– Ногу вывихнула? – спросил я участливо.
– Нет, просто ушибла.
– А зачем так гнала?
– Я не гнала, ее оводы закусали.
– Чего ж ты на нее полезла?
Она пожала плечами и зашмыгала носом.
– Понятно…
Что мне было понятно, скорее всего – ничего.
– Турист? – спросил мужик, кивнув на мой рюкзак.
– Вроде того…
Девчонка присела на краешек бревна рядом с мужиком и, вытянув босые, загорелые ноги, шевелила пальцами, внимательно следя за этим процессом… Мы с мужиком некоторое время, не отрывая взгляда от ее ног, молчали.
– Тьфу ты, пропасть! – не выдержал первым мужик. – Пойду, лошадь поставлю, – сказал, поднялся и побрел по улице, обходя кучки конского навоза.
– Цыпа – цыпа – цыпа, – донеслось из-за забора, и куры, как одна, взлетели сразу, стаей, опрокинув заоравшего петуха.
– Спать пошли, – проговорила девчонка, проводив взглядом куриную стаю. Я посмотрел на солнце. Оно опустилось куда-то в заросли ивняка и подсвечивало снизу, отчего горизонт пестрел малиновыми полосками, надвигалась туча.
– Будет гроза…
Она кивнула, соглашаясь со мной.
– Вы к кому приехали?
– Ни к кому. Просто, мимо шел. Теперь, вижу, придется заночевать. Есть пустой сарай в деревне?
– Есть. На берегу речки есть банька. Она – ничья.
– Покажешь?
Моя собеседница поднялась и пошла, я последовал за ней. Она несколько раз оглянулась на меня и, смутившись моего взгляда, прижала рукой разорванный подол к ноге. Я усмехнулся.
– Вот, – указала она на маленькое, вросшее в землю строеньице.
Ничейная банька изнутри выглядела не лучше, чем снаружи. Крохотное оконце совсем не пропускало остатки солнечного света. Углы отсыревших стен были покрыты мохнатой плесенью, а над осевшей печкой покачивался в многочисленных сетях огромный паучина.
– Привет, – сказал я ему. Девчонка, шлепая босыми пятками, быстро убежала, хлопнув дверью.
– И на том спасибо, – буркнул я, кинул рюкзак на лавку и вышел наружу. Да, ночью явно будет гроза, а то бы можно было поставить палатку.
Печку топить я не рискнул, по причине ее старости и давнишнего неупотребления; развел костерок у дверей баньки, вскипятил в котелке воду, заварил чай и сидел в вечернем сумраке, наслаждаясь пением лягушек. Комары попрятались, и я, раздевшись, пошел пробовать воду. Речушка, как и все вокруг, была маленькой и тоже очень древней. Чтобы поплавать, мне пришлось по колено пройти по илистому дну, ближе к середине, где было сильное течение и неожиданно глубоко.
– Ух, ты! – успел я вскрикнуть и погрузился с головой в прохладный поток. Вынырнул, отплёвываясь, и лихорадочно погреб обратно. Вылез весь в тине. На берегу заметно похолодало. От реки тянуло болотной сыростью.
У баньки стоял давешний мужик с бутылкой водки в руке.
– И куда ж тебя понесло? – спросил он, оглядывая мое голое, грязное и исцарапанное тело.
– Искупаться хотел, – оправдывался я, натягивая рубаху.
– А я – на огонек, – хлопнул он ладонью по бутылке.
– Присаживайся.
Мужик сел у моего костерка, подбросил сухих веток, поставил рядом водку и достал из кармана телогрейки газетный сверток, в котором обнаружились: два яйца, пучок лука и соль. Из другого кармана мужик извлек кусок черного хлеба и граненый стакан.
– Вот, – развел он руками, – чем богаты…
Я влез в штаны кое-как и зашел в баньку. Достал из рюкзака банку тушенки, изрядно подтаявшее сало, печенье и вернулся к мужику. Он сидел и терпеливо поджидал меня, но водку уже налил.
– Тебе куда? – спросил он.
– Обо мне не думай, я не пьющий. Угощайся.
– Подшился что ли? – поинтересовался мужик.
– Вроде того… А ты – пей.
– Ну, за твое здоровье! – Мужик опрокинул стакан себе в рот, зажмурился, подхватил луковицу, понюхал и откусил кусок, жевал с хрустом, пуская слезы из глаз. Я открыл банку тушенки, разогрел и намазал куски хлеба: себе и ему.
– Тут и заночуешь? – спросил мужик.
– Да.
– А то пошли ко мне, баня готова.
– Баня – это конечно хорошо, – мечтательно проговорил я.
– Звать тебя как?
– Иваном.
– Тезка, значит. Ну, пошли, тезка!
И мы пошли. Иван нес остатки водки и закуску, я – свой рюкзак и ботинки.
Дом у Ивана был большой и старый, как и все дома в деревне.
– От деда остался, – пояснил он.
В доме хозяйничала женщина неопределенного возраста, с низко повязанным платком на голове, из-под которого она несколько раз обожгла меня таким взглядом, что я вспомнил Иваново определение баб.
Пока я наслаждался домашним ужином, поданным в большую комнату, Иван несколько раз уходил, видимо топил баню. Возвращаясь, всякий раз подсаживался ко мне и выпивал по маленькой. Хозяйка куда-то исчезла вовсе.
– Жена твоя? – спросил я у Ивана.
– Супружница, – вздохнул он.
– А дети есть?
– Какие дети…
– Баня готова, – угрюмо от двери сказала «супружница» и опять пропала.
Мы долго парились, и я соскребал с себя дневную пыль, пот и присохший речной ил. Иван кряхтел, фыркал, как морж и норовил отхлестать меня веником.
– Чудные вы – городские, – только и приговаривал он.
В предбаннике нас ждали простыни и чистое белье.
– О, видал!? Я же говорил – ведьма! – непонятно зачем пояснил Иван.
Потом мы пили чай на крыльце, а душный воздух и темное небо, уже вовсю просвечиваемое молниями, вот-вот грозили разразиться дождем.
– Пойдем, что ли спать-то? – спросил Иван.
– Пойдем.
Мне постелили в сенях, на огромном сундуке.
– Тут не душно, – пояснил Иван, – на двор захочешь, так лампа на столе, – и ушел куда-то в потемки.
Я долго лежал с открытыми глазами, глядя в никуда. За стеной и по крыше простучали первые капли, а потом ливануло. Вода хлестала так, что перекрыла собой все остальные звуки. Вне дома казалось наступило светопреставление или вселенский потоп, поэтому я не слышал, как скрипела дверь и доски пола, а лишь тогда понял, что произошло, когда горячее женское тело легло рядом со мной и сухие губы стали целовать мое лицо, шею, грудь и ниже… Волна животного желания накатила на меня, я обхватил это ночное существо и, путаясь в простынях и рубахах: своей и ее, нашел ее.
Не в состоянии сдерживать себя, я был с ней коротко, неумело, как мальчишка. Она тяжело дышала мне в ухо, покрываясь каплями пота, и мы смешивались с ней, как дождь мешается с землей.
Тихонько вздохнув, она выбралась из-под меня и так же неслышно ушла, исчезла.
Я, совершенно обессиленный, ничего не соображая, сполз с сундука, и, не зажигая лампы, наощупь вышел на крыльцо, под дождь. Набрал полной грудью озонированный, влажный воздух, присел на перила и задумался. Дождь продолжал хлестать, но его шум стал слабее и я услышал женский смех и пение.
Вглядевшись в темноту, я увидел давешнюю девчонку; она плясала под дождем, протягивая к небу руки, красное платье облепило ее тело, но теперь все это сливаясь с темнотой и дождем, казалось почти черным.
– Ведьмы! Все бабы – ведьмы! – простонал я. А она, увидев меня, оскалила зубы в широченной улыбке и закричала долго и радостно:
– Эге-гей!
Из полуоткрытой двери дома тянуло женской духотой, а оттуда – свежей тревожностью. Я находился между двумя потоками и хотел, чтобы скорее наступило утро.
Девчонка, закончив свой дикий танец, подобрала налипшую к ногам юбку и, гордо повернувшись, пошла покачивая округлым задом, поводя спиной, не стесняясь своей мокрой наготы.
В доме было тихо.
Едва дождавшись утра, я сбежал, ни с кем не попрощавшись.
Йоха снова рисует машинки в общей тетради. Аккуратно простым карандашом выводит линии; подотрет кое-где ластиком, посмотрит, поправит.
Йоха хочет быть богатым. Давным-давно, в порыве откровенности, он признался одной из своих женщин:
Мне хочется, чтобы я, одетый в дорогой костюм и шикарную обувь, лежал бы на скамейке, в парке, закинув ногу на ногу, смотрел бы в небо, и мне всего этого прикида не было бы жалко!
Денди живет в Йохе. Но, видимо, где-то очень глубоко…
На этот раз идея своего бизнеса захватила Йоху почти целиком. Йоха хочет делать автомобили. Но он об этом никому не рассказывает, боится сглазить.
Правда теперь он, посмеиваясь, сообщает о том, как его партнер с инвесторами играют в теннис и боулинг. При этом он смакует каждое слово.
Он заскочил в полупустой вагон перед самым отходом поезда. Странное время: февраль кончается.
Он дернул дверь купе, бегло оглядел соседей, бросил рюкзак на свою полку: «Спать!».
Дорога будоражила его. Предстоящая встреча с городом, где он чуть не обрел свою новую любовь, волновала, и как-то сладко пощипывало внизу живота: «А вдруг…». Что «вдруг», он старался не развивать в себе своих обычных мечтаний; но те бессовестно лезли и толкались в его голове, как маленькие мягкие комочки, и от этой толкотни было смешно и приятно.
