– Простите, я должен вернуться к пациенту. – Он указал на светящийся тоннель отделенческого коридора. – Настоятельно рекомендую вам расположиться в вестибюле. У двери оперблока в уличной одежде находиться запрещено.
На этот раз перевод состоял всего из нескольких слов. Старик чинно кивнул и неторопливо направился к выходу.
– Я не могу уйти, – неожиданно объявила женщина. – Я должна быть рядом с мужем. Неотступно.
– Это ультиматум или пожелание? – Врач остановился на пороге оперблока, угрюмо глядя на ее сосредоточенное лицо.
– Это необходимость, доктор. – Поселковая чавелла была неплохо подкована в искусстве спора. Никаких тебе визгов и повышенных интонаций. Лишь нейтрально-императивный тон. Впрочем, встретившись взглядом с Николаем, она ощутила необходимость смягчения назревавшей конфронтации. – Это моя обязанность. Как его жены и матери его детей.
– Поймите, это невозможно по санитарным нормам. – Рассветов говорил четко и поспешно. Нужно было возвращаться в операционную, но махнуть рукой на настырную незнакомку он не мог. – Мы не имеем права впустить вас в операционный зал.
– А вы и не пропускайте. – Ее улыбка была злорадной и сочувственной одновременно. – Я сама войду. Вы ведь не станете применять силу против слабой, беззащитной женщины. – Это было скорее утверждение.
– Я должен идти. Необходимо следить за состоянием вашего мужа. – Он начинал сердиться. – Входить или нет – решать вам. Выталкивать вас никто не будет. И не обязан! Но! – Николай пообещал себе, что данная фраза будет последней в этой непродуктивной дискуссии: – Вламываясь в уличной одежде в стерильное пространство операционной, вы рискуете наградить мужа целым букетом инфекций. Поэтому, мой вам совет, ожидайте, по крайней мере, здесь, у дверей. – Он неопределенно махнул рукой в сторону выхода из отделения. – Соплеменники поймут.
Концовка прозвучала грубовато, но она, казалось, не заметила иронии.
– Хорошо, я куплю в аптеке стерильный халат и бахилы и буду ждать в холле оперблока, не заходя в операционную. Это возможно? – Он лишь устало кивнул.
Прикрыв за собой дверь, врач на секунду замешкался, отлепляя взгляд от компактного поблескивающего засова. «А, ну и черт с ней! Пусть заходит. В конце концов, я не сторож пациенту своему, а лишь лекарь». Он улыбнулся непроизвольной поэтичности формулировки.
Работа в операционном зале шла полным ходом.
– Печень, сучка, подкравливает, – буркнул Олег, вновь уткнувшись в зияющее анатомической краснотой отверстие раны.
– На то она и баба, чтоб выкаблучиваться. – Спокойствие возвращалось к Николаю. А вместе с ним – и привычное приятие текучести операционного процесса и своего места в нем. – Мочевой пузырь так бы не выделывался.
– То ж мышца, а тут паренхима. – Последнее слово городской хирург протянул с нарочито уважительной интонацией. – За двадцать лет работы мог бы и подучиться в различении.
– Мне своих знаний хватает. – Николай, не теряя времени, прощупал пульс, оценил глазные рефлексы пациента и, убедившись в стабильной подаче наркозной смеси, взялся за фонендоскоп.
– Ну так что с цыганославянкой? – остановил его любопытствующий голос Павла. – Не слышно что-то.
– Сейчас. – Рассветов прослушал легкие больного и, выпрямившись, поинтересовался у анестезистки: – Наркотики давно были?
– Двадцать минут.
– Давление стабильное?
– Да. На уровне сто тридцать на восемьдесят.
– Хорошо. Вводи два кубика. С чавеллой, говоришь? – Теперь он мог позволить себе участие в разговоре. – Да ничего. Уперлась, и все тут. Я, говорит, обязана быть возле мужа в любой ситуации.
– Ха! И в квартире, и в сортире, – кивнул Павел. – Это у них обычай такой. Жена всегда подле благоверного. Иначе – позор, скандал и тумбочка между кроватями.
– Ну насчет сортира это ты загнул. – Олег методично драпировал ранение швами.
– Согласен. Экспромт, – повинился Павел. – Но суть от этого не меняется. Мне Темнов рассказывал. У него среди предков ромалэ были.
– Да, у Сашки наследственность, что называется, на лице, – усмехнулся Николай. – Такой смуглости никаким загаром не скроешь.
– И никаким мылом не смоешь, – поймал поэтинку Павел. – А где она сейчас? Тихо что-то.
– Тихая чавелла – особь, достойная Красной книги. – Олег удовлетворенно потянулся. – Зашил, засранку, в смысле печенку, – объявил он присутствующим. – Ревизия и – финита ля комедия.
У Рассветова вдруг начисто пропало желание обсуждать дверную собеседницу с коллегами. К тому же, если конец операции близок, ее горячее стремление к телу супруга уже не грозило обернуться длительной оккупацией.
Вошедшая санитарка ехидно проворковала:
– Стоит, голубушка. – Затем, обращаясь к анестезиологу: – Уж не знаю, Николай Васильевич, чем вы ее там ублажали, но на себя давешнюю не похожа. Словно подменили.
– В смысле? – не понял Рассветов пункта насчет подмены.
– Тихая скромница. Вот и весь смысл, – собирая использованный инструментарий из утилизационного таза, расшифровала информаторша. – Ни звука, ни всхлипа. Стоит на выходе из оперблока и мирно так в щелочку между створками заглядывает. Ожидает, стало быть.
– Одна? – Николая несколько удивило отсутствие барона. Он был уверен, что данные им настоятельные рекомендации насчет ожидания в вестибюле соблюдаться не станут.
– Да с кем же ей быть-то? – Медсестра громыхнула ведерком с собранными инструментами и направилась к выходу. – Ежели она ему законная супруга, то единственная. У них с этим делом строго. Не то что у наших молодят.
Донесшиеся из коридора возгласы начисто опровергли ее столь категорично обоснованную информацию.
– О, ну вот и гарем пожаловал, – ввернул Олег. – Коля, похоже, снова твой выход. Больше некому.
Словно подтверждая слова хирурга о необходимости врачебного вмешательства, заскочившая в зал санитарка выпалила:
– Толпа, доктор. Один чернее другого. И орут все на своем, тарабарском. Фиг поймешь. – Она умоляюще уставилась на Рассветова, словно он был единственной надеждой.
– Следи за давлением. Начнет реагировать – релаксанты короткого действия. – Дав указания анестезистке, Николай вновь покинул операционную.
Судя по цвету кожи и эпатажной одежде – они были цыганами. Четверка худощавых невысоких мужчин производила шум, которому могла позавидовать десятка опытных говоруний. Язык, на котором общались скандалисты, походил на отрывисто-ритмичный говор барона, но производил менее приятное впечатление. Несолидные для «сильного пола» визгливые интонации и нервические придыхания перемежали словесную какофонию.
Объектом вербального воздействия мужчин была давешняя собеседница Николая. Она замерла у стены и, сложив на видных грудях полные белые руки, награждала оппонентов мрачно-отстраненным взглядом.
При появлении Рассветова лающие голоса разом умолкли, и четыре пары маленьких черных глаз воззрились на массивную фигуру врача. Впрочем, паузе не суждено было затянуться.
– Доктор! – Двухсекундная проверка реакции Николая на обращение. – Нехорошего человека спасаешь, доктор.
Говорил молодой плюгавчик. Его ярко-синяя рубаха сверкала эпатажным глянцем, а застиранные больничные бахилы обтягивали подошвы высоких ботфортообразных сапог.
В глаза собеседнику он смотреть избегал, направляя скользкий взгляд черных бусинок в район левого уха Николая.
– Очень плохого человека, – ультимативно пропечатал цыган. Его спутники закивали курчавыми темноволосыми головами.
– Я все объясню… – Жена пациента попыталась вмешаться в начинающийся мужской разговор, но, вспомнив о своем статусе цыганской мадам, смущенно запнулась.
– Я сам все объясню! – Отстраняющий жест плюгавого засвидетельствовал ее субординационный промах. – Доктор, мы все – одна семья. – Он слегка развел темные руки, вовлекая в родимый круг не то стоявших позади соплеменников, не то всех присутствующих в целом. – Мы очень дружная семья.
Рассветов, начиная утрачивать и без того скудный запас терпения, глубоко вздохнул. Похоже, оратор заметил возрастающую готовность врача к агрессивной коммуникации, так как поток информации из его уст заметно ускорился.
– Но в любой семье есть хорошие люди и плохие люди. И между ними возникают ссоры, – говорил цыган четко и без акцента. – Понимаете, доктор?
Николай едва не кивнул, поддавшись логической безальтернативности сказанного.
– И этот человек, который сейчас лежит в операционной, – парень указал на вход в оперблок, ткнув пальцем в сторону загораживающего дверной проем анестезиолога, – плохой человек. Он убил хорошего человека. Поэтому его не нужно спасать. Ему не нужно жить. – Выжидательная пауза.
– Я лишь выполняю свою работу, – повел широкими плечами Рассветов, хмуро глядя в пространство. – Еще вопросы есть?
– Вы не поняли, доктор. – Оратор отмахнулся от дернувшихся сзади соплеменников. – Жизнь важнее работы. Согласны? – Черные бусинки скользнули по лицу врача, оставив неприятное ощущение враждебного прикосновения.
