По радио играла «Falling Down» Duran Duran; Изерли вспоминал, как всему учился – готовить, покупать продукты, шить, стирать; как много нужно вещей, оказывается – все эти лопаточки деревянные для сковородок; банки для солений на вес золота в сезон; отбеливатели без хлора для одежды; и травы для готовки – Изерли посадил свой огород – в первые недели он с ума сходил от радости и валился с ног от забот. И у него всё получалось – и Рождество со всеми пудингами и елками, и Пасха с шоколадным тортом и кучей яиц – он сажал всех братьев накануне раскрашивать; и погреб – как ни странно, закрытых темных помещений Изерли не боялся; особенно любил Изерли варить варенье, сливовое, и потом спускаться за ним в погреб, и подниматься – держать банку, живую, звенящую тихо внутри летом, и потом накладывать золотисто-синее варенье в розетку и есть, и вообще ни о чем не думать, только про Рэя Брэдбери; и еще перемешать с домашней сметаной – ее Изерли покупал на рынке; густую, нежную, крем практически… пока не появился этот Ричи.
Ричи. Изерли поморщился, будто заболело что-то старое – перелом руки, ребра, ушибленная коленка – забыл, задел. Ну что за козел, как сказал про него Тео. Он приехал сразу после отъезда Дэмьена Декампа в семинарию – Дэмьен точно решил принять сан, стать священником; высокий, стройный, с потрясающей фигурой, классный наездник, настоящий аристократ – потомок наполеоновского генерала; в Дэмьене было даже что-то от самого императора – молодого, с картины Жана Антуана Гро – орлиный нос, глаза как раскаленная сталь, узкое страстное лицо, даже стрижка – под якобинскую – челка до середины лба, баки, длинные, почти до шеи, волосы сзади; и одевался он в стиле той эпохи – всегда в белой рубашке, галстуке-банте, разноцветных жилетах, пиджаках или пальто аля сюртук, в обтягивающих джинсах с высокими сапогами, – они с ван Хельсингом катались на лошадях; ездили на соревнования по верховой езде и привозили призы; Дэмьен с нуля обустроил конюшню в Рози Кин; еще Дэмьен был очень хорошим оратором – начитанным, едким, эмоциональным; всему его учил отец Дерек; отец Дерек преподавал им почти все, пока не появился Дэмьен Оуэн; Дэмьен взял на себя литературу и историю искусств; отец Дерек читал латынь, греческий, мировую историю, географию, философию; после символических двух лет в семинарии и принятия сана Дэмьен Декамп сразу получил пост настоятеля легендарного «брошенного» Собора в Асвиле – католики построили Собор в городе, который перешел к протестантам, и Собор так и стоял в центре города пустой, один остов, в нем даже не служили ни разу, в нем не было ни алтаря, ни скамей, одни птицы летали да спали бродяги иногда; из «брошенного» он сделал настоящий Собор – и стал знаменитостью – как, невероятно, из развалин практически – просто Дэмьен умел все делать безупречно – как хороший мафиозный бухгалтер – чтобы не поймали. «Завтра приедет новый брат, – сказал ван Хельсинг, – он вам ужасно не понравится – сразу всем… вы будете вопить о несправедливости, но я серьезно прошу – засуньте свои дурные манеры в жопу; он нам очень нужен» – все засмеялись, ничего не поняли, как это так, всем сразу не понравится – так не бывает; был ужин, братьев тогда осталось совсем мало – только-только освоились Женя и Роб, они приехали вместе – не разлей вода; Йорик и Грин – они были душой Рози Кин; Дилан, брат-близнец Роба, приедет только через полгода; Дэмьен Оуэн – через год. Изерли приготовил комнату, ужин; и они ждали нового брата, смотрели «Остров проклятых», орали в страшных местах. Тогда за братьями ездил сам ван Хельсинг. Был ясный вечер, и закат медленно таял в море, как мороженое в кофе; Изерли вышел посмотреть на такую красоту – он любил закаты, как Маленький принц; будто взорвался розовый сад, и тысячи алых лепестков плыли по воде; и пропустил приезд Ричи. Он вошел, когда его позвал Женя; все смотрели на Ричи – он показался Изерли очень бледным – будто из глубин Исландии; прозрачные голубые глаза, бледно-розовые губы; Изерли представил его сразу в медвежьей белой шкуре – заколдованный принц; «привет, – сказал Изерли, – прости, что я пропустил твой приезд…» Ричи молчал, и Изерли смутился – он всё еще не избавился от робости при виде незнакомых; Йорик тогда был исключением; смотрел на Изерли странно – будто знал его в прошлой жизни, и они там были – врагами или возлюбленными – Изерли не мог понять. Потом Ричи перевел взгляд на его руки – рукава Изерли не стеснялся закатывать, все в Братстве знали его историю; и лицо его скривилось.
– Ты самоубийца? – спросил он вместо приветствия.
Изерли обмер.
– Нет, он с кошкой так крепко однажды сцепился, за кусок рыбы, – пошутил Грин, схватил Изерли за локоть и оттащил его от Ричи. Что-то страшное исходило от этого бледного голубоглазого существа. Он был будто фея Моргана – сейчас достанет палочку и всех заколдует.
– Мой отец хирург, мой дед хирург, и я закончил экстерном медакадемию, я дипломированный врач, – сказал Ричи. – Я видел такие раны… проходил практику в отделении «скорой помощи». Это суицид. Чем ты резался? Вообще не понятно. Не ножом, не бритвой явно… – нос его заострился, скулы, его лицом сейчас тоже можно было что-то резать.
– Отвали от него, чувак, – Роб толкнул Ричи в грудь. Они были одного роста. Ричи даже не дрогнул, сжал руку Роба своими ледянющими пальцами, и крутанул, Роб охнул, и другой рукой ударил его в лицо, и выбил Ричи зуб…
Чудесное знакомство. Ричи, починив зуб, нашел все газетные сообщения об Изерли, о том, как родители заперли его в подвале, о суде над ними, и откомментировал в стиле: «ну надо же, хороших католиков засадили в тюрьму из-за одного маленького вонючего атеиста, сраная толерантность». Он отказывался есть еду, которую готовил Изерли, разводил в кружке какие-то каши, супы растворимые. Уходил с мессы, если на нее приходил Изерли. К аду в своей жизни Изерли привыкать не приходилось, ужасно было то, что ребята постоянно задирали Ричи, и Братство Розы за неделю превратилось в поле битвы – Земля. О, боже, думал Изерли, я опять виноват, Ричи верно говорит – у меня нет никаких прав находится здесь; я должен называться не братом Розы, а кастеляном, просто слугой… Когда он пришел жаловаться ван Хельсингу, тот ответил: «Я думаю, ты уже сам в состоянии за себя постоять». И улыбнулся своей с ума сводящей улыбкой, ворохом синих бабочек – хорошо ему, взрослому, сильному, красивому, с кучей оружия на стене и в ящике стола. Изерли просидел всю ночь на кухне, распил бутылку собственного изготовления вишневой наливки, и слова ван Хельсинга проникли в него; черт, стукнул Изерли по столу, это и мой мир тоже, я не позволю Ледяной Деве поймать меня. И с тех пор он просто игнорировал Ричи; все его фразы, движения – будто его нет в комнате; и о том же самом попросил ребят – после месяца полного бойкота Ричи однажды просто сел со всеми за общий стол…
На самом деле, он был очень крутым – Ричи – мне никогда не стать таким, меня так раздавили в детстве, размышлял Изерли – я не смогу так двигаться, так смотреть в небо – будто весь мир и вправду принадлежит мне; к тому же Ричи и вправду оказался очень хорошим врачом, когда Роб расшибся серьезно, поскользнувшись на мокрых камнях, сломал руку, рассек голову, потерял сознание; Ричи его выходил за неделю; «в Шинейд, в больницу… вот ужас-то» сказал отец Дерек; но замолчал – Ричи в секунду всем раздал команды – воды, ваты, здесь держать, у меня в комнате под кроватью чемодан, принести – быстро! Почти все делал и принес Изерли; и держал тоже – крови после своей он не боялся вообще; а вот Женя блевал в траву; потом извинялся; «я чужую могу видеть, а друга нет… я просто так испугался за Роба… что он умрет… как я без него»; в чемодане – от Луи Виттона, на заказ явно, лежал целый садо-мазо арсенал; Ричи вколол Робу обезболивающее; промыл и зашил рану на голове, так аккуратно, будто золотом и бисером; потом осмотрел руку, прощупал: «фигня», наложил гипс – развел в тазу; отнес Роба аккуратно, не штормя, будто на каталке, на руках в комнату; и сидел с ним, пока тот не очнулся. Утром Изерли принес им завтрак – на подносе; молоко, блинчики с медом и кленовым сиропом, фруктовый салат, творожную запеканку; поздравил Роба с благополучным исходом; «черт, рука, – ругался Роб, – правая, она мне так нужна; что ты ухмыляешься, Визано, не в том смысле»; «спасибо, Изерли, за помощь вчера» сказал внезапно из глубины кресла Ричи; Изерли кивнул и вышел. Так закончилась Мировая война и началась холодная. Потом Ричи стал преподавать им химию, анатомию, основы медицины; Изерли не ходил, хотя очень хотелось – образования у него не было никакого, и в разговорах ребят о книгах, фильмах, религии и музыке он чувствовал себя очень неуклюжим; однажды все-таки решился – он переделал все дела по «дому», все-все; делать решительно было нечего; Дэмьен дал ему новый роман: «южноамериканская готика, Энн Райс, тру блад практически», «Крик ночной птицы» Маккаммона; Изерли держал его на локте, стоял под дверью библиотеки – там читались лекции, слушал голос Ричи – хрипловатый, поставленный; он показал ребятам какой-то плакат, с внутренностями, по видимому, потому что раздалось дружное – «бэээ» – и тогда Изерли тихо постучался; «войдите» крикнул Ричи; Изерли вошел; Ричи кивнул; и Изерли сел на один стульев; и слушал; рассказывал Ричи классно, с кучей мерзких подробностей, но зато с такими экскурсами в историю, что мир будто оживал – анатомические театры, синдром вампира, экзотические яды; «с тех пор как ты стал ходить, его действительно можно слушать, не тыкая в себя ручкой, чтоб не спать, – съязвил однажды Грин, – мне мнится, отношения у вас сложнее, чем кажется на первый взгляд; вы просто Хитклифф с Кэтрин»…
