Барабанщиков отметил также, что «Савиньен переиграл партнеров (мужчин), но не привычным в этой роли пафосом, романтичностью или сумасбродством, а тонкостью, лиризмом и глубокой душевной порядочностью, – вещью сегодня немыслимою. В результате нам была явлена не романтическая комедия или героическая драма, как это принято ожидать от постановки этой пьесы, а высокая трагедия непонятого человека, христиански смирившегося со своим местом у чужих ног. Переиграл не нарочито, не по отсутствию актерского опыта, великодушно щадящего коллег, а по своей человеческой значительности и чистоте. Ведь зрителя не обманешь. Зритель, как ребенок (а в театре все мы становимся детьми), видит сразу же доброго и чистого человека. И нос Сирано вовсе не гоголевский Нос, он тут вообще не играет никакой роли. Разве что маска, которой тут же хочется сказать: «Маска, я тебя знаю». Савиньен показал, что дух настолько выше плоти, что в принципе никак не стыкуется с нею. На земле нет места Божественной Любви. А земную любовь Сирано не приемлет».
Через день после премьеры я собирался взять интервью у Эркюля Савиньена, но его в Нежинске не оказалось, исчез. Открыв энциклопедию, я неожиданно (для себя) обнаружил, что полное имя поэта XVII века было Эркюль Савиньен Сирано де Бержерак. Что этим хотел сказать актер, выступивший под именем Савинега? Он его однофамилец? Родственник? Или сам Сирано де Бержерак?»
И я попал в конце посылки!
На следующий день после премьеры одной из первых поздравила Попсуева главбух Валентина Семеновна. В огромных глазах ее стояли слезы. Безнадежно влюбленная в Сергея, она до этого скрывала свои чувства, но потрясенная спектаклем и судьбой поэта, о котором она ничего раньше не знала, не спала всю ночь и решилась заглянуть в каморку главного инженера. Взяв Попсуева за руки, Валентина Семеновна сумбурно выразила свой восторг, трехкратно, как заклинание, произнеся одни и те же слова и, прощаясь с ним, сказала, что в расчетной ведомости за этот месяц ему начислена «просто громадная» сумма. Главбуху было очень приятно, что Попсуев узнал об этом из ее уст.
– Столько у нас еще никто не получал. Но я бы лично отдала вам зарплату всей труппы!
– А какая сумма? – полюбопытствовал Попсуев. «Куртку на барахолке куплю. Или джинсы».
– Я лучше напишу, – прошептала Валентина Семеновна, оглядываясь на дверь.
Она аккуратно вывела крохотными циферками сумму.
– Валентина Семеновна, вы не ошиблись? С двумя ноликами?
– Нет, нет! Хватит на «Жигули»! У вас ведь нет машины?
– А, позвольте, откуда деньги? Клад нашли?
– Но как же, Сергей Васильевич, вы же по контракту Эркюль Савиньен, подданный Франции, а ему полагается, сами знаете сколько.
– А-а… Эркюль. Признаться, вылетело из головы.
– Деньги привезут сегодня.
Попсуеву было неудобно перед другими артистами получать такую сумму, поэтому в кассу он пришел после всех. Кассирша поздравила Сергея с успехом и выдала ему причитающееся вместе с табулькой. Денег было на треть больше обычного. Аккурат на одну штанину от джинсов. «Однако Валентина Семеновна экзальтированная особа! «Жигули»!» Надо же, и я раскатал губу». Вспомнив довольное лицо Ненашева, поздравлявшего его с триумфом, Сергей поспешил в бухгалтерию.
– Получили? – радостно спросила Валентина Семеновна.
– Да, огромное вам спасибо! Покажите, пожалуйста, мою строку. Порадуюсь, так сказать, официозу.
– Вот. – В строке стояла сумма, в сто раз превышавшая только что полученную Попсуевым
– Валентина Семеновна! Голубушка, отксерьте мне эту страничку. Хотя бы только мою строчку. Я ее в рамку, внукам буду показывать!
– Ой, Сергей Васильевич, должностное преступление делаю! Меня Илья Борисович убьет! – Тем не менее главбух сделала копию.
– Я ваш вечный должник, Валентина Семеновна! Куплю «Жигуль»! Эх, прокачу! – Попсуев выскочил из кабинета. Перегнув ксерокопию, он оторвал строку со своим начислением и сунул полоску вместе с табулькой в нагрудный карман.
* * *
«Надо попрощаться с Изольдой», – подумал Сергей и зашел в ее уборную. Та обрадованно поздравила его еще раз с успехом.
– Какой же ты молодец, Сергей! Выжал из роли всё, что можно.
Попсуев замотал головой:
– Нет, не смог, и вряд ли сыграю, как надо. Так, неудачная помесь Буратино и Пьеро. Где поэт? Как сыграть поэта? Стать его стихом? Фальшь и бравада. И где боец? Подлость, как была, так и осталась. Подумаешь, попугал призраки шпагой…
– Уймитесь, волнения страсти. Тебе бы в театральные критики идти. Перемудрил, Сережа. Поглядел бы ты на женщин, как они ели тебя глазами. Такого мужика подарил им. Разве у тебя провал? Грандиозный успех. Или не осознал еще? Оценишь, оценишь свои первые лавры. Без них в театре нельзя.
– Театр, театр, – бросил Попсуев. – Любите вы тут носиться со своим театром! Ты когда-нибудь была в больнице или на кладбище?
– Была. – Взор Крутицкой погас. – И не раз. И что?
– Да ничего.
– Радуйся! Ты являешь зрителям их грехи, и они излечивается от них.
– Брось! Я им показываю не их грехи, а мои, наши грехи, театральные, и заражаю ими. А ведь нет ничего вернее моей, и только моей, а не чьей-то, даже Сирано де Бержерака, жизни. – Попсуева стала забирать злость. – Вот что я, моя радость, решил. Пока не разменял жизнь на десятки ролей, уйду отсюда.
– С ума сошел? В свой триумф! Слушать не хочу!
– Не хоти. Что тебе не нравится? Поступок вполне в духе Сирано. Да и Буздееву надо восстановить свое реноме. Подамся в бизнес, есть предложение. Там бабки, сколько заработал, все твои. А то в театре тени да фата-моргана. Не деньги, а призрак отца Гамлета.
«А как же я?» – мог бы прочитать Попсуев во взоре актрисы, но он был потрясен очередной человеческой подлостью и слишком озабочен рефлексией. Но при этом уже научился лицемерно прятать свои переживания.
– Не прощаюсь. К Илье Борисовичу надо заглянуть.
* * *
Через пару минут Попсуев вошел в директорские хоромы. Илья Борисович выкатил из-за стола.
– Сергей Васильевич, дорогой! Как же я рад видеть вас! Вы вчера произвели фурор!
– Это не я, это вы сотворили чудо! – произнес Попсуев.
– Я? – насторожился Ненашев.
– Конечно! Привести театр к торжеству идей!
– Сереженька. Надо отметить наш успех. – Директор достал бутылку коньяка с деликатесным приложением. – Буль-буль, сладкий звук, слаще оваций, не правда ли?
– Позвольте, рапиры? – Попсуев удивленно смотрел на скрещенные клинки, точно впервые увидел их. – Ах, какие клиночки! Особенно этот, можно? – Сергей снял одну рапиру, взвесил ее в руке. – Девятьсот грамм, самое то. Не правда ли? Французский. Семнадцатый век. А какой эфес. Вычурный несколько, но по руке. Словно под заказ. Замечательное оружие. Не пробовали фехтовать?
– Мне это надо, Сережа, фехтовать? И без фехтования голова кругом идет. Да и, признаться, от холодного оружия мурашки по телу. Ну, за успех?!
– Погодите, Илья Борисович. Минутку. Вы правы. Оружие хоть и холодное, но так горячит кровь. Порой кипишь во время поединка. А кипеть нельзя. Вы-то это знаете. Хотите, удивлю вас? Ведь я еще и фокусник.
– Да? Не знал. Но догадывался. Вчера вы нам показали фокус. Пусть знают теперь народные и заслуженные, что такое настоящий талант!
– Вот рапира. – Попсуев протянул Ненашеву клинок. – Сыграйте мне что-нибудь на ней.
Илья Борисович с недоумением уставился на главного инженера.
– Но я не умею играть на рапире.
– Но я прошу вас… – засмеявшись, Сергей извинился: – Это так, разминка. Посылка впереди. Итак, фокус. Подбросьте любой листок. Ненужный.
Ненашев взял листок со стола, подбросил.
– Низковато. Надо повыше стать. Попробуйте с кресла, лучше со стола.
– Эх! – Ненашев, обожавший эксцентрику и сам не чуждый лицедейства, снял туфли и взобрался на стол. – Ловите!
Попсуев пронзил падавший лист.
– А теперь бросьте сразу два листка! – Нанизал и два листка.
– Три!
– Сережа, вы кудесник! Скажу Андрису, чтобы этот трюк ввел в спектакль. Он же вызовет восторг у знатоков фехтования.
– Таких, как вы, – пробормотал Сергей.
– Что? – не расслышал Ненашев.
– Усложняю задачу. Нанижу маленькие листочки! – Попсуев протянул директору две полоски. Тот, не глянув в них, подбросил их вверх.
Сергей с возгласом: «Ты, подлость! Вот тебе!..» – Неуловимым движением пронзил обе бумажки острием рапиры. Илья Борисович зааплодировал. На лице его был неподдельный восторг. Попсуев поднял рапиру к лицу Ненашева.
– Это что?
– Как что? – не понял тот.
– Снимите. Что там написано?
Ненашев, улыбаясь, снял с острия полоски левой и правой рукой, посмотрел в них и сразу же изменился в лице.
– Ну?
– Это, Сергей Васильевич, брак. Бракованный документ. – Он потряс копией. – Бухгалтерия часто ошибается, приходится переписывать. – Он снова потряс, но уже табулькой.
