Пребывая в лирическом расположении духа, мужчины ощутили, что за накрытым столом не хватает милых дам, а поскольку поблизости была только одна мадам, друзья направились к дому Люси.
Но ссылаясь на поздний час, мадам Люси от предложения отказалась. Холостяки сочли ответ благоразумным, достойным статуса девушки.
Они, вернувшись на скамеечку, и не замечая ночной прохлады, продолжали общение. Борис, потушив сигарету, положа руку на плечо Андрею, рассказывал:
– Я о прошлой поездке матери поведал: о Люсе, о тете Наде и, знаешь, моя матушка заинтересована, чтобы я этих дам перевез к себе. Моей-то скучно одной, а с землячками им будет о чем поговорить, что вспомнить.
– Теперь понятно, для чего ты машину купил, – прозрел Андрей.
– Ты всегда был догадлив, мой друг. С Люсей, кажется, вопрос решен, а вот с матерью надо поработать.
– Боря, а ты пригласи Надежду Ивановну с гор на саночках – того…
– Хе-хе, скажешь тоже, – усмехается уральский жених.
– Об этом не беспокойся, – продолжал Соколов, думаю, девушка старую мать убедила. Она меня часто спрашивала: «Нет ли от Бориса Васильевича какой весточки?» Так что, скоро с вами придется расставаться.
И день прощания настал. Люся взяла с собой в дорогу только самое необходимое. Надежда Ивановна сидела на заднем сидении «Волги», опираясь на подушку, на которой при желании можно было и полежать.
Борис по-хозяйски заколачивал досками окна, двери.
Люся подошла к Соколову попрощаться, он заглянул в волоокие глаза ее и только сейчас понял, что теряет.
Она тихо сказала:
– Прости, что не так, уезжаю, присмотри за домом. Бог даст, свидимся…
Машина, набирая скорость, удалялась. Люди, собравшиеся проводить односелянок, махали им вслед, желая счастливого пути. Растроганная тетя Надя, плача навзрыд, вытирала покрасневшее лицо и кричала в окно: «Мы вас не забудем… Еще встретимся?!»
Проводив друга и соседок, Соколов остался с чувством одиночества и навалившихся на него неприятностей.
Люди встречаются, люди влюбляются, женятся, а у него такая вот холостяцкая судьба, ходить и коротать время в лесу, охранять природу.
Вот и сегодня с раннего утра, собрав рюкзачок с едой, егерь, посмотрев на пустой ружейный сейф, вздохнув, что придется идти на службу без оружия, тихо вышел из дому.
Он шел лесными тропами, минуя кустарники, болота, хвойные леса с гривками.
Наконец, Андрей остановился передохнуть у ручья. Напился прохладной воды и устало растянулся на траве, подсунув под голову рюкзак.
Лучи полуденного солнца пробиваются сквозь лесной шатер «бабьего лета» до самой земли. Что-то томное, одухотворенное тронуло душу Андрея, навевая волнующие стихи:
Неслышная радость с печалинкой бабьего лета
И редкая синь увлекающих душу небес.
Улыбка твоя в преломлении теплого света
Блуждает и ищет в пространстве живой интерес.
Как будто мы рядом шагаем в нескошенных травах
На смутные звуки далеких миров в тишине.
Ведь молодость наша прошла не в пирах и забавах,
Тот миг не покинул заоблачный путь в вышине.
В березовых прядях созвучны свистульки синичьи
С мелодией струйной и грустной далекой реки.
Шорох, и тени вмещаются в наши отличья,
Но их не смущает всполошность сорочьей строки.
За солнцем и дождик рассыплет жемчужные капли
На близкие судьбы и не заштрихует черты.
И солнечный блик заиграет на клюве у цапли,
Пока не раскинут лучи луговые цветы.
Недлинная песня, в ней ни конца, ни начала,
Не женское счастье в мерцании звездной ночи.
Но радость влюбленной души в небесах прозвучала.
Улыбка не смята, пока еще сердце стучит.
И зыбкий туман нарисует в минуты рассвета
Коней золотистых и красных над сырью полей.
Умчатся они из печалинки бабьего лета
Под крики прощанья летящих на юг журавлей.
Андрей смотрит в синь неба, на падающую листву, думает: «Вот и осень уходит, „бабье лето“ скинет свой нарядный „халат“, и скоро польются ее холодные нудные „слезы“, а „бородатый север“ дохнет холодом, а там уж и зима „катит в глаза“.»
Снова бредет егерь Соколов лесными тропами и, вдруг, слышит неспокойное карканье пернатых хищников, Егерь идет на голоса и видит впереди бурую кучу. Приблизился. Перед ним лежит мертвая лосиха, удавленная петлей. Андрей обошел кругом, смотрит, а брюхо вспорото ножом, шкура свисает с боков. «Вот те на-а, – удивляется Соколов, – так вот почему коршунье кричит с вершин деревьев? Значит, здесь уже работает браконьер?» Где он затаился?
Соколов хотел крикнуть, да осекся: ему в спину ударил выстрел. Невыносимо обожгла боль. Егерь даже не успел оглянуться, как его сшибло с ног. Все померкло в глазах…
Очнувшись, Андрей долго смотрел вперед, лежа на боку, соображая, что с ним произошло. Тело дрожало от слабости, спина затекла, от потерянной крови кружилась голова. Он поднялся на колени и долго так сидел.
Уже смеркалось, постепенно жизнь брала вверх. Егерь, качаясь, пошел к торной дороге, поддерживал равновесие суковатой палкой. В полночь, вконец обессиленный, он упал под старой елью. Его из дупла увидела сова и грозно крикнула: «У-у, ух-ты!»
Обездвиженный предательским выстрелом в спину, егерь лежит под деревом на обочине дороги, прильнув щекой к земле. На него смотрит сова. Он слышит приближающийся топот копыт стада животных. Андрей приподнявшись, любопытно взирает на шум. И видит, что это не овцы и коровы, а стая волков… Сова, удивленно повернув кошачью голову, удивляется: «Ух ты?» Егерь ищет ружье, но оружия нет. Зверье все ближе, уже видны оскаленные морды, из клыкастых пастей свисают языки, испускающие голодную слюну.
Спасаясь, Соколов забирается на дерево, смотрит вниз.
Серые разбойники, не прочь пожрать человеченки, окружив дерево, встали хороводом и запели:
«Говорят мы бяки-буки,
Как выносит нас земля?»
Егерь смотрит на зверье сверху и удивляется, что морды-то у них человеческие: вот у зверя ростом пониже обличие Васьки Фытова, по прозвищу «Лесной клоп», рядом набычился с пистолетом на боку главный охотинспектор Горбатов, возле него стоит с фарфоровой статуэткой фронтовика Василия Теркина председатель районного комитета природопользования – Радузов, тут же, в наушниках летчика-вертолетчика, кому-то подмигивает Ливанский и по-собачьи лает начальник леспромхоза Крикунов.
Собравшиеся в стаю волки рады загнанной добыче, ждут, чтобы поскорее егеря съесть.
Над горой Исток полыхнула зарница, показалось что-то светлое, манящее. Андрей, щуря глаза, как будто видит ладонь былинного богатыря, того, который спасает Русь от грозящих бед. Андрюха видит будто и лицо его, что-то шепчут губы, не разобрать. Богатырь взмахом руки приглашает к себе… Егерь оглядывается и видит себя уже в храме, дивясь богатству позолоты, ярким светом восковых свечей и грозным ликам святых.
При всем этом раб Божий Андрюшка чувствует себя маленькой беззащитной букашкой. Он, вдруг, услышал пение.
Оно началось тихим, нежным аккордом, разрослось, расширилось в диапазоне и стихло, закончившись густым приятным басом.
Этим красивым голосом пел высокий, всегда опрятно одетый артист хора Володя Негельский. Его голос затушевывал все шероховатости и мелкие недостатки хора, объединяя все звуки в одно целое – густой благозвучный консонанс.
От копоти и ладана в церкви стоит туман: с ярко освещенной эстрады трудно различать плотную толпу народа: она только шевелилась, гудела, вздыхала. Хор однообразно гудел:
«Господи помилуй!»
Соколов молчал, с удовольствием слушая это стройное созвучие канонов пения. Голоса звучали свободно и легко, никто не напрягался и не выходил из себя. Баритона хотелось расцеловать за то, что у него такой басовитый бархатный, маслянистый сочный голос.
Колокольчиками звенели тенора и дисканты. Они словно плыли, качаясь на широкой волне, разливались все шире, становились сильнее, будто приближался великий девятый вал.
Наконец, гребень высоко поднявшейся волны звуков обрушился и разлился с грохотом и звоном.
Андрей четко различал лица певчих, когда-то бывших коллег-хоровиков. Они в черных плащах со свечами в руках: Копаев Саня, Тамарин Юра, Неврилов Витя, Кузинов Славка и другие…
Андрей кого-то спросил: «Какому событию посвящено молитвенное пение?»
Ему отвечали: «Ну, как же, егеря Соколова отпевают, вон, на катафалке гроб с телом, но может всесильный Бог вернет его к жизни?..»
Редкие и густые удары колокола, медленно падая с колокольни, сливались с пением хора – «Святый Боже, помилуй нас!».
За скалистой плешиной горы небосвод окрасился малиновым цвеом. Первые лучи едва показавшегося солнца осветили листву и отцветшие травы бисером и жемчугами холодной росы.
В это утро по дороге с сумкой и рюкзаком шла девушка – Уральская Вероника Николаевна. На попутке она доехала до поворота дороги в поселок Береговой и решила, не дожидаясь автобуса, идти прямиком лесной тропой, любуясь осенними красками природы.
