– Да ну вас, – сказал он и улыбнулся.
– А я думала, вы хоть немножко испугаетесь. А куда он потом делся? Хрустальный шар, в смысле.
– Не было никакого хрустального шара. Это газетная утка. Трюк, чтобы привлечь внимание к выставке. Воробкевич выдумал.
– Жаль. Было бы так здорово. Чтобы шар, а в нем он-лайн трансляция идет из другого мира. Как вы думаете, какие они?
– Я ж говорю, это Воробкевич выдумал.
– Но должен же быть другой мир. Иначе зачем? Я все равно схожу посмотреть. На картины. Там в воскресенье открытие?
А ведь ее могут не пустить. Вряд ли она лучший человек города.
– Знаете что, – сказал он, – а давайте со мной. Вы вообще… как работаете? Каждый день? С утра до вчера?
– Нет, я только в первую смену. Потом Клавдия приходит.
– А вас как зовут? Простите, что не спросил раньше.
– Марина.
Я ведь в сущности о ней ничего не знаю. Ну вот, например, замужем она? Обручального кольца нет, но это ничего не значит в наше время… Дети? Сын-школьник? Наверняка сын-школьник. У таких уютных, спокойных женщин обычно сыновья. Это только Валевские рожают одних лишь дочерей, словно партеногенетические ящерицы.
– А меня… прошу прощения.
– Вы что, – Витольд говорил громко и обиженно, – с ума сошли? Вот тут, в вечерке…
– А я тут при чем? Это Воробкевич.
– Я не собираюсь это ставить, – кричал Витольд, – а вы мне выкручиваете руки!
Он тоже возвысил голос, виновато махнув рукой Марине, чтобы не волновалась.
– Это вы крутите! Я нахожу аутентичное либретто! Партитуру Ковача! Вы даже не представляете, какого труда… Я даже спонсоров нашел! А вы, видите ли, не будете! Прекрасный резонансный проект! Валевская могла бы спеть Азию! Мы могли бы пригласить… да я не знаю, Кауфмана! Самоилэ могли бы пригласить!
– На Кауфмана ни у одного спонсора денег не хватит! – Витольд постепенно успокаивался. – Кому это вообще нужно, все эти фиги в кармане? Кому, ну кому сейчас интересно про тиранию?
– Это не про тиранию. Это про то, как приличный человек…
– …становится тираном, – подсказал Витольд.
У Витольда была неприятная манера договаривать за собеседника, что выдавало человека нетерпеливого и недальновидного.
– О том, как глубоко готов пасть человек, ведущий двойную игру.
– «Семнадцать мгновений весны», – сказал Витольд. – И еще этот, про наркомафию, не помню названия. С Киану Ривзом, что ли.
– «Глубокое прикрытие». Да не хотите, не ставьте. – Он краем глаза видел, что Марина с интересом прислушивается к разговору, хотя делает вид, что читает любовную требуху. – Найду другого. И ему уйдет вся слава. Иоланта… что Иоланта? Я предлагаю вам сенсацию!
– Какая сенсация? – Витольд опять занервничал. – Никто, буквально никто ничего не слышал о такой постановке. Я спрашивал. Никто. Ничего.
– Ну вот же Претор!
– Претор к старости вообще выжил из ума. На сексуальной почве свихнулся, к мальчикам приставал. В конце концов его утрамбовали в частную клинику, там он и помер. К тому же… Он был глух как тетерев, ваш Претор. Он еще в десятые оглох. Вообще не представляю, что и как он мог ставить.
– Бетховен…
– Вы псих, – сказал Витольд, – я уже понял. Может, вы графоман? Может, вы сами написали эту, как ее? У нас уже есть один такой. Богатенький, сука. Сам пишет, сам ставит, актерам платит, режиссеру, декораторам. Даже зрителям платит. Потом платит критикам за положительные рецензии. Полгорода кормит. Жаль, не у нас, в драматическом. Кстати, это ваше либретто… унылое говно, если честно. «Иоланта» хотя бы прикольная. А тут драйву нет. Нас критики засрут. Я проверял. Этот всадник, Луций… он там никак не мог быть. Он раньше успел, чем Петроний. У меня записано, вот, Нерон у него отжимал бизнес, ну и он, чтобы хоть как-то семью обеспечить, отписал почти все Нерону, и… И, кстати, ни в политику, ни в литературу не лез. Все равно не помогло.
– Да, – согласился он, – это обычно не помогает. Но вы все-таки подумайте. Может получиться интересно.
– Я сказал – нет, – казалось, Витольд вот-вот начнет всхлипывать. – Что вы все ко мне прицепились, в конце концов! Оставьте меня в покое!
– Вы же сами мне позвонили.
Витольд молчал и только часто-часто, как собака, дышал в трубку. Потом еще пару раз прерывисто вздохнул и отключился.
– А я думала, вы по обувной части. – Марина забрала пустую тарелку и вложенные в дерматиновую книжечку купюры. – У нас целых две обувные фабрики. Хорошую обувь выпускают. И недорогую. Правда. Но оборудование старое, все время ломается. И наладчики…
– Я похож на наладчика?
Она пододвинула к нему мелочь, он пододвинул мелочь обратно, словно бы они играли в какую-то игру.
– Нет. Слушайте, у вас на шее царапина, вот здесь.
– Я знаю. Наверное, во сне. Повернулся неудачно.
– Помажьте йодом хотя бы. Дать вам йод?
Наверное, тут всем положено иметь аптечку. Толпы туристов. Частые травмы.
– Скажите, а цветы тут где можно купить? Я имею в виду редкие. Экзотические.
– Как выйдете, налево, – она понимающе улыбнулась, – и два квартала вверх. Будет такая улочка, узенькая. Там цветочный салон.
– Он когда открывается, не знаете?
– Он и не закрывается. Он круглосуточный.
– Круглосуточный? Зачем? Я понимаю, аптека.
– Кому-то ведь среди ночи могут понадобиться и цветы. Это же лучше, чем если бы лекарства.
– Да, – согласился он, – конечно.
* * *
– Скажите, а у вас есть такая услуга, – букет на дом? Вечером? Скажем, после семи?
Яблочно-зеленые ногти. И зеленая прядь, свисающая на зеленые глаза. Дафна, не успевшая окончательно превратиться в дерево.
– Мы работаем круглосуточно.
Бесстрастное лицо, слегка презрительное. Наверное, их так специально обучают. Везде радушие, а тут ленивая полудрема лесной нимфы, блуждающей средь длинных зеленых стеблей.
В цветочных магазинах всегда чуточку пахнет тлением. Может, потому, что цветы сейчас скорее ассоциируются с похоронами, чем с праздниками?
– Розы? Дюжину роз? Плюс одна? Белых? Алых?
Бледные пальцы с зелеными ногтями неподвижно лежали на зеленых стеблях папоротника, декорирующих прилавок. Не Дафна, Офелия…
– Нет. Страстоцвет, примула вечерняя и витекс священный. Это можно… такой букет?
Она задумчиво покусала нижнюю губу.
– Наверное. Это… мне кажется, редкие цветы. У вашей дамы тонкий вкус. Но я узнаю. Оставьте телефон, я перезвоню вам, да? Но я еще не знаю, сколько это будет стоить. Потому что их нет в прейскуранте, понимаете?
– Все равно. Я вот оставляю. Если уложитесь, то и хорошо.
Она пожала плечами.
Деньги меня не волнуют, – говорил весь ее томный, усталый вид. – И вообще, как вы мне все надоели! Мужланы, грубые человеческие самцы, разве можете вы чем-нибудь пленить меня, прозрачную нимфу!
У крыльца мокрый, взъерошенный голубь с горловым воркованием выхаживал вокруг гладкой, перышко к перышку, голубки.
* * *
– Не знаю такой. – Это был другой вахтер, мышеватый, с серыми, зачесанными назад волосами, с серым лицом, блеклыми серыми глазами, в серой куртке, и голос у него был серый, и жизнь у него была серая, если вообще была.
– А вы посменно работаете?
– Как кому удобно, так и работаем, – скучно сказал вахтер.
– А ваш напарник? Такой, ну, крупный? Волосы зачесаны через лысину?
– Не знаю, – повторил вахтер.
– Но как-то же вы сменяетесь?
– Я сдаю Казику. А кому Казик сдает, я не знаю. А зачем вам?
– Я по одному делу о наследстве, – сказал он веско, – разыскиваю наследников Нины Корш.
– Не знаю такой, – повторил вахтер, – были тут какие-то Корши, но давно. Держали доходный дом на Дворецкой.
– Этих я знаю. Это не те Корши.
В фойе двое равнодушных людей в комбинезонах снимали со стен забранные в стекло фотографии оперных прим. Освобожденные стены казались непристойно голыми, словно женское лицо без косметики…
– Опять вы?
Артистическое лицо Витольда исказила гримаса отвращения.
– Вы меня преследуете? Зачем? Зачем вы меня преследуете?
Витольд был в твидовом пальто с поднятым воротником и в черной мягкой шляпе. Вокруг шеи обернут длинный черный шарф.
Чтобы не раздражать вахтера, он отступил в сторону, и Витольд протиснулся боком в фойе, обдав его запахом дорогого мужского одеколона.
– Я же сказал, не буду это ставить! Я что, вам давал какие-то надежды? Что-то обещал?
Витольд нетерпеливо разматывал шарф, точно тот его душил. Лицо у Витольда было высокомерное и несчастное.
– Не буду ставить эту вашу графоманию. Ясно? Не буду!
Витольд помотал головой, словно бы отгоняя севшую на нос муху.
– А мэр положительно обещал финансировать проект…
– Да срал я на вашего мэра, – сказал Витольд и сам испугался.
– Это вы зря. На мэра нельзя срать ни в коем случае, – строго сказал он.
Витольд молчал. Лицо у Витольда было трагическое, скорбный рот выгнулся подковой. Он поглядел на руку Витольда, разматывающую петлю шарфа. Рука мелко подрагивала.
