Марина Ахмедова - Крокодил

С силой оттолкнувшись от пола и ударив по воздуху локтями, Яга ворвалась в комнату. Она выпростала из себя руки еще на пороге, потянула их к коляске, стоявшей у окна, и движение это было таким сильным, что можно было подумать – она дотянется. Яга сделала несколько прыжков и упала ладонями на ручку коляски, приподняв ее на передних колесах. Ссутулилась. Что-то тихо завыла. Затрясла ручку нервно. Отпустила. Сунула осторожные руки внутрь, нежно обхватила тихое тело младенца. Подняла его, прижала к себе. Осмотрелась. Принюхалась. И, как будто почуяв что-то, сорвалась с места, пересекая коридор, из которого солнечный свет боязливо уползал в открытую дверь, в подъездную сырь и темь. Не оборачиваясь и не сбавляя скорости, Яга бросилась из квартиры. Двигалась она сильными рывками, только руки у груди держала слабо и нежно.

На лестничной клети она затормозила, обернулась и ногой прихлопнула дверь.

Яга подкинула шлепанец, плотнее вонзаясь в него ногой. Зашаркала по асфальту, придерживая рукой голову младенца. Остановилась возле молодых, тонких еще деревьев, снизу выкрашенных свежей известкой и обложенных по кругу кирпичами. Постояла. Из некоторых почек уже вылупилась сморщенная зелень, похожая на перепончатые крылья. Яга задрала голову, вдруг радостно щурясь.

– Весна… – сказала она в макушку младенца.

По дороге за ее спиной медленно ехали машины. Перед лицом ее стояло новое здание, покрашенное в розовый. Цвет был таким теплым, что растущие напротив него молодые деревья могли обмануться и вылупить листья из почек раньше времени.

Яга закачала младенца, загукала, щурясь по-доброму на прохожих.

– Вот, ребеночка родила, – сказала она проходившей мимо женщине, на голове которой ветерок шевелил мягкие завитые пряди.

Молодая женщина отшатнулась от нее, но потом приостановилась и улыбнулась. Яга смотрела в ее теплые карие глаза расслабившимися голубыми, а женщина, такая же высокая, как Яга, стройная, в коричневых ботинках с выпущенными языками, трогала ремень кожаной сумки на плече и кивала. Они смотрели друг на друга так, как будто знали друг друга давно. Так давно, что понимали без слов. Яга нежно засмеялась и накинула одеяльце на голову младенца.

– Вот, родила… – повторила она. – А как вас звать?

– Ева, – смеясь, ответила женщина. Потом покачала головой, как будто умиляясь и радуясь. И пошла дальше. Яга тоже пошла – держась ближе к розовому зданию.

Поравнявшись с кем-нибудь из прохожих, она подкидывала на груди младенца, улыбалась, заглядывая в лица, ища ответных улыбок.

Яга семенила, ее джинсы шуршали, ляжки обтирались одна о другую. Придушенный палец торчал из капроновой дырки. Яга дошла до лавки и уселась на нее.

Весна разливалась вокруг. Яга нюхала ее, качая младенца.

– Вот, ребеночка родила, – повторяла она, когда кто-то проходил мимо.

Смеялась.

Ветер копался в ее макушке, но не мог сдвинуть тяжелые затхлые лохмотья волос. Одеяло сползло с младенческой головы. Показался мягкий белый шар, поросший тонкими волосами.

– Замерзнешь, у-тю, – сказала Яга, снова накидывая край одеяла.

Она закинула ногу на ногу. Посиневший палец стрелял в прохожих.

– Я же как назвать его думала, – говорила она со скамейки, раскачивая ногой. – Родила ребеночка. А как назвать? Вениамин – имя. Хотела его Вениамином назвать. А отец его, Ванька, от которого я ребеночка родила, говорит – Вениамин не подходит. Тогда че? Мне больше нерусские имена нравятся. Я же английский в школе не учила, я их имен не знаю. Светка говорит, судьба человека от имени зависит. Она говорит, судьба, когда человек рождается, уже на ладони записана. Имя – тоже записано. И че мне теперь? Вот ребеночка родила, а как назвать? Красиво назвать хочу, чтоб жизнь у него красивая была. А как? Вениамин – хорошее имя. Ванька не хочет. Ванька у меня строгий. Зарплату всю в дом несет. Раньше я на заправке работала, восемь тысяч в день делала, сумки себе покупала, потом ребеночка родила. Коротко можно было бы Веней называть.

Яга глубоко вдохнула, вбирая в грудь побольше воздуха, и долго не выпускала его, как будто его свежие запахи могли пробудить ее саму или того, чью голову она сейчас прижимала к себе. Но вместо пробуждения синюшная злость проступила на лице Яги. Она как будто почувствовала в воздухе что-то кроме весны, или в самой весне ее что-то разозлило и напугало. Она шумно выпустила воздух из ноздрей, сунула руку под одеяло, пощупала ноги младенца.

– Че-то холодный ты, – мрачно сказала она.

Действительно, похолодало, и окрепший ветерок прополз по спине Яги.

Она привстала, но снова опустилась на скамейку.

– Еще посижу, – сказала капризно.

Она быстро встала с лавки и пошла, не оглядываясь по сторонам, пригнув голову, сгорбившись и как будто пряча младенца в себе. Выйдя к оживленному тротуару, она пошла по нему, меча в здания, стоящие по правую сторону, настороженные взгляды. Лицо Яги посинело – то ли от холода, то ли от того, что застоявшаяся кровь поднялась от сдавленного капроном пальца.

Кажется, она сразу его узнала – кафе с коричневыми стеклами, которые закрывают тех, кто сидит внутри, но показывают проходящих мимо. Узнала, как узнал бы его каждый, кто в детстве любил шоколад.

Яга подошла к коричневой двери. Заглянула внутрь. В коридорчике стоял желтый аппарат для пополнения счета, его гладкий экран светился названиями телефонных операторов. Сбоку виднелась еще одна дверь, ведущая в кафе. На ее стекло был наклеен бумажный кружок с буквами – «Wi-Fi». Яга положила ладонь на ручку двери, толкнула ее. Юркнула внутрь. Через пару секунд она показалась на улице снова, с пустыми руками, и бросилась от кафе прочь.

Тротуары успокоились. Люди, выпущенные офисами, больше не сновали по ним в одинаково-ускоренном ритме. На лице Екатеринбурга проступила индустриальность. Высокий серый бетон как будто сказал, что он в городе главный, и защемил те старые улочки и теплые розовые дома, которые здесь еще оставались. Так бывает, когда на большие города брюхом наваливается вечер. Малые дома не сопротивляются. Но индустриальный бетон как будто каждый вечер говорит, что он – сильней, что он выдюжит на своих монолитных плечах вселенское брюхо вечера, и оно не порвется, и солнце огненной кометой не полетит вниз, и ночь не настанет в городе, где круглые сутки могла бы кипеть работа. Природа побеждает. Но в городе постепенно появляются новые дома – более сильные и прочные. Они агрессивней бьются с природой.

Яга хихикнула. Расправила плечи, ее походка стала уверенней, как у человека, который точно знает, куда идет. Сунув руки в карманы, она виляла задом.

Свернула в тихий двор. В некоторых домах уже горели желтым окна. Вошла в знакомый подъезд. Заскребла тапками по лестнице.

Толкнула дверь, и та шаркнула по одеялу. Яга отвела одеяло рукой. Один его конец сорвался со стены и висел.

– Че, есть кто? – позвала Яга.

Сунулась в кухню. На полу кучкой лежали подсохшие спичечные коробки, грязные тряпки, испитые пакетики чая. Сверху поблескивали конфетные фантики. На столе стояла красная машинка и смотрела в глаза Яги игрушечными фарами.

– Че, блядь, никого нет, что ли? – пробубнила Яга. – Салеева!

И в комнате было пусто. От дивана по-прежнему шел запах, палас на каждом шагу выдавливал из себя сырость. Комнату как будто заполняли клубы воздуха, которые образовываются в надолго закупоренных помещениях. Свет забытой лампы округлял ее стены. Комната казалась желтым пузырем, в котором споры, плесень и пыль ведут свою осознанную жизнь, – они, быстро привыкнув к вдруг случившемуся безлюдью, полностью завладели этой территорией, расплодились, разъелись и щетинились мелкими зубками на каждого непрошено входящего.

Яга подошла к дивану. Несколько яблок краснело у подлокотника. Она взяла за хвостик одно – красное с желтыми крапинками, кое-где переходящими в бледные полоски. Яга смотрела на яблоко так пристально и сосредоточенно, словно в нем, как в хрустальном шаре, видела последние события, разыгравшиеся в этой комнате до того, как права на нее заявили споры и плесень. Она вздрогнула, когда ей в глаза ударило красное солнце, заглянувшее в балконное окно, а через него – в комнату. Оно висело в небе так, словно и его кто-то держал за хвостик.