Раньше Лиза очень любила выходить на лоджию, откуда открывался вид на город, и пить кофе, разглядывая облака. С появлением свекрови доступ на лоджию был для нее заказан.
– Чё стоишь-выстаиваешь? – удивилась однажды свекровь.
– Я смотрю, просто смотрю в окно, – ответила Лиза.
– А чё ты там не видела? – не понимала свекровь.
– Красиво, вид из окна называется, – огрызнулась Лиза.
– От безделья у тебя вид из окна. Мне вот некогда голову поднять. Чё красивого-то? Вон, стройка, гаражи эти гадские, откуда у людей столько деньжищ, ты мне скажи. А там чё выглядывать? Какашки собачьи? Тьфу. Делом займись, в окно-то некогда будет смотреть. Вон, белья скопилось. Включи себе сериал и сиди наглаживай. Сидя-то ты можешь? Глядишь, и твоя депрессия пройдет. Мы-то и слова такого не знали раньше. Придумали тоже. Послеродовая еще.
Когда Валентина Даниловна сняла на кухне любимые Лизой кружевные занавески-кафешки, на белых карнизиках, от середины окна до подоконника, Лиза не выдержала.
– Зачем вы сняли занавески? – спросила она свекровь.
– Так пылесборник же! Зачем они на кухне-то сдались? Только гарь собирать! Не настираешься! Я на лоджии повесила пока пеленки, надо шторы будет купить.
Лиза заглянула на лоджию и увидела, что свекровь прибила к рамам гвоздики и натянула на них любимую Лизину простыню из самого дорогого постельного комплекта. В Дашиной комнате Валентина Даниловна с молчаливого согласия Ромы все переставила по собственному усмотрению. Кровать была сдвинута в дальний угол от сквозняков, на подоконнике расцвели пышным цветом бегонии, фиалки и пеперонии, над которыми свекровь особенно тряслась.
– Это ж санитар воздуха! – заявляла она. – Бактерии убивает.
Тут же в горшочках пробивались ростки хлорофитума, которые, как говорила Валентина Даниловна, «давали чистый кислород». Пол в детской был заставлен тазиками, ведерками и прочими емкостями, в которых что-то зрело и пробивалось. Лизе иногда хотелось спросить, для кого свекровь оставляет ночник – для цветов или для внучки?
Свекровь поселилась в детской, чтобы неотлучно находиться при внучке и при ростках. Лиза так и не научилась носить дочь на руках – болела спина, живот, руки, а Валентина Даниловна была тому и рада. Сгребала Дашку, прижимала, выкладывала на свою необъятную грудь, как на подушку, и носила. Кормила, купала, протирала складочки маслом, вычесывала колтун в волосиках, кутала, гуляла по три часа, завернув в пять одеял. И в сквере ей все говорили: внучка – копия бабушка, ну просто одно лицо.
– Это она на моего сына похожа, – радовалась Валентина Даниловна, – а крепенькая да, в нашу породу. Мать? Нет, болеет, никак не восстановится. Хилая. Да и бабка, которая с другой стороны, тоже не сильно здорова. С головой плохо. Никого не узнает, память совсем потеряла. Бог услышал мои молитвы – в нас девочка пошла, спит по ночам, а уж как ест, так одна радость, как ест! Булочка моя сладкая! Так бы и съела! Лучше бы ее в деревню, подальше из города, но тут как сын решит.
Дома же свекровь подробно пересказывала Лизе, что услышала в парке: кто чем кормит, кто чем поит, чем попы мажут, в каких травах купают. Так же подробно свекровь делилась собственными физиологическими ощущениями от прогулки:
– Слушай, я так в туалет захотела! А что делать? Хоть бы один сортир на весь парк поставили! Думаю, домой точно не добегу. Отойти никак – я ж Дашку в коляске не брошу! Ну и что мне оставалось? Тут отряд октябрят, тут пенсионеры, ну а я присела пописать. Не в штаны же дуть! Слушай, мне нужно штаны купить новые – эти уже совсем прошоркались. Так обидно! Впереди и сзади как новенькие, а между ногами все светится. Говорят, джинсы есть на подкладке, очень удобные. Надо мне в магазин съездить – купить сразу пары три, чтоб на гулянки хватило. Сын-то у меня теперь богатый, я ж могу себе штанов набрать?
Однажды Валентина Даниловна вернулась с прогулки, полыхая, как роза. Раскраснелась, задыхалась, роняла перчатки.
– Что-то случилось? – спросила Лиза.
– Да пристал один, – отмахнулась свекровь, но было видно, что ее распирает. – И парк у вас ненормальный. Маньяки ходят. У нас такого себе не позволяют.
За Валентиной Даниловной уже неделю ходил один тип. Просто преследовал. Куда она свернет, туда и он. В кепочке, в шарфике, ничего особенного, но бодренький мужичонка, франт этакий. Лет шестидесяти с гаком, а все туда же.
– И как только наглости хватило? Я ж с дитем хожу! – оправдывалась свекровь. – Вот, телефон сегодня оставил, – она достала из кармана смятую бумажку, – в церковь предложил вместе сходить или в кафе.
– А вы?
– Конечно, отказалась! Плешивого мужика мне еще не хватало. Такой чистенький, ботиночки сверкают, надушенный, аж на весь парк воняет. Подсел и шур-шур, мур-мур. Интеллигентный такой, начитанный. Про парк этот ваш начал рассказывать: какие тут деревья, какая усадьба раньше была. И все ближе присаживается, все теснее жмется. Ну я его сразу по всем пунктам опросила. Где живет, женат – не женат, дети. Соседом оказался – тут наискосок у него квартирка. Вроде бы разведен, но я ж в его паспорт лезть не буду. Дети, мол, взрослые. И вот ведь бесстыжий, спросил, дочка у меня или внучка? Я ему говорю: «Ты это своим городским заливай про дочек-внучек, а со мной такой номер не пройдет». И что ты думаешь? Нет, ну наглый! Объявил, что он всегда мечтал о такой, как я, простой, доброй, настоящей, из глубинки.
Ну я ему по-нашему, по-глубински, все и высказала. Это ж надо! Деревней меня обозвал! А сам-то хорош! Хамло, тоже мне жених – небось квартирка-то его давно на детей записана. А ищет он себе не жену, а прислугу – приди, подай, полы помой, еду сготовь, в постель с ним ляг-приляг, а как он скопытится, так его детишки быстро за дверь жену-сожительницу выставят.
– Зря вы так. Почему вы сразу о людях плохо думаете? Может, вы ему понравились. Почему обязательно прислуга? Надо было согласиться на свидание. Это же вас ни к чему не обязывает, – сказала Лиза.
– Это тебя муж и ребенок ни к чему не обязывают! А я не такая! Да и он козлом оказался, как все мужики! – вспыхнула Валентина Даниловна.
– Почему?
– Так он сегодня к другой подкатывал. Ну такая лахудра! А он вокруг нее и так рассекает, и так, и сяк, и под руку норовит взять. По ушам ездит, что аж противно. Экскурсию ей проводил – посмотрите направо, тут у нас дуб вековой, посмотрите налево, тут береза, а эта дура уши-то развесила, закокетничала, гимназистка сраная, сумочку прижимает, пальчиками наманикюренными волосы поправляет. Я за тем дубом стояла и все слышала. Ну, думаю, не подвело меня чутье – козел и есть. Ему ж все равно, к кому подкатывать! И к молодым, главное, не лезет, престарелых выискивает. Которые уже и ждать отчаялись, а тут он – в ботиночках своих начищенных. Жених! Ну прогулял он ту мадаму по дорожке и назад вернулся. Я на лавочке сидела – ноги вытянула, сижу, балдею. И вот ведь глаза наглые, он ко мне присоседился на лавочке как ни в чем не бывало. Я ему прямо в рожу сказала, что он старый для меня, что ищу любовника помоложе. Показала ему на наш дом, мол, деревня деревней, а тоже не из мусорки вылезла, тот аж залоснился весь, засалился, ножульками своими начал сучить, вскочил, что-то про судьбу пошел заливать. Я ему говорю: уйди уже, ловелас ты плешивый, у тебя небось и не стоит давно, если языком много мелешь, то другим местом давно не работаешь, а с него как с гуся вода. Заявляет мне: «Старый конь борозды не испортит» – и смотрит так маслеными глазенками.
– И что вы ему ответили?
– Сказала, что не испортит, конечно, но и глубоко не вспашет! Знаешь, он прямо побледнел. Тут же как ветром сдуло. Обидчивый.
Лиза с нескрываемым ужасом смотрела, как дочь, которую она родила, превращалась в точную копию Валентины Даниловны. И тоже удивлялась – ну ничего, ничегошеньки от нее нет. Хоть и вяло, она пыталась подать голос.
– Зачем вы ее перекармливаете? – укоряла она Валентину Даниловну, которая плевать хотела на график прикорма и решительно выбросила готовые смеси.
– Это ж сколько денег переводить! – возмущалась она.
Свекровь варила жидкую манку и бухала в нее здоровенную ложку сливочного масла.
– Да что б ты понимала! – возмущалась свекровь. – На тебя-то смотреть страшно, так хоть дите нормальное будет. Кушай, Дашенька, кушай.
– Она уже на шарпея похожа, а не на ребенка.
Лиза морщилась, глядя, как дочь тянется за ложкой, стоит бабушке замешкаться. Но Рома встал на сторону матери: бабушка лучше знает, как воспитывать внучку. Мать потеряла право слова.
Когда к году Даша превосходила своими размерами двухлетних детей, Лиза вызвала Полину.
– Скажи ей, ты же врач, она тебя послушает, – попросила она.
Но Полина, хоть и приехала, хоть и объяснила Валентине Даниловне, что питание, безусловно, должно быть сытным, но не таким калорийным, что девочке нужна разумная диета, с овощами, фруктами, говорила в никуда. Валентина Даниловна молча выслушала Полину, вытерла руки фартуком и тут же, показательно, выдала Даше горбушку с толстым слоем масла.
