Когда все успокоились, цыганка помогла детям выбраться из котла. Вытирая скользкие Изочкины руки мягкой ветошью, она говорила с мальчиком по-цыгански – то ли ругала, то ли посмеивалась над ним, и вдруг запнулась, а лицо ее резко изменилось. Женщина настороженно, вроде бы нехотя повернула вверх левую ладонь Изочки и оцепенела, засмотрелась, как молодые девушки засматриваются в карманное зеркальце. Потом зачем-то сравнила обе ладони девочки и подняла на нее горестные разноцветные глаза.
– Ай, маленькая, – сказала с близкими слезами в голосе. – Нат бахт тукэ…[58]
Цыганка зачем-то и сына попросила показать ладони, поднесла ближе к Изочкиным и, держа их руки вместе, словно в беспамятстве закачалась на земле с плачущим лицом, забормотала непонятное:
– Оба потеряете, найдете себя… и потеряете, и нет вам покоя…
– Не говори так! – одернул Басиль.
– Не я говорю, судьба вещает, чяво…[59]
В костре пылали кинутые внахлест деревянные плашки, подозрительно похожие на те, что покрывали землю на Октябрьской улице, терпкий лекарственный запах шел от вязанки опаленных тальниковых прутьев. На вбитых в землю кольях покачивались веревки со стираным тряпьем. У входа в ближний шатер громоздились предметы, больше подходящие обычному дому, а не легковесному кочевому обиходу – солидный умывальник с керамической раковиной, акварельный пейзаж под стеклом в сусальной раме, облезлое плюшевое кресло на ящиках вместо ножек…
Пестрая цыганская суета производила на Изочку впечатление сплошного праздника. «Жук-плавунец» с сознанием своей значимости восседал на широком бочонке из-под солярки и отдавал какие-то команды ровным, зычным голосом, уже вовсе не напоминающим разноречивый хохот. Быстрые внимательные глаза с королевской благосклонностью обегали табор, примечая, казалось, каждое движение. Люди обращались к старику смиренно, Басиль смотрел на него в молчаливом ожидании. Тот, наконец, удостоил мальчика взором, блеснул улыбкой и показал четыре пальца. Басиль поспешил воспользоваться не высказанным вслух, привычным, но щедрым сегодня разрешением: вылил в деревянную лохань четыре черпака суповой гущи и поставил перед взбудораженным от предвкушения еды медведем.
Похлебка была наваристая и вкусная – Изочка заметила это еще в котле. Цыгане ели, смеялись и шутили, что дети только на вид худые, а на самом деле жирные, потому и вкусно…
В самый разгар веселого пиршества Изочкино ухо вдруг вспомнило торговкино дранье и снова резко запульсировало… над ним раздался гневный мамин возглас:
– А ну марш домой!
Изочка сжалась в испуганный комочек и лишь тут увидела, что солнце повернуло к закату, а на песке лежат охристые тени. Под глазами Марии тоже темнели полукружья теней. Волосы растрепались, ноги были босы, пыльные туфли она держала в руках…
– Мариечка, – прошептала Изочка и замолчала в ужасе, увидев ее стертые в кровь лодыжки.
Мать Басиля мягко сказала:
– Девочка не виновата. Это я позвала вашу дочь в гости.
– Виновата, – устало возразила Мария. – Дикий, неуправляемый, бессердечный ребенок чуть не довел меня до могилы.
– Ничего страшного с вашим воспитанным, добрым, красивым ребенком не случилось, – улыбнулась цыганка. – После ужина мы собирались отвести девочку домой. Я расскажу, как и почему она у нас оказалась…
Они отошли в сторону. Цыганка принялась что-то объяснять, энергично размахивая руками, отчего концы ее вишнево-алой шали взлетали и радостно развевались на речном ветру.
Разговаривали женщины недолго. Мария кивнула, зябко передернула плечами и, не оглядываясь, пошла вверх по косогору. Изочка торопливо распрощалась с новыми друзьями и помчалась за матерью.
Мария не останавливалась, не проверяла, идет ли за ней непутевая дочь. Изочке пришлось бежать за нею вприпрыжку. У безлюдного базара их догнал запыхавшийся Басиль.
– Изочка, твой портфель!
– Ой, забыла…
– Мы ходим по разным дорогам, – выпалил он взволнованно. – Я – ром[60]. Ты – другая. Но я буду помнить тебя. И ты меня не забудь. Ладно?
– Ладно, – пробормотала Изочка.
– На бистыр!
– На бистыр, – повторила она как клятву.
– Я хотел бы стать твоим женихом, – жарко зашептал он, нагнувшись к ее многострадальному уху, – но у меня уже есть невеста. Она недавно родилась. Нас только вчера сосватали. Я не люблю ее. Я тебя люблю.
Мальчик коротко взглянул на Изочку невозможно прекрасными глазами, пошарил в кармане штанов и протянул добела отмытую ладонь. На ней лежали три крупные красные ягоды.
– Это помидоры. Они сладкие.
– Сорт такой, – кивнула Изочка. – Спасибо.
– Бахт тукэ.
– Что это значит?
– Счастья тебе.
– Твоя мама что-то похожее сказала.
– Нет, – покачал он головой, – она сказала по-другому. Но я не верю, и ты не верь… Теперь иди.
Изочка пошла мелкими шагами на шарнирных ногах, как деревянный шахматный клоун, не оборачиваясь, чтобы не разреветься в голос, а сердце ее плакало и кричало. До него, до самого сердца, внезапно дошло, что миром правит чья-то неумолимая злая воля, которая стоит выше горячих желаний, выше человеческих возможностей и даже жизней. Она запросто может подмять под себя, наступить каблуком и раздавить, будто муравья, отважного взрослого человека, не то что маленькую девочку. Басиль, конечно, сильный, раз помогает дяденькам-строителям, но ведь и он всего лишь – мальчик. И никак не избавиться от этой неизвестно откуда и кем посланной страшной власти…
Изочке было невыносимо больно от того, что она больше не увидит Басиля.
– Ты идешь или нет?! – раздраженно крикнула издалека Мария.
– А я вот так могу! – раздался отчаянный крик с другой, все еще ближней, стороны.
Изочка повернулась. Басиль стоял вверх ногами. Она застопорилась, ожидая, что он ее позовет. Но он не звал. Изочка сама приблизилась к нему.
– Прощай, – сказал мальчик хрипло и заплакал.
Руки его дрожали, но он упрямо на них держался, глаза закрылись, и слезы скатывались на лоб, теряясь в пылающем костре рыжих волос.
…Не говоря ни слова, Мария поставила на стол перед сытой Изочкой тарелку супа. Пришлось для вида повозить в нем ложкой. Молча помыли посуду, и Мария принялась за штопку чулок. Изочка напрасно крутилась рядом, мать не обращала на нее никакого внимания. Лишь перед сном налила в таз теплой воды и невыразительным голосом велела помыться.
– Мариечка, – обрадовалась Изочка, – ты на меня уже не сердишься?
– Сержусь, – сказала Мария. – Не смей никуда уходить, не отпросившись, и ничего из дома не таскай!
– Не буду, – заторопилась Изочка, пока Мария не передумала ее слушать. – Я своровала хлеб из-за портфеля, мне ведь стыдно идти в первый класс с мальчишкиным ранцем. Тем более ранец дырявый, а в магазине портфели дорогие, если еще привезут. На базаре без тебя было страшно, и ухо теперь болит… А мы с мальчиком в похлебке сидели, она была не очень горячая… а в цистерне вода холодная, но тоже не очень, не как в реке… Ой, Мариечка, прости, что я без спросу лазила в похлебку и цистерну!.. А толстый дяденька-цыган похож на жука. Он, кажется, немножко король, как в сказке про Золушку, и смеялся смешно, будто сразу много коней, свинок и куриц! А у мамы Басиля, которая «дайе» по ихнему языку, глаза разные, один черный, другой – золотой, но они не стеклянные из аптеки, а всамделишные глаза, ты заметила? Почему они такие?
– Отстань, почемучка, – засмеялась Мария, – откуда я знаю?
– Ты все-все знаешь, – не поверила Изочка.
Но Мария покачала головой:
– Не знаю.
– Может, она – колдунка?
– Колдунья, ты хочешь сказать?
– Дайе прилетела к котлу, когда мы с Басилем там грелись!
– Тогда она – ведьма, – усмехнулась Мария. – Посидела молча, о чем-то раздумывая, и вздохнула: – Опять нафантазировала целую гору!
Изочка не стала разубеждать, да и не успела. Щелоком – так называли в общежитии едкую смесь золы и мыла – Мария начала смывать с ее волос сало цыганской похлебки, и все желание честно рассказать о событиях сегодняшнего дня разбилось у Изочки о горящую боль уха. Потом, лежа в постели, она тихо колупала стену, грызла кусочки извести и заставляла себя думать и жалеть о второстепенных вещах. Жалела, что не успела поиграть с Баро и что никогда не увидит камешек с дремлющим яблоком…
Хотелось поскорее забыть о главном. О том, как мальчик плакал, стоя вниз пламенной головой. О нем самом Изочка не забудет.
Глава 13
Возвращение талисмана
Прошло несколько дней, и кто-то под вечер постучал в комнату. Неуловимо знакомый женский голос спросил из коридора:
– Мария Готлиб здесь живет?
– Здесь…
Мария встрепенулась, побежала открывать, хотя дверь не была заперта.
– Входите… Зина.
– Через рыбий трест тебя нашла, – сказала гостья, задыхаясь, сложила на колени большой мяч живота и села на предложенный стул. – Сказали, что Готлиб Мария сейчас в отпуске, а живет в общежитии на Байкалова. Ни номера дома, ни комнаты… Ну, язык, как говорится, до Киева доведет.
