– Мама!
– Смотри, Тимур хорошо зарабатывает, есть квартира в городе. А здесь, в посёлке, дом достраивают.
– Ну и что?
– Язык у него подвешенный, начальство его уважает, карьеру сделает! Говорят, сам Халилбек…
– Да в тюрьме этот Халилбек! Уже надоели, – отмахнулась я.
Проиграв второе сражение, мама прибегла к помощи тёток. Она подослала их, когда я читала старый томик фантастики, положив под бок телефон, – а вдруг позвонит Марат?
– Патимат, – начали тётки на родном языке, – тебе не семнадцать лет. Пожалей своих родителей. Ведь ещё годик-другой, и ты окончательно – старая дева. Кто на тебе тогда женится? Разведённый с детьми или пожилой вдовец, а больше никто. Посмотри на несчастную Халисат…
И тётки пустились в траурное перечисление всех перезревших, переспелых, пустоцветных старых дев маминого рода. Все эти девы были высокомерными хвастуньями и дерзко задирали носы перед простыми и хорошими парнями, а потом быстро скурвились, посерели и стали никому не нужны.
– Вот и тебя ждёт такая же участь! – увещевали тётки. – Так что смотри, не пропусти последний поезд.
– Аида помладше тебя, а уже на четвёртого беременна, – посчитала нужным ввернуть мама.
– С чего ты решила, что она беременна? – возмутилась я.
– А я что, не разбираюсь? Она же заходила к нам на днях, и я на живот её сразу обратила внимание.
– Аида просто поправилась, – не верила я.
– Лучше бы Люся от твоего брата так поправилась, – недобро вздохнула мама. – Или уступила место другой, которая на это способна.
– Машалла[29], всё будет, всё будет, – успокаивали маму тётки, поглаживая ей своими ручищами костлявые напряжённые плечи.
Я подумала было сбежать на вечер из дома, но мама и тут измыслила, чем меня заморить. Затеяла грандиозную уборку папиного гаража, да ещё и в папино отсутствие. Тётки были только рады поучаствовать. Им лишь бы таскать что-нибудь, скрести, складывать, мыть, чесать, выскабливать, чистить. Ну раз уж гостьи впряглись в эту каторгу, то и мне пришлось не отставать и давиться сажей и паутиной, ползая по недоступным и дальним углам с намыленной щёткой в руках.
Наконец с гаражом покончили, но тёткам пришла в голову очередная идея. Они посовещались с мамой в углу и сообщили:
– Кстати, Патимат, ты же своему четвероюродному брату очень нравишься.
Братец! О, только не он.
– Он же младше меня! – завопила я в отчаянии.
– Какая разница, мой муж тоже на год меня младше, – выдала одна из тёток.
Ну, положим, что так. Но я-то здесь при чём?
Мама тоже загорелась этой идеей. Конечно, Тимур ей нравился больше как перспективный и состоятельный. Но братец тоже был вполне себе ничего. Во-первых, свой. Во-вторых, активный и стремящийся зарабатывать. В-третьих… До третьих мама даже не успела додуматься, потому что я решительно и категорически отказалась её слушать.
Раздался звонок телефона, сердце подпрыгнуло вверх до самого горла, но это был не Марат, а треклятый Тимур. Я привычно не приняла вызов и подсела к бабушке, подшивавшей края какой-то узорчатой материи.
– Я всё знаю, – объявила бабушка. – К тебе сватаются, а ты отказала.
– Да. Неприятный он, честное слово, – поморщилась я.
– Не морщи лоб! – одёрнула бабушка. – Заклей переносицу пластырем, чтобы не морщить.
Я рассмеялась. Совет был довольно нелепый.
– Как мне родителям доказать, что их женихи мне не подходят? Ты же умная, научи, – начала я подлизываться.
Бабушка сперва молчала, зажав свисающую нитку с иголкой в бесцветных губах. Потом вытащила нитку и понесла на родном какую-то околесицу:
– Ты же видела море? Видела?
– Да. И что?
– Кто обычно сидит на суше? Знатоки законов. Устазы[30], учителя рассказывают, что такие люди – буквалисты. Понимают каждую мелочь. Как и когда себя вести. Но есть те, которые ищут истину. Они заходят в море и ныряют за жемчугом на самое дно. Они – путешественники. И ещё существуют третьи. Которые плавают в лодках, потому что так безопаснее. Не мои слова – устазов.
– И кто такие эти третьи?
– Дошедшие до конца пути… Вот ты, я вижу, хочешь отправиться в путь, нырнуть за жемчугом, а мать твоя осталась на берегу. Тебе выбирать: остаться или двигаться.
– Не понимаю…
Умеет же бабушка морочить мне голову. Почему бы ей не ответить прямо, без экивоков. Сама она небось никогда в жизни не плавала, хотя море – вот оно, под носом. Только доехать в сторону города и свернуть к побережью. Бурлит, волнуется, заманивает.
Между прочим, мальчик, с которым я в детстве дружила, утонул в сентябрьском Каспии в начале восьмого класса, прогуливая уроки. Наверное, он был совсем неподалёку от отмели, но течение коварно унесло его к горизонту. Мальчик, говорят, паниковал, сопротивлялся, пытался бороться со злыми волнами, но в конце концов утомился, выдохся и скрылся под пеной навеки. Никто не заметил и не пришёл на помощь. Потом догадались по брошенным на песке штанам и кроссовкам. Чтобы нанять водолазов, обездоленные родители продали всю домашнюю мебель и телевизор. Тело нашли далеко, неузнаваемое, побитое об острые камни. Опознали по плавкам. Когда несли на кладбище, извлечённый со дна утопленник на весь посёлок пах водорослями.
Брат, впечатлённый этой несчастной историей, учил меня:
«Если течение несёт тебя в открытое море, никогда не плыви ему наперекор, никогда не пытайся вернуться к берегу. Расслабься, не паникуй, и морской поток, описав дугу, сам вынесет тебя к суше».
Изъяснялся он, конечно, другими словами, но да какая разница? К счастью, мне ни разу не доводилось воспользоваться этим советом.
Я вспомнила, что не купалась в море с самого приезда из Москвы. Папа много раз предлагал свозить меня, но всякий раз было не до брызг, не до скользких ракушек. А теперь вдруг приспичило. В море, в море… А всё бабушка со своими ныряльщиками.
Телефон зазвонил снова. На этот раз Марат!
– Патя, привет! Ты сможешь прийти через двадцать минут на поворот к тюрьме?
– Да, смогу! – выпалила я, хотя совсем не знала, под каким предлогом смыться от мамы.
Расчесалась, припудрила поблёскивающий нос, дождалась, пока мама скроется в вылизанном до глянца гараже, и дунула за калитку. Марат ждал меня точно на условленном повороте. Жилых домов здесь почти не было. Одна сторожка, пара необитаемых особняков и бесконечно тянущиеся газовые трубы. Тюрьма глядела с другой стороны поля буднично, обыкновенно и совсем не страшно.
– Ты же знаешь, Патя, я скоро уезжаю, – начал Марат и запнулся, видно, подыскивая нужную фразу.
Внутри меня всё горело. Я ощущала, что готовится нечто важное, но не могла угадать, что именно. Марату что-то мешало расслабиться. Я подсказала:
– Говори как есть. Я всё пойму.
Он живо и радостно взглянул на меня и выпалил:
– Глупо всё это. Глупо, что я должен наспех, чуть ли не после первой встречи… Но я уезжаю, а потом – неизвестно, успею ли вернуться вовремя. Тебя, наверное, испугают мои слова…
– Какие? О чём ты? Обещаю, что не испугают! – заверила я.
Марат вдруг стёр с лица беспокойство и засмеялся:
– Смешная ты, Патя! Как ты можешь знать?
Потом снова погрустнел и замялся. Я присела на газовую трубу и ободряюще улыбнулась. Тогда он продолжил:
– Пусть тебя не смущает то, что я скажу. Моя мать – сумасбродка. Уговорила отца снять банкетный зал на мою свадьбу, причём за большие деньги. На окраине города. Не помню названия, ты лучше разбираешься, наверное…
– У тебя что, будет свадьба? – вырвалось у меня хрипло. Небо полетело вниз, готовое разбиться вдребезги. Если бы не опиралась на трубу, то, наверное, упала бы навзничь в обморок.
– Нет, нет! – поспешно поправил себя Марат. – Не будет! То есть будет, но только если ты согласишься.
Он резко замолк и вытаращился на меня с требовательным ожиданием. Я ничего не понимала:
– Что ты имеешь в виду?
– Я хочу, чтобы ты вышла за меня замуж. Не потому, что зал уже заказан. А потому, что, кажется, знал тебя с рождения. И ты мне близкий человек. Уже. Но я уезжаю, и зал забронирован…
– Какой ещё зал? – шатнулась я в сторону, словно слепая.
Голова у меня кружилась от навалившегося счастья и вместе с тем заторможенного непонимания – что же Марат на самом деле имеет в виду.
Он подошёл ко мне и взял за руку. Чайные глаза совсем близко к моим.
– Тебе плохо?
– Нет, – возмутилась я, – нет, только я ничего не соображаю.
– Это я виноват. Объясняю, как слабоумный, – сокрушался он, не отпуская мою руку. – Патя, скажи, ты станешь моей женой?
И снова на меня нашла удушающая искристая пелена, прилипла к губам, к носу. Я глотнула побольше степного воздуха и выдохнула, почти высвистела:
– Да!
– Тринадцатого августа.
– Уже? Так быстро?
– Зал уже снят.
– Странно, Марат, очень странно…
– Я знаю, но ты же видишь… Не хочу говорить избитые слова, не хочу. Мы же как будто знали друг друга. Это неспроста.
