– Так я ж объясняю! Свояк! Вот, кто нам нужен!
Серега смотрел на меня так, будто открыл Америку. И ждал как минимум аплодисментов.
– Хорошо, свояк, как скажешь. А теперь ложись и поспи. Одеяло возьми.
Серега явно обиделся.
– У нашего начальника, Евгения Павловича, свояк – второй секретарь горкома, – объяснил Серега, после чего лег на диван и укрылся с головой пледом.
– Подожди, – ахнула я, – кто второй секретарь? Балашов! Объясни!
– Я же говорю. – Серега сел на диване, улыбаясь во весь рот. – У этого козла есть жена, а у жены – сестра. Так вот, муж сестры – второй секретарь горкома. Надо собрать все документы, все эти копии и отправить ему.
– Как это? Как отправить?
– Просто. В ящик бросить и линять! У них там внизу есть ящик для писем трудящихся и жалоб и предложений. – Серега хохотнул. – Я сегодня с утра там был, все узнал. Прямо рядом с проходной висит. Знаешь, что я думаю? Надо на имя этого свояка такой конверт огромный прислать со всеми этими картами. От себя приложим копию прошения о выделении материальной помощи. Свидетельство о смерти. И вот – я еще надыбал документы, Светочка помогла. О том, что Тамаре не была предоставлена машина и она на дежурство одна поехала. Давай еще крупно напишем: «Лично в руки»! А потом – пусть сами разбираются. На семейном совете, так сказать. Ну как? Я молодец?
– Серега, ты умница. Даже не знаю, что сказать… Но нужно что-то еще. Этого мало. Могут замять дело.
– Да что еще? – Серега опять взбеленился. – Его посадить за это можно!
– Жалоба. Давай составим коллективную жалобу – ее все подпишут. Он машины не давал? Сверхурочные не оплачивал? Горячим питанием не обеспечил? Сотрудница умерла? Вот тебе факты. Официальные.
– Ну да. Так и есть. Я первым подпишусь.
– И все подпишутся.
– Ольга, составляй жалобу, я сам всех обойду. Только посплю сначала.
– Серега, подожди, а если не получится? Нам же первым головы снесут!
– Пусть сносят. – Он выпрямился и стал похож на огромного злобного медведя. – А мы все равно будем на своем стоять! Чтобы этому козлу по заслугам досталось!
– Ты только не буянь, послушай спокойно, я все-таки юрист. И как юрист говорю, что нужно что-то еще. Как контрольный выстрел в голову. Понимаешь?
– Тогда давай напишем, что в случае неудовлетворения нашей просьбы копии документов и жалоб будут отправлены в прокуратуру! Пусть у них поджилки затрясутся!
– Это шантаж в чистом виде. И какая, кстати, у нас просьба?
– Просьбы! – Серега был готов идти в бой и вставать на баррикады. – Материальное пособие для Тамары, выплата сверхурочных сотрудникам, увольнение начальника. Ну и все остальное!
– А если не получится? Мы же с тобой мелкие сошки, не робин гуды. Что будем делать? Я тебя в это втянула.
– Слушай, Оль, я лежу под твоим одеялом, в носках уборщицы и в Светочкином платке. Что еще со мной может случиться? А ты вообще непонятно, что тут делаешь. Ты же ни одного дела не проигрывала, когда в адвокатуре работала. Об этом все знают. А как ты Людмиле Петровне квартиру вернула? Она ж о тебе легенды слагает. И ты пропадешь, что ли?
– Людмила Петровна? Люська? Уборщица наша? Да мне и делать ничего не пришлось. Только исковое грамотно составить.
– Ой, не скажи. Если бы не ты, я бы не бегал так… Ты же не проигрываешь.
Серега отвернулся к стене и тут же уснул, как младенец.
Коллективную жалобу действительно подписали все. Я составила письмо, в котором просила обратить внимание на аморальное поведение начальника, который склонял к сожительству подчиненных, угрожая увольнением и лишением премии. Приложила копии карточек и журнала регистрации, которые достал Серега, а еще телефон врача, адрес клиники и свидетельство о смерти Тамары. С требованиями тоже оказалось все просто. Секретарша Светочка, опять заплаканная, пришла и показала мне бумагу за подписью Евгения Павловича – он снял Тамару с очереди на квартиру, которую та должна была получить уже в следующем году. Так что коллективная просьба начиналась главным пунктом – предоставить не только материальную помощь, но и жилье сыну и родственнице Тамары, которая стала опекуном несовершеннолетнего ребенка.
– Серега! Проснись!
– Что?
– Все готово. Поехали? – Я показала пухлый конверт.
– Я сейчас сам мотнусь по-быстрому. Нечего тебе там делать. Сиди, отдыхай. А меня ты не могла разбудить? Сама по управлению бегала?
– Не пришлось. Все сами подходили, – ответила я. – Светочка очень помогла.
Серега уехал и вернулся через час. Меня весь этот час трясло, как в лихорадке. Я никак не могла согреться. Ни кофе, ни чай, ни водка не помогали. Я нервничала. То, что мы с Серегой сделали – было на грани фола. Нас и вправду могли уволить в тот же день, лишить квартир, которые мы только-только получили.
– Ну, бросил конверт? – спросила я его.
– В лучшем виде.
– И что теперь делать?
– Ждать.
– А сколько?
– Не знаю.
Долго ждать не пришлось. Уже на следующий день Евгений Павлович не вышел на работу – как сказала Светочка, взял больничный. Но даже наивная Светочка в это не поверила. А через неделю в наше управление пришел новый начальник, который немедленно подписал и бумаги на материальную помощь, и ордер на новую квартиру для сына Тамары и ее тетки. Раньше положенного срока.
Мы с Серегой ходили гордые, как герои. Но никто не знал, что мы это вместе провернули. Светочка плакала и говорила, что на свете есть добро и справедливость. Женщины вообще тогда много плакали. Все верили в то, что у нас очень хорошее управление и никого из сотрудников не оставит в беде. А виновные будут наказаны. Мы всем коллективом скинулись и подарили сыну и тетке Тамары новый диван. Светочка торшер из дома принесла. Серега – плитку в ванную достал. Куда делся Евгений Павлович, никто не знал. Светочка, округлив от ужаса и восхищения глаза, говорила, что его отправили в глухомань, заместителем начальника совхоза. Так это или нет, не знаю. Да и знать не хочу.
* * *
– Я помню этого Серегу. Огромный такой.
– Нет, ты не можешь его помнить, – отмахнулась мама.
– Помню. Он меня на руках нес. Мы от бабушки вернулись, а лифт не работал. И он меня нес по лестнице. Я помню. И потом, когда приходил, на спине катал по квартире.
– Да, это правда, – засмеялась мама, – это было очень смешно. Он очень детей любил. Тебя Марусей называл. Представляешь, ты – крохотная и он – двухметровый увалень. «Маруся, пойдем покурим», – говорил он, и ты топала за ним. Или «Маруся, пойдем выпьем» – себе он водку наливал, а тебе – компот. Вы садились за стол и пили. Он тебя и на детскую площадку водил. Снеговиков лепил. Вместо рта им сигарету свою вставлял. У него все снеговики курили. Хороший был парень. Еще он тебе читал на ночь. Ты тут же засыпала. Я тебя никак уложить не могла, а с ним ты уже через пять минут спала. «Что ты ей читаешь?» – спросила я. «Уголовный кодекс», – ответил Серега. «Ты с ума сошел? Ей два года!» – «Но ведь действует!»
– Почему ты с ним больше не общалась?
– Он умер. Ему было всего тридцать четыре года. Наклонился над капотом машины и умер. Сердце.
Свадебный марш под осетинскую гармошку
– Мам, скажи, а у тебя было дело, которое далось тебе легко? И со счастливым концом?
– Не помню. Ты же знаешь, я не верю в счастливые финалы. Да и не обращались ко мне с простыми делами. Хотя нет, было одно. Я тогда приехала в отпуск к нашей бабушке в деревню. Хотела отдохнуть. И с тобой побыть.
– И что?
– Пришлось помочь одной милой девушке.
* * *
– Ты же знаешь, что мне пришлось уехать из села, да я и сама мечтала оттуда вырваться. Не могла там жить. А бабушка твоя, моя мама, ни в какую не хотела уезжать в Москву. Силком не затащишь. Она работала в редакции, ее все уважали – тогда редакционное удостоверение все двери открывало. Бабушка писала про колхозы – победители соревнований, репортажи об ударниках труда, о фронтовиках… И меня терпели. Приходилось терпеть. Да мне наплевать было, что говорят соседи. Я уже жила в Москве. Для сельских – как с другой планеты. Ну не здоровались со мной бывшие одноклассницы, на другую сторону улицы переходили, чтобы не сталкиваться. Женщины осуждающе смотрели. Но, понимаешь, я покрепче, посильнее многих была. И выбилась в люди так, как никому не снилось. У меня деньги были. А бабушка вся в работе – ей не до косых взглядов. Но не все же такие, как я.
По соседству с нами жила Валя. Она работала в магазине. Русская, вышла замуж за осетина, тот рано умер. У нее осталась дочка Мадина. Больше Валю никто замуж не брал. Правда, сватались вдовцы, чтобы Валя в роли прислуги в доме оставалась, но она отказывалась. А ей ведь не так много лет было. Пятьдесят всего, однако по местным меркам – древняя старуха.
