала:
– Что же это будет? Что же это будет?
– Что, милая, что? – беспокоился Матвей.
– Ты, я, мамочка и малыш в двух комнатах – это понятно. Но ведь мы не собираемся останавливаться. Будут же еще детки, правда? Как же мы все поместимся?
– В тесноте – да не в обиде. – Матвея квартирный вопрос если и смущал, то лишь тем, что родители собирались переехать в однокомнатную.
– Еще в какой обиде! Люди начинают ворчать друг на друга, ругаться, браки рушатся, а я не хочу! – Танечка заламывала руки и начинала рыдать, хватаясь за живот, как за самый весомый из существующих аргументов.
Ругаться с женой Матвею не хотелось ни сейчас, ни потом. Он предлагал выход из положения:
– Твоя мама может продать дом в Рязани, тогда переедем в «трешку».
– Дом? Продать дом моего детства? – Танечка хватала ртом воздух, как выброшенный на сушу налим. – Там же моя любимая яблоня, и кусты малины, и речка, и вообще – ты совершенно не думаешь о будущем!
– Почему? – Матвею казалось, что только о нем он и думает.
– Потому что, если продать дом, нашим детям негде будет проводить лето.
– У моих родителей есть дача.
– Дача! – Танечка надувала губы и презрительно щурила глаза. – Шесть соток, цветничок и гамак. Ни огорода, ни ягод, ни фруктовых деревьев! То ли дело у нас: и яблочки свои, и речка в двух шагах, и воздух чистый…
Со всеми этими аргументами Матвей и пришел к отцу. И снова Александр Евгеньевич, которому в его возрасте самым главным счастьем казалось спокойствие, пошел на поводу у хитрой невестки. Потратив все свои сбережения, они с Мариной Петровной купили комнату в коммуналке, куда вскоре и переехали. Молодые во главе с Ариной Ивановной остались в трехкомнатной квартире. Матвей работал в одном из конструкторских бюро, рисовал проекты не самых выдающихся мостов и магистралей. Денег платили немного, что вызывало немалое недовольство жены и тещи.
– У тебя со дня на день сын родится, а ты и в ус не дуешь! – ворчала Арина Ивановна утром и вечером вместо приветствия.
– Милый, ну сделай же что-нибудь! – надувала губки Танюша.
«Сделали» снова родители Матвея.
– Мальчика едят поедом, – плакала по ночам Марина Петровна.
Александр Евгеньевич к этому моменту в душе уже не возражал против того, чтобы сыночка, заварившего эту кашу, действительно сожрали. Развод в такой ситуации был бы не самым плохим выходом из рязанской ловушки. Но жена страдала и убеждала себя, что в таком случае их лишат внука, а это «гораздо, гораздо тяжелее потери любой жилплощади».
Папиными стараниями Матвея перевели в структуру, отвечающую за благоустройство автомобильных развязок в столице. Зарплата увеличилась, но и забот прибавилось. Проекты сыпались один за другим, и о нормированном рабочем дне приходилось только мечтать. На работе Матвея круглосуточно ждал стол, заваленный чертежами, рисунками и сметами. А дома – вечно недовольная жена, злобная теща и почти постоянно плачущий, завернутый в пеленки комочек, к которому Матвея практически не подпускали.
– Уронишь! – охала теща, стоило Матвею взять сына на руки.
– Аккуратнее! – вторила Татьяна матери и норовила забрать ребенка.
– Он тебя боится, – убеждала зятя Арина Ивановна, стоило малышу расплакаться на руках у Матвея.
– Ну что ты за отец такой?! – тут же восклицала жена и начинала плакать.
Матвей все больше времени проводил в родительской коммуналке. То говорил, что ему надо выспаться перед сдачей проекта, то врал, что задерживается на работе, то придумывал что-нибудь еще. Ему, наверное, верили. Отпускали охотно. А скорее всего, просто и не очень-то ждали. А мама и папа были ему рады всегда.
– Потерпи, – гладила сына по голове Марина Петровна. – У Тани, наверное, послеродовая депрессия. А что касается Максимки (так назвали малыша), тоже не бери в голову. Женщина, как кошка, оберегает свое дитя…
– От родного отца?
– От всего мира.
Александр Евгеньевич, слушая такие речи, лишь качал головой и вздыхал, но не вмешивался. Молча жал сыну руку на прощание, хлопал по плечу, мол: держись, старичок.
И Матвей держался. Старался, по крайней мере.
Самым сложным для него было как раз не поведение жены и не враждебность тещи. Самым невыносимым и терзающим душу было то, что работу свою он ненавидел с каждым днем все сильнее. Ему было скучно и неинтересно стоять у кульмана и рассчитывать длину и ширину очередной эстакады важнейшего транспортного узла. Все чаще он ловил себя на зависти к отцу, который всю жизнь занимался любимым и таким полезным делом. Конечно, дороги тоже были очень нужны, особенно сейчас, когда в городе резко прибавилось количество машин, стали образовываться заторы и недовольство водителей и пешеходов возросло. Но Матвей чах за своим столом и все чаще стал задумываться о том, что было бы прекрасно, пока еще есть силы, как-то изменить свою жизнь, чтобы проводить ее в общении с людьми, а не с линейкой, карандашом и калькулятором.
Однажды, когда в доме случилось относительное затишье (Танечка была в благодушном настроении ввиду недавно полученной мужем премии, теща отбыла в Рязань на посевные, а уже почти годовалый Максим спокойно ковырялся в манеже), Матвей решился и поделился своими мыслями с женой. Та сначала побледнела, потом покраснела, вытянулась, как струна, и заверещала подобно сирене:
– С ума спятил?! Учиться он пойдет! Ты вообще соображаешь, что несешь?! У тебя сын растет, его кормить надо, какая тут учеба?
– Вечерняя. Или на курсах.
– Что-то я не слышала, чтобы в медицинском было вечернее отделение, – фыркнула Танечка, презрительно сомкнула губы и отвернулась, посчитав разговор исчерпанным.
– Но теперь ты могла бы пойти работать, – бросил жене в спину Матвей.
Она повернула голову и несколько секунд просто смотрела на него, открывая и закрывая рот, словно рыба. Потом, вновь обретя дар речи, округлила глаза, показала на себя дрожащим пальцем и уточнила:
– Кто? Я?
– Да. А почему нет?
– А как же Максимочка?
Глаза жены моментально наполнились слезами. Она подхватила ребенка на руки и стала обцеловывать его так, будто Матвей намеревался оставить сына сиротой.
– А как же твоя мама? – парировал Матвей, который, осмелившись на спор, не собирался сдаваться просто так.
– Моя мама – пожилой человек, и гробить ее здоровье…
– Тогда – моя мама. Она как раз жалуется, что редко видит внука.
Таня поджала губы. Любое упоминание о свекрови вызывало у нее моментальную негативную реакцию. Вполне, кстати сказать, оправданную. Родители мужа ее недолюбливали. А как аукнется…
Сами виноваты – могли бы быть и повежливее, и повнимательнее. А то только холодные кивки да как здоровье Максимочки, а до нее, до Танюши, им дела нет. Слова в простоте не скажут. Интеллигенция! Теперь еще и на работу ее отправить вздумали. А сама-то свекруха дома сидит, не работает.
Последнюю мысль, даже не оформленную в более мягкий вариант, Татьяна не постеснялась высказать мужу.
Матвей смотрел на толстую, недовольную тетку в халате с грязными сосульками волос вдоль рыхлого лица, на котором хищным взглядом светились злые глаза, а вечно надутый рот был сложен в неизменную гримасу «весь мир мне обязан», и думал: «Что я в ней нашел?» Куда делась глубина васильковых глаз, искренность улыбки, пышность волос? Не говоря уже о стройности ног, которые после родов превратились в две большие тумбы, ничуть не уступавшие в размере массивным ногам Арины Ивановны. Матвей очень удивился бы, если бы узнал, что не было никогда ни сияния глаз, ни обаятельной улыбки, ни роскошных волос. Фигурка, конечно, была недурна, но – ничего особенного…
– Тань, давай разведемся, – как-то само вырвалось у Матвея.
Он даже испугался своей неожиданной смелости.
– Как разведемся? Почему?
