– Газетчики и телевизионщики замучили, ждут пресс-релиза, – напомнил Марио.
– Подождут, – отмахнулся Фламмини.
– Русский консул из Милана подъехал, тоже ждёт.
– И он подождёт! – повысил голос Фламмини и постарался сбросить возбуждение, пошутил даже в духе чёрного юмора: – Консул уже второго трупа дождался, посидит ещё, – будет, может быть, третий.
– Ну что пишут, пустобрехи, что пишут, ни хрена не знают, не понимают, а пишут, – Марио с брезгливостью отбросил Il Gazzettino; Фламмини молча кивнул.
– Комиссар, – вошла в кабинет Моника, опросившая Загорскую, Бызову, а также Ванду и Головчинера, – он держал в тайне свой отлёт из Петербурга в Венецию.
– Кто он?! – вспылил Фламмини.
– Ну этот, погибший профессор, Германтов, – Моника сообщила о звонках Германтову домой, ещё в Петербурге, о его отказах от контактов.
– Зачем звонили ему?
– Собирались к нам, на аукцион, и хотели уточнить у него…
– Он-то при чём?
– Среди бумаг, выставляемых на торги, будто бы есть какие-то давние бумаги, имеющие отношение к его отцу и матери.
У Фламмини засосало в груди, он почувствовал себя лично причастным к таинственному происшествию у Наполеоновского крыла Прокураций: среди бумаг бабушки нашлись бумаги, которые… Бабушка и этот необъяснимый профессор? Придвинул фото лежавшего на плитах мёртвого Германтова. «Как же всё переплетено», – сокрушённо подумал комиссар и, стараясь не выдать волнения, спросил:
– Что он отвечал на звонки?
– Что очень занят, так занят, что и поговорить не может.
– Так, бумаги, связанные с его отцом и матерью, ничем не заинтересовали, так занят был, что не пожелал о них даже по телефону поговорить, а через два дня почему-то очутился в Венеции?
– С этими русскими не соскучишься.
– Чем же он так занят был?
– У него уже не спросить.
Вот именно, не соскучишься, вздохнул Фламмини, ощутил, как у него шевельнулось смутное подозрение, что две смерти, ночная и утренняя, каким-то образом одна от другой зависят. Узкий солнечный луч, врезавшись в балконный проём, косо рассёк по полу кабинет.
– За чем же он всё-таки прилетал в Венецию, за чем? – не успокаивалась Моника.
– За смертью! – бросил Марио.
– Что-то не так, – рассуждал вслух Фламмини, – с логикой, во всяком случае, что-то явно не так: свидетель, официально зарегистрировавшись на сайте аукциона, скрывает затем от полиции цель своего приезда, профессор чем-то так занят, что дома у себя, в Петербурге, отбивается от вопросов по поводу аукциона, а потом прибывает в Венецию аккуратненько к началу торгов… Правда, в день аукциона, то есть сегодня, он намеревался осматривать виллу Барбаро; не отвлекающий ли манёвр? – Фламмини был уязвлён: всё-таки инициатива аукциона принадлежала его семье, а вот два криминальных события, загадочная смерть и демонстративно наглое убийство, бросали тень на доброе имя бабушки да и на весь род Мочениго.
Да, следственная криминальная диспозиция мгновенно переменилась, осенило комиссара, полчаса назад ещё был свидетель и уже – труп.
И теперь – два трупа, два трупа…
Зазвонил телефон.
Голос прокурора, не допускающий возражений: по согласованию с советом директоров Кристи аукцион отменяется, переносится на неопределённый срок.
Фламмини нечего было возразить.
Пожалуй, подумал, это даже могло бы быть к лучшему, добрые имена предков могли избежать репутационных потерь.
Приняв к сведению прокурорский вердикт и повесив трубку, комиссар нарочито-медленно отвинчивал крышечку на запотелой бутылочке San Benedetto.
В дверь постучали.
Двое полицейских с вещественными доказательствами – стреляные гильзы, личные вещи: смартфон последней модели, бумажник, записная книжка.
Из бумажника выскользнула фотография.
Марио ловко присел и поднял, положил на стол.
Сепиевая, отглянцованная – женщина лет тридцати в белом платье в косую полоску, пальма.
Пил водичку, рассматривал фото: кто она? Вот тебе и фактура, Массимо, вот тебе и желанная фактура… И в записной книжке, и в смартфоне, если покопаться в его памяти, что-нибудь интересненькое наверняка найдётся и новыми загадками фактуру пополнит; но кто же она, эта красивая женщина? И давно ли и в каких тропиках мог быть сделан снимок? Стандартные вопросы полицейского: кто, где, когда?
– Ой, сколько кредитных карточек!
– Богатенький!
– Богатенький? Крез.
– За что же расстреляли его?
– Люди гибнут за металл, – пропел Марио.
– Куры не клюют, куры не клюют, – тихонько забормотал Фламмини и с тоскою подумал, что же с этой фактурой делать. Её ещё надо доказательно подшить к делу; впрочем, гильзы – уже улики.
– Ещё и письма какие-то в бумажнике, судя по всему, неотправленные, – сказал Марио и выложил на стол письма.
– Ещё и перевод нужен будет, – в тон ему сказала Моника, глянула в своё отражение в створке балконной двери и поправила волосы.
– Кому письма? Дай-ка…
Фламмини немного читал по-русски; короткое имя, восклицательный знак.
Чернила – несвежие, бумага, похоже, старая… Письма тоже надо переслать в лабораторию… Но, допустим, подтвердится то, что подсказывает интуиция, допустим, давно написанные и… неотправленные? Безнадёжность охватывала Фламмини, он чувствовал, что два разных и странных дела ещё и совсем уж странно сближались.
Перечитал: Юра! Нет, такое было бы и вовсе невероятно, не надо умножать сущности, достаточно, что смерть профессора и сама-то по себе пока что необъяснима…Он и свидетель не знали друг друга, они ведь и словечком в баре не перекинулись, как показал бармен, хотя рядом стояли и выпивали. Юра? Нет, не дури себе голову, Массимо, это же очень распространённое имя.
Прислали по электронной почте экспресс-анализ из генетической лаборатории.
– Что там? – Фламмини аккуратно складывал письмо, надеясь всё заново обдумать, когда сделают перевод.
– Кое что! – воскликнул Марио, грохнул кулаком по столу и по-разбойничьи свистнул: – Это его кровь на воротнике!
– Кого – его?!
– Профессора Германтова, Юрия Михайловича!
– Ты с ума сошёл? – Фламмини терял самообладание. – У него же ни ранки, ни царапинки нет на теле.
– Шеф, я, возможно, и свихнулся, вяжите меня, но кровь – его и по группе, и по составу, и – совсем интересно! – если верить данным анализа, кровь – трёхдневной давности!
– Как? – заглянув в короткое заключение на официальном бланке, Фламмини снова вскочил и с удивительной для его комплекции лёгкостью принялся быстро ходить по кабинету.
– Как, как его кровь трёхдневной давности могла забрызгать этот воротник? Он же три дня назад был дома у себя, в Петербурге.
– Русские такие креативные.
– Не до такой же степени…
– Как, как это может быть его кровь… – ударился об угол стола и чертыхнулся Фламмини. – Не верю в точность анализа, это ошибка или какая-то подделка.
– Мало нам Туринской плащаницы…
– Не до шуток! – оборвал Марио комиссар.
– Прибыло музейное заключение, о возрасте тканей, – Моника сняла с принтера убористо набранное, с густой печатью заключение.
– Что там?
– Много учёные мужи нам понаписали: и бархат камзола, и тонкое сукно блузы, и батист воротника – старинные, шестнадцатого века; пишут, что ткани эти очень дорогие были по тем временам. Тут даже предположительные производители и поставщики перечислены.
Над балконом шумно пролетел голубь.
– Я же говорю, что на воротнике не может быть его кровь! Какая-то мистификация? – не на шутку взволнованный Фламмини расхаживал по кабинету и всё ещё пытался рассуждать вслух. – Его кровь, не его, но кому-то ведь принадлежали дорогие костюмы. Неужели подлинные костюмы шестнадцатого века выкрали из исторической коллекции музея Коррер, чтобы пощеголять на жалком нынешнем карнавале?.. – вытер платком пот со лба, щёк, задержался у балконного проёма: напротив, во дворце Пизани, слепяще блестели стёкла, и – не было даже слабого ветерка.
Отошёл.
Неужели он, признанный специалист по русским делам, в этом расследовании потерпит фиаско?
– Надо бы сверить анализы, – напомнил Марио, – мы же отправляли дублирующий запрос в Виченцу.
– Прислали ответ?
– Как по заказу! – Моника запустила принтер.
– Ну? – с надеждой быстро повернулся Фламмини, а кустистые брови его сомкнулись над переносицей.
– То же самое, – сказал Марио, закатывая глаза. – Никакой мистификации, шеф. Опять заверено всё печатью – его, профессора, кровь трёхдневной давности на древнем воротнике.
– На батисте, – уточнила, посмотрев в музейное заключение Моника, – на персидском батисте, вытканном, ответственно довожу до вашего, синьоры, сведения, в Ширазе почти пятьсот лет назад.
